– крикнула Этта. – Славко, Славочка!
Мохнатое существо прыгнуло, но не яростно, а с восторженным собачьим визгом и чуть не свалило Этту, положив ей лапы на плечи. Спустя секунду оба катались по траве, обнимаясь и взвизгивая.
– Свой, Славко, свой! – предостерегала Этта, указывая на меня. – Шагай, Берни. Он не тронет.
Славко любезно пропустил меня вперёд и даже хвостом повилял из вежливости. В хижине всё было аккуратно прибрано, хотя и припорошено густым слоем пыли. В шкафу солидный запас сухих галет и консервов. Этта откуда-то выудила бутылку коньяку, кофе сварили на спиртовке и зажгли свет.
– А неплохо отдыхал твой Чосич, – сказал я. – Здесь вся его резиденция?
– Нет, комнаты для гостей рядом. Дверь за мольбертом, в углу.
– Уютное гнёздышко.
– Не о том говорим, Берни.
– Не о том, – лениво согласился я.
От кофе и коньяка меня совсем разморило – говорить не хотелось. Да и о чём говорить? О том, что осталось позади, или о том, что будет с нами, если нас сцапают? Так я и сказал Этте.
– О будущем после. Найдут нас не скоро – время есть. А вот то, что осталось позади, объяснить надо. Это самое важное, – отрезала Этта.
– Как объяснить необъяснимое?
– Ты же учёный. Физик.
– Моя физика не занимается гиперпространством. Я даже не знаю, как ещё назвать этот бриллиантовый кокон. То, что он за пределами нашего пространства, нам ясно, хотя способ входа совершенно необъясним: дыра в воздухе, абсолютный нонсенс. Геометрия коридора как будто тоже ясна, хотя вещество его основания и «стенок» загадочно. То ли это силовые поля, то ли уплотнённый слой атмосферы, сказать трудно. Трудно понять и смену воздушных потоков по пути туда и обратно. Стон правдоподобно объяснил причину гибели всех пропавших у «ведьмина столба»: левый встречный поток смертелен. Но почему этот смертельный поток, который на обратном пути должен был стать попутным и правым, снова становится левым и встречным? Поворачивается коридор вокруг центральной оси? Зачем?
– Для того, чтобы выйти, как и войти.
– Кто же об этом заботится?
– Не знаю. Не могу себе даже представить.
– У меня есть одна идея, – замялся я, – бредовая, безумная нильсборовская идея, достаточно безумная, чтобы претендовать на истинность. Почти немыслимая. Почти, – подчеркнул я.
– Почему?
– Потому что были факты, странные факты, необъяснимые, ирреальные, но в совокупности её подтверждающие. Во-первых, приспособленный для входа и выхода коридор, во-вторых – сны. Даже не сны, а наведённые галлюцинации, слишком реальные для сновидений, запрограммированные, я бы сказал, даже с одной для всех программой.
– Но мы видели не одно и то же.
– Мы очень кратко рассказали тогда о том, что мы видели. Расскажем подробнее.
Рассказали.
– Не находишь однолинейность виденного? – спросил я.
Этта задумалась.
– Всё, что связано с камешками?
– Не только. Моделировались как бы наши мечты. Моя о привлечении Вернера к разгадке увиденного. Вернер химик в прошлом и со смелостью оригинальных решений. Я, вероятно, подсознательно стремился к разгадке тайны уже после беседы со Стоном. Бриллиантовый мир извлёк это стремление из подсознания.
Этта всё пыталась меня перебить.
– Но я же ни о чём не мечтала! Шла с тупым страхом перед неизвестностью.
– А разве ты не мечтала когда-то о выходе из Штудгофа? Из ада под нарами? Из мира погибающих заживо?
– В раннем детстве – да. Жалела мать больше, чем себя. Но всё это было в далёком прошлом. Я даже не вспоминала о нём, тем более в нашей акции.
– Но мечта осталась. Где-то в тайниках подсознания. Кто-то вынул её и смонтировал с настоящим, сознательным, личным. Оттого в лагере с тобой появились все мы – и я, и Гвоздь, и Стон, и покойный Нидзевецкий. Они возникли и в моём сне, лишь в других фантастических связках.
В глазах Этты отразились растерянность и непонимание. Мне стало жаль её. Строгий рациональный мир её не допускал ничего ирреального. И я знал, что вызову в ней ещё большее смятение мыслей и чувств, когда расскажу всё до конца.
– Ты сказал о мечте, что кто-то вынул её из тайников моего подсознания. Ты не обмолвился?
– Нет. Я именно это имел в виду: извлёк из твоего подсознания.
– Кто?
Я решил начать издали.
