а вдруг да и выплывет что-то по его теме, что-то нравственное. И выплывало. И находил. И писал – остро и зло…
Но сейчас его интересовало совсем другое.
Умнов сбежал по ковровой лестнице, миновал заводской двор – пустой в этот час, лишь сиротливо стояли автопогрузчики, электроплатформы, маленькие электромобильчики «Пони», и лишь у трех красных КамАЗов с прицепами курили шоферы, сплевывали на асфальт и негромко матерились. Их-то и надеялся увидеть Умнов: заметил машины, когда спешил на собрание.
– Чем недовольны, командиры? – бодро спросил он, подходя к шоферам, доставая из кармана рубашки духовитую индийскую сигаретку «Голд лайн» и ловко крутя ее в пальцах.
Один из камазовцев приглашающе щелкнул зажигалкой.
– Не надо, – отстранился Умнов. – Бросил. Просто подержу за компанию.
Умнов никогда не курил, но сигареты при себе держал: образ бросившего сильно сближал его с курящими собеседниками. Маленькие журналистские хитрости, объяснял Умнов, перефразируя любимый штамп известного футбольного комментатора.
Камазовцы на штамп клюнули.
– Завидую, – сказал один, в ковбойке, смачно затягиваясь. – А я вот никак…
– Сила воли плюс характер, – добавил второй, в майке, цитатку из Высоцкого.
– Так чем же недовольны? – повторил вопрос Умнов, пресекая ненужные всхлипы по поводу собственной стойкости.
– Стоим, – сказал первый шофер и добавил несколько идиоматических выражений. – Они, блин, там штаны протирают, глотки дерут, а мы здесь загорай на халяву…
– За готовой продукцией приехали?
– За ней, чтоб у ней колеса поотваливались.
– И далеко повезете?
– На базу.
– А база где?
– Слушай, ты чего пристал? Шпион, что ли?
– Шпион, шпион… Так где база?
– Вот, блин, прилип… Ну, на Робинзона Крузо, сорок два. Доволен, шпион?
– Это улица такая?
– Нет, блин, пивная!.. Конечно, улица.
– В Краснокитежске?
– Ну не в Лондоне же!..
– Так вы местные… – в голосе Умнова послышалось такое откровенное разочарование, что первый камазовец, гася бычок о подошву тираспольской кроссовки, спросил не без сочувствия:
– Поправиться, что ли, хочешь?.. Нету у нас, друг. Сходи в стекляшку, скажи Клавке, что от Фаддея – она даст, она добрая…
– Да нет, я не пью, – отмахнулся Умнов. – Я так просто. А кто коляски из города повезет? Выходит, не вы?..
Тут вмешался третий камазовец, самый из них солидный – килограммов под сто, до сих пор хранивший гордое молчание.
– А не пойдешь ли ты туда-то и туда-то? – спросил он, называя между тем вполне конкретный адрес отсылки.
– Не пойду, – не согласился Умнов. – Ребята, вы не поверите, но меня в этом вашем Краснокитежске заперли. Хотел сегодня уехать, мне на юг надо, а ни хрена не вышло.
Камазовцы посуровели. Легкое, но гордое отчуждение появилось на их мужественных, изборожденных ветрами дорог лицах.
– Бывает, – туманно сказал первый, в ковбойке.
Остальные молчали, разглядывали небо, искали признаки дождя, грозы, смерча, самума, будто не ехать им по разбитым магистралям Краснокитежска, а взмывать над ним в облака с ценным грузом двойных колясок для среднеазиатских пятерняшек.
– Что бывает? – настаивал Умнов.
– А не пойдешь ли ты туда-то и туда-то? – спросил третий, не изменив конечного адреса.
– Ребята, я серьезно. Понимаете – плохо мне. Страшно.
И тогда, словно поняв умновские зыбкие страхи, первый камазовец полуобнял Умнова, дыхнув на него сигаретно-пивным перегаром, и шепнул доверительно:
– Поверь на слово, друг: не рыпайся. Раз не можешь выбраться, значит – судьба. Значит, Краснокитежск – твой город.
– Какой мой? Какой мой? Я из Москвы, понял? Москвич я! Коренной!
– А чем твоя Москва от Краснокитежска отличается? Та же помойка. Только больше… Ладно, некогда Нам с тобой ля-ля разводить. Бывай, москвич. Держи нос по ветру, верное, блин, дело.
И все сразу, как по команде, пошли прочь, не оглядываясь, не попрощавшись, будто дела у них в момент подвернулись – важней некуда, будто спешка выпала – все горит, все пылает, не до пустого им трепа с посторонними шпионскими харями.
И тут перед Умновым возник кот. Не исключено, что он был родным братом утреннего приятеля Умнова, а может, и сам приятель неторопливо дотрусил от гостиницы до завода: и расцветка один к одному, и хвост антенной торчит, и глаз тот же – желтый, в крапинку, с черным щелевидным зрачком. Умнов любил кошек и легко запоминал их в лицо.
