– Ладно, не буду, – согласился Умное, обреченно садясь в машину. – Ведите меня, капитан. К кому там? К Ларисе, к Василь Денисычу, к черту-дьяволу! Ваша взяла…
– А наша всегда возьмет, – ответил капитан веским голосом Василь Денисыча, пошел к мотоциклу, оседлал его, взнуздал, махнул Умнову рукой в рыцарской краге: следуйте за мной, гражданин…
Кремовый директор встретил Умнова так, будто тот и не сбегал по-английски, будто тот просто-напросто погулять вышел, подышать свежим воздухом древнего города.
– Возьмите ваши денежки, – протянул директор десятку. – Оптом заплатите, если уезжать станете… И кстати: номерок ваш двенадцать рубликов тянет. Не дороговато? А то мы профсоюз подключим, поможем…
– Спасибо, – надменно сказал Умнов, – обойдусь.
Ему весьма не понравилось слово «если», проскочившее в речи директора. Что значит: «если уезжать станете»? Конечно, стану! Кто сомневается?.. Да директор, похоже, и сомневается… Что они тут, с ума все посходили?.. Что я им – вечно здесь жить буду, политического убежища попрошу?.. Шапка в газете: «Журналист из Москвы просит политического убежища в древнем Краснокитежске»… А также в Красноуфимске, Краснотурьинске, Краснобогатырске и Краснококшайске… Кстати, а как их газетенка зовется?
– Кстати, – спросил он, – а как ваша местная газета зовется? И есть ли таковая?
– Есть, как не быть, – малость обиженно сказал директор. – А называется она просто: «Правда Краснокитежска».
Вот вам и здрасте – весело думал Умнов, подымаясь по лестнице на второй этаж – к собственному номеру. Дожили: правда Краснокитежска, правда Заполярья, правда Сибири, Урала и Дальнего Востока. Городская, областная, районная. Везде – своя. Пусть ма-а-аленькая, но своя. И что самое смешное, все это – липа, во всех «правдах» – газеты имею в виду – одно и то же печатается. Что Москва присылает, то и печатается: тассовские материалы, апээновские. Ну и кое-что от себя, от родного начальства: про передовой опыт, про трудовые маяки, про лося в городе… Так что «Правда Краснокитежска» – это, братцы, от пустого самонадувания. Пырк иголочкой – и нет ничего, лопнул пузырь! Как там у Киплинга: города, ослепленные гордостью…
Странен человек! Только что в страхе пребывал, бессильной злобой наливался, дали бы автомат – очередью по всем ларисам, василям денисычам, по всем этим серым, кремовым, разноцветным. А сейчас, видите ли, – «весело думал»… Ну и что с того, весело думал Умнов, надо уметь временно мириться с предлагаемыми обстоятельствами, надо уметь выжидать – кстати, вполне журналистское качество. Выждать, выбрать момент и – в атаку. Или, в данном конкретном случае, – в отступление. Все на тот же юг…
Только сумку в шкаф закинул – телефон.
– Ну, – хамски сказал в трубку Умнов.
Это он себе такую тактику быстренько сочинил: хамить направо и налево. Может, не выдержат – выставят из города и еще фельетончик в «Правде Краснокитежска» тиснут: «Столичный хам»… Опасно для грядущей карьеры? Пошлют фельетон к нему в редакцию?.. А он редактору – атлас: нет такого города в природе, а значит, фельетон – глупая мистификация и провокация западных спецслужб… Что – съели?..
– Андрюша, – интимно сказала из трубки Лариса, – ну где же ты ходишь? Я тебе звоню, звоню…
– Дозвонилась?
– Только сейчас.
– Говори, что надо.
Сам себе противен был: так с женщиной разговаривать! Но тактика есть тактика, и не женщина Лариса вовсе, а одна из тюремщиков, из гнусных церберов, хоть и в юбке.
– Сейчас восемь тридцать, – голос Ларисы стал деловым. – Успеешь позавтракать – директор покажет, где. И – вниз. В девять ноль-ноль жду тебя с машиной.
– У меня своя на ходу.
– Твоя отдохнет. Василь Денисыч предоставил свою – с радиотелефоном. Он нам туда звонить будет.
– Во счастье-то!.. И куда поедем?
– Программа у меня. Размножена на ксероксе – прочитаешь, обсудим.
– Ну-ну, – сказал Умнов и швырнул трубку.
Программа, видите ли, на ксероксе, ксерокс у них, видите ли, имеется, без ксерокса они, видите ли, жить не могут… Переход от веселья к злости совершился быстро и незаметно. Умнов опять люто ненавидел все и вся, завтракать не пошел принципиально – плевать он хотел на их подлые харчи! – а решил побриться, поскольку оброс за ночь безбожно, стыдно на улицу выйти. Даже на вражескую.
Лариса сидела на заднем сиденье новенькой черной «Волги», на полированной крыше которой пряталось стыдливое краснокитежское солнце. Еще Умнов заметил на крыше «Волги» телефонную антенну, вполне похожую на хвост утреннего кота.