– А ты помнишь, что предшествовало нашим видениям? Помнишь игру красок и линий в нашем сверкающем коконе? В этой смене цветовых и геометрических форм была какая-то закономерность. Что-то повторялось, как в математических формулах или в наскальных рисунках. Потом всё исчезло, и заговорили мы.
– Во сне?
– Нет. В искусственно моделированных ситуациях.
– Слишком туманно. Кто же модельер?
– Разум.
– Наш?
– Нет.
Она не понимала. Но как объяснить этой по-своему умной, образованной, но рационально ограниченной женщине то, что требовало большой смелости воображения? Как рассказать, что, по моему разумению, загадочный бриллиантовый кокон-это существо, а не вещество. Не хаотическое нагромождение гигантских кристаллов, излучающих и отражающих свет, но мёртвых, как всякое кристаллически твёрдое тело, а структура живая и мыслящая, разум, быть может находящийся на более высокой ступени, чем человеческий. Может быть, жизнь в этом земном варианте развивалась не в комбинациях биологических растворов, а в эволюции сверхплотных кристаллических систем. А какие у меня доказательства, кроме предположений, которые вроде бы всё объясняют? Но какой трезвый рациональный ум, вроде Этты, поверит в гипотезу, не подкреплённую авторитетом науки, для которой главное – факты, а не аргументы, не убеждающие в истине.
И Этта не поверила.
– У тебя слишком пылкое воображение, Берни. Где ты нашёл следы жизни?
– Я искал не следы жизни, а следы разума. И я их нашёл.
– В цветных волнах, пятнах, искрах и брызгах? Бред!
– Может быть, – уступил я. – Мне так показалось.
Она вынула из кармана несколько камешков и бросила их на деревянный стол. Они звякнули, как любые камни, только обычно тусклая алмазная поверхность их в свете настольной лампы засверкала бриллиантовой огранённостью. А что, если их огранить специально?
Но Этта не заинтересовалась проблемой огранки.
– И это, по-твоему, живые существа?
– Не знаю, – вздохнул я. – Посмотрим, что дадут специальные исследования.
– Какие?
– Может быть, структурный анализ с помощью жёсткого рентгено-излучения. Может быть, микроисследования срезов или какие-то особые реакции. Спроси у химиков.
– Бред, – повторила она, подбросив поблёскивающие камешки на ладони. – Камни и камни. Пусть драгоценные, но мёртвые, как любой камень вульгарис. Не двигаются и не размножаются, ничего не поглощают и не выделяют.
– А ты уверена? Ведь это только осколки более массивных образований. Гигантских при этом. Может быть, это уже кристаллоорганика.
– Да тут нет ничего похожего на живую клетку. Откуда же разум?
Трудно спорить с человеком, лишённым воображения. Этта не могла перешагнуть за пределы общепринятого здравого смысла. Ну как ей объяснишь, что мышление, память, творчество отнюдь не прерогатива только человеческого мозга и что можно допустить существование мыслящей материи и в других формах? Я попытался сделать это, но увы – бесполезно.
– Фантастика, – проговорила она с возрастающим раздражением. – Почему ты не пишешь романов?
– Я не художник.
– Ты сумасшедший. Ведь разум – основа любой цивилизации. А цивилизация – это комплекс. Наука, искусство, техника, социология – мало ли ещё что.
– Мало. Всё это только искусственная среда жизнедеятельности, созданная человеком. А если среда замкнута на себя и не нуждается в искусственных надстройках?
– Я не могу с тобой спорить, Берни. Не подготовлена, не хочу.
– Просто у тебя нет воображения, девочка. Отдадим камешки Вернеру, а там посмотрим.
– Интересно, когда это будет? – съязвила она.
И тут нам обоим стало ясно, что мы забыли о главном, о чём забывать было нельзя. Несколько часов прошло со времени нашего бегства. Вероятно, трупы уже давно обнаружены, Спинелли и Стон предупреждены, и нас ищут по всей трассе от Леймонта до Пембертона – городишки в семидесяти километрах южнее. Прочёсывают мотели, бары, кафе, гостиницы и вокзалы. На квартире у нас – засада, в моём институте и в школе Этты – дежурный пост. У касс аэропорта шныряют сыщики. В эфире и по телефонным проводам гудят приказы, расспросы, рапорты, донесения. Выходить из «бунгало» Чосича преждевременно и опасно – все дороги кругом блокированы.
– Не все, – предполагает Этта, – едва ли они подумали о просёлке.
– Просёлком воспользуемся завтра, – решаю я. – Ажиотаж поисков к утру выдохнется. Будет легче проскользнуть в институт – постового утром, должно быть, сменят, а может, и совсем снимут пост: глупо предположить, что мы с тобой сунемся туда, где найти нас легче лёгкого. А мы именно так и сделаем. Только пешком будет далековато.