– Здорово, – сказал Умнов. – Это ты или не ты?
Кот не ответил, вопреки вздорным утверждениям классиков мировой литературы, повернулся и пошел, чуть покачиваясь на тонких длинных лапах, подрагивая худой антенкой, явно завлекая Умнова за собой. Тогда, утром, припомнил Умнов, он завлекал не зря – до близких ворот довел безошибочно.
Умнов, посмеиваясь про себя, пошел за котом. Думал: люди панически бегут от общения с ним, с пришельцем извне – если, конечно, не считать тех, кто его охраняет, – а кот сам на контакт набивается. Может, это не Умнов – пришелец? Может, это кот – пришелец? Брат по разуму, негласно обосновавшийся в Краснокитежске?..
Так они шли друг за другом – не спеша и вальяжно – и дошли до банальной дыры в крепком металлическом заборе, оградившем завод двойных колясок от непромышленной зоны города. Кот остановился, поглядел на Умнова, мигнул, чихнул, зевнул, утерся лапой, прыгнул в дыру и исчез с глаз долой.
Все-таки не тот кот, не утренний, решил рациональный Умнов. И с чего бы тому из богатого жирными объедками двора пилить через весь город? Нет, это местный кот, хотя и похож, стервец, одна масть…
Малость опасаясь продрать штаны или куртку, Умнов пролез в дыру – нечеловеческой силой разведенные в стороны железные листы – и оказался на большом пустыре, а точнее, на заводской свалке, где маложивописно громоздились какие-то ржавые металлоконструкции, какие-то кипы бумаг, какие-то бидоны и бочки, гигантские искореженные детские коляски – из брака, что ли? – и прочий мусор, вполне уместный на заводском чистилище.
Кругом – ни живой души.
И кот пропал.
– Ау, – негромко сказал Умнов, – есть тут кто?
Подул ветер, поднял с земли бумажки – смятые, грязные, кем-то давно исписанные, истыканные синими печатями, поднял какие-то пестрые ленточки, тряпочки лоскутки, все это закружилось над бедным Умновым, понеслось над его головой, а кое-что и на голове задержалось: красная лента прихотливо обвила лицо, запуталась в волосах. Умнов лихорадочно сорвал ее, бросил, брезгливо вытер ладонь о шершавую ткань джинсов. А ветер исчез так же внезапно, как и возник, шустрый вихрь из вторсырья улегся на свои места, и в тот же миг из-за металлоломного террикона выступил странноватый тип – худой, длинный, покачивающийся на тонких ногах, как заводской кот. У Умнова мелькнула совсем уж бредовая мысль: а не сам ли кот перевоплотился? Вполне в духе общего сюжета…
На коте, то бишь на субъекте, болтался непонятного цвета свитер грубой вязки «в резинку», тощие ноги его облегали бывшие когда-то белыми штаны Был он бородат, усат и вообще длинноволос. Если бы не возраст – лет тридцать-тридцать пять! – Умнов вполне мог бы принять его за одного из переодетых Ларисиных неформашек. Но нет, те были слишком чистыми, буффонно-карнавальными, а этот выглядел вполне настоящим.
– Здравствуйте, – вежливо сказал Умнов.
Субъект не отвечал, пытливо разглядывая Умнова, будто соображая: сразу его тюкнуть по кумполу остатками двойной коляски или малость погодить.
Умнову молчание не нравилось.
– Это к вам меня кот привел? – пошутил он. Так ему показалось, что пошутил.
Но смех смехом, а идиотский вопрос заставил субъекта подать голос.
– Какой кот? – спросил он.
Голос у него был под стать внешнему виду: тусклый, сипловатый – поношенный.
– Обыкновенный, – растерялся Умнов, что было на него совсем непохоже: герой-журналист, зубы съевший на общении с кем ни попадя, – и вдруг, и вдруг… – Шутка Извините.
– При чем здесь кот? – раздраженно произнес субъект. – Мы ищем вас по всему городу, они, – он выделил слово, – вас закуклили, не пробиться…
Умнов встрепенулся:
– Как закуклили? Что значит закуклили? В смысле – захомутали? Кто? Как?
– Да какая разница – как! – субъект раздражался все больше. – Есть способы… А они – это они, сами знаете… Слушайте, нам надо поговорить.
– Говорите.
– Здесь? – субъект засмеялся. И смех-то у него был скрипучим, ржавым – как со свалки. – Да здесь нас засекут в два счета!.. Нет, потом, вечером. В одиннадцать будьте в номере, вам свистнут.
– Кто свистнет? Откуда? И вообще, кто вы?
– Вы понять хотите?
– Что?
– Все.
– Очень хочу.
– Всему свое время. Будьте в номере.
– А если меня караулить станут? – резонно поинтересовался Умнов. – Совсем… это… закуклят?
Субъект опять засмеялся.
– Больше некуда… Ваше дело – одному остаться. Остальное – наши заботы.
– Да кто вы наконец? – обозлился Умнов от всего этого дешевого таинственного камуфляжа: тут тебе и свалка, тут тебе и ветер, тут тебе и кот-пришелец, и субъект из фильма ужасов. – Не скажете – не приду.
– Придете, – отрезал субъект. – Мы вам нужны так же, как и вы нам. Все. Ждите.
И скрылся за терриконом, откуда и возник. Умнов рванулся было за ним, но поздно, поздно: проворный субъект, знавший, видимо, свалку, как собственную квартиру – а была ли она у него, собственная?! – исчез, затерялся за мусорными кучами, ушел, как под обстрелом. А вдруг и впрямь под обстрелом?
Узнать бы, что происходит, горько думал Умнов, пролезая в дыру и шествуя к заводоуправлению. Я же терпеть не могу фантастику, я же в своей жизни, кроме Жюля Верна, ничего фантастического не читал. А тут – на тебе… Кто этот тип со свалки? По виду – алкаш из гастронома… Скорей бы вечер…
Заводской двор был по-прежнему пуст, даже камазовцы куда-то слиняли. Умнов сел на бетонные ступеньки у входа в заводоуправление и стал ждать.
Что еще мне сегодня предстоит, вспоминал он? Образцовая больница со стопроцентным излечиванием всех болезней – от поноса и насморка до рака и СПИДа? Хотя нет, откуда в Краснокитежске СПИД?.. Потом поедем на стадион. Закаляйся, как сталь. Все там будут закалены, как сталь. Как стальные болванки… Нет, дудки, никуда не поеду. Сорву им на фиг программу, пусть закукливают…
Двери захлопали, и из заводоуправления повалил народ. Переговаривались, как ни странно, на любые темы, кроме самой животрепещущей – темы выборов.
Слышалось:
– …утром судака давали…
– …а он мяч пузом накрыл и привет…
– …после смены я к Люське рвану…
– …а я в телевизор попал…
– …ну и кретин…
Люди жили своими маленькими заботами – привычными, каждодневными, и ведать не ведали, что их города и на карте-то нет. Плевать им было на карту! Они точно знали: есть город, есть! Какой-никакой, а вот он, родимый! И другого им не надо.
– Здрасьте пожалуйста, вот он куда скрылся, – из-за спины сидящего Умнова, которого народ аккуратно обтекал, раздался веселый голос Ларисы.
Умнов встал.
– Жарко там. И скучно. Чем кончилось?
– Единогласно, – торжествующе сказала Лариса. И опять не понял Умнов: всерьез она или издевается. – Все кандидатуры одобрены народом без-о-го-во-роч-но.
– А ты сомневалась? – подначил Умнов.
Но Лариса подначки не приняла.
– Сомневаться – значит мыслить, – засмеялась она, все в шутку перевела, умница, – А я мыслю, Андрюшенька. И знаешь о чем? О хорошей окрошечке. Ты как?
Мысль «об окрошечке» у Умнова отвращения не вызвала.
– Можно, уговорила, – все-таки склочно – тактика, тактика! – сказал он.
– Тогда поспешим. Дел впереди – куча.
Сначала окрошка, решил Умнов, а потом истина. Не буду портить обед ни себе, ни ей. Отрекусь от программы после еды.
Отрекаться не пришлось. Только сели в машину – телефонный звонок. Мрачный шофер почтительно и бережно, двумя пальцами, снял трубку, помолчал в нее и протянул Умнову.
– Умнов, – сказал в трубку Умнов.
– Приветствую вас, Андрей Николаевич, – затрещала, зашкворчала, засвиристела трубка. Неважнецки у них в городе радиотелефон работал. – Это Василь Денисыч. Обедать едете?
– Угадали.
– Не угадал, а знаю… Как вам выборы?
– Мура, – невежливо сказал Умнов. – Показуха, липа и вранье. Зачем они нужны? Оставили бы старых начальников и – дело с концом. Без голосования.
– Плохо вы о людях думаете, товарищ Умнов, – голос Василь Денисыча приобрел некую железность, некую даже сталеобразность. Мистика, конечно, но ведь и треск в трубке исчез. – Мы спросили людей. Люди назвали тех кандидатов, кому они верят, кого они уважают. Это во времена застоя собственное мнение за порок почиталось, а сегодня оно – краеугольный камень социализма. И не считаться с ним – значит выбить из-под социализма краеугольный камень.
– Зубодера – в директора? – зло спросил Умнов. – Да за такое мнение, чье бы оно ни было, штаны снимать надо и – по заднице… этой… двойной коляской.
– Любое мнение надо сначала выслушать. А уж потом объяснить человеку, что он не прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14