– У Чосича есть велосипеды, – вспоминает Этта.
– Тогда рискнём.
Разогретый на спиртовке консервный гуляш стынет. Сказать просто: доедем на велосипедах. Сначала по просёлку через хуторок Кесслера, а затем по северо-восточной фермерской дороге в Леймонт. Велосипедистов там много. Возможно, и не обратят внимания на двух туристов с рюкзаками, в стареньких ковбойках и джинсах – этого добра, ещё раз вспоминает Этта, на чердаке у Чосича навалом. Преступники, преследуемые полицией, используют автомашины, а не «велики». Но ведь любой полицейский может приметить и остановить. А дальше?
Старинные часы с боем, заведённые и поставленные по моим ручным, бьют одиннадцать. Даже коньяк не рассеивает тревоги.
«Мы просчитались, Джакомо»
Яков Стон
Проводив путешественников в Неведомое, Стон вернулся к себе очень довольный. Он взвесил и подсчитал всё без ошибки, как электронно-вычислительная машина. Четыре чемодана бриллиантов – это уже фантастическое богатство. Владеть им полностью невозможно – не дадут. Но Джакомо Спинелли не опора в борьбе за мировой рынок. Требовался компаньон другого делового калибра: с крупным капиталом и международными связями. Такого компаньона он уже нашёл и только ждал ответа на своё предложение.
Плучек позвонил ровно в полдень.
– Я согласен, господин Стон.
– Отставим «господина». Условия?
– Акционерное общество со смешанным капиталом.
– Отлично.
– Погодите. Не только.
– Что ещё?
– Контрольный пакет акций…
– Но…
– Я ещё не кончил. Контрольный пакет мы разделим между нами двумя.
– А Спинелли?
– С него достаточно четверти. Больше не стоит. Подсобное хозяйство.
– Он не так плохо обеспечивает сбыт.
– Для города, но не для мира. В машине он вполне заменимая деталь. Учтите это на будущее.
– Пока не обеспечены рынки, его можно попридержать.
– Подумаем. Кстати, о сбыте. Если мы выпустим в продажу только треть товара, цены упадут впятеро. И не только на камни. Полетят акции всех алмазных россыпей на планете.
– Даже в этом случае мы останемся в выигрыше. Важны рынки.
– Я обеспечу вам крупнейшие – амстердамский и лондонский.
– А заокеанские?
В трубке смешок.
– Не спешите. Доберёмся и за океан. Подготовку вам одному не поднять. Я обеспечу финансирование без ограничения кредитов. Устраивает?
Стон вытянулся, как на параде.
– Вполне. Есть вопросы?
– Скорее, просьба. Я знаю источник ваших миллионов. Не тревожьтесь, я не претендую на изменение нашего соглашения. Но там тела и моих мальчиков. Я бы хотел похоронить их по-человечески.
– Пока это трудно, – отрезал Стон. – Экспедиция рассчитана только на извлечение товара.
Тихий вздох в трубке.
– Вы правы. Товар важнее.
Прошло ещё два часа. Стон уже нервничал. Даже обедая у Шуайеза, он не соблазнился эффектами французской кухни. Филе фазана с шампиньонами едва ковырнул вилкой. Спинелли не было.
Только без четверти три он появился в пёстром клетчатом костюме с видом боксёра, выходящего из душевой после нокаута. «Нет вкуса у подонка, – подумал Стон. – Так одеваются только крупье и клоуны. Только почему он скис?»
Спинелли подозрительно отвёл глаза.
– Скотч, – кивнул он официанту, плюхнувшись на затрещавший под ним стул, – двойной. Неудача, Стон.
– В чём? – насторожился Стон. – Что-нибудь с нашими агентами?
– С нами.
– Не говори загадками! – вспылил Стон.
– Не я их загадываю, – огрызнулся Спинелли. – Трое лучших моих парнишек валяются убитыми на шоссе. «Ведьмин столб» на месте, только калитка открыта. А машин нет.
– Каких машин?
– Твоих. На которых газанули наши сердечники.
– Все?
– Не знаю. Может, кто и остался. Спросить не у кого.
Только сейчас дошёл до Стона зловещий смысл происшедшего. Четыре чемодана алмазов. Десятки и сотни миллионов, может быть даже больше. Контрольный пакет акций. Бриллиантовая монополия в строю нефтяных и военно-промышленных. Имя Стон, звучащее, как Ротшильд. Золотые строки в сборниках «Кто есть кто». И всё пропало… Чепуха! Не могут бесследно исчезнуть сокровища, пусть даже втиснутые в обыкновенные чемоданы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16