– Садись сюда, – Лариса распахнула заднюю дверь и подвинулась на сиденье.
– Сзади меня тошнит, – по-прежнему хамски сказал Умнов и сел вперед. Все-таки застеснялся хамства, объясняюще добавил: – Здесь обзор лучше.
А Лариса хамства по-прежнему не замечала. То ли ей приказ такой вышел – от Василь Денисыча, например, терпеть и улыбаться, то ли подобный стиль разговора ненавязчиво считался у лучшей половины Краснокитежска мужественным и суровым.
– Посмотри программу, – сказала Лариса и протянула Умнову лист с оттиснутым на ксероксе текстом.
Там значилось:
«Программа пребывания товарища Умнова А. Н. в г. Краснокитежске.
День первый.
Завтрак – 8.30.
Посещение завода двойных колясок имени Павлика Морозова – 9.15–11.15.
Обед – 13.00–14.00.
Послеобеденный отдых – 14.00–15.00.
Посещение городской клиники общих болезней – 15.30–16.30.
Посещение спортивного комплекса „Богатырь“ – 17.00–19.00.
Ужин – 19.00–20.00.
Вечерние развлечения по особой программе – 20.00».
Умнов внимательно листок изучил, и у него возник ряд насущных сомнений.
– Имею спросить, – сказал он. – Что значит «день первый»? Раз. Второе: что это за особая программа на вечер? И в-третьих, я не желаю ни на завод колясок, ни в клинику. Я не терплю заводов и всю жизнь бегу медицины.
Лариса засмеялась, тронула ладошкой кожаную спину пожилого и молчаливого шофера, лица которого Умнов не углядел: оно было закрыто темными очками гигантских размеров.
– Поехали, товарищ, – сказала ему. И к Умнову: – Отвечаю, Андрей Николаевич. День первый, потому что будет и второй – для начала. Особая программа – сюрприз. Вечером узнаешь. А завод и больница – это очень интересно, Андрюша, очень. Там идет эксперимент, серьезный, в духе времени, направленный на полную перестройку как самого дела, так и сознания трудящихся. У себя в столице вы только примериваетесь к подобным революционным преобразованиям, а мы здесь… – она не договорила, закричала: – Смотри, смотри, мои ребята идут!..
Умнов глянул в окно. По тротуару шла нестройная колонна молодых людей, одетых весьма современно. Здесь были металлисты – в цепях, бляхах, браслетах, налокотниках и напульсниках с шипами. Здесь были панки – в блеклых джинсовых лохмотьях, с выстриженными висками, волосы торчат петушиными гребнями и выкрашены в пастельные, приятные глазу тона. Здесь были брейкеры – в штанах с защипами и кроссовках с залипами, в узких пластмассовых очках на каменных лицах, все – угловатые, все – ломаные, все – роботообразные. Здесь были атлеты-культуристы в клетчатых штанах и голые по пояс – с накачанными бицепсами, трицепсами и квадрицепсами. Здесь были совсем юные роллеры – в шортиках, в маечках с портретами Майкла Джексона и Владимира Преснякова, все как один – на роликовых коньках. А по мостовой вдоль тротуара странную эту колонну сопровождал мотоциклетный эскорт рокеров – или раггаров? – все в коже с ног до головы, шлемы, как у космонавтов или летчиков-высотников, мотоциклы – со снятыми глушителями, но поскольку скорость процессии была невеликой, толковые ребята зря не газовали, особого шуму не делали.
И все малосовместимые друг с другом группы дружно и едино несли самодельные плакаты, подвешенные к неструганым шестам – будто хоругви на ветру болтались. На хоругвях чернели, краснели, зеленели, желтели призывы, явно рожденные неутомимым комсомольским задором: «Все – на обустройство кооперативного кафе-клуба!», «Даешь хозрасчет!», «Частная инициатива – залог будущего!», «Дорогу – неформальным молодежным объединениям!»
– Что это? – ошарашенно спросил Умнов.
– Я же говорю: мои ребята… – Лариса чуть не по пояс высунулась из окна, замахала рукой, закричала: – Ребята, привет! Как настроение? Главное, ребята, сердцем не стареть!
Из колонны ее заметили, оживились. Рокеры приветственно газанули. Брейкеры выдали «волну». Металлисты выбросили вверх правые руки, сложив из пальцев «дьявольские рога». Культуристы грозно напрягли невероятные мышцы. Панки нежно потупились, а роллеры прокричали за всех дружным хором:
– Песню, что придумали, до конца допеть!..
– Что это за маскарад? – слегка изменил вопрос Умнов. – Они же ненастоящие…
Он был удивлен некой насильственной театральностью шествия, некой неестественностью поведения статистов Вот точное слово: статистов. Будто хороших комсомольских активистов, отличников и ударников переодели в карнавальные костюмы и строго наказали: ведите себя прилично.
– Почему ненастоящие? Самые что ни на есть. Мы кликнули клич, выбрали самых лучших, самых достойных, рекомендовали их на бюро, организовали, снабдили реквизитом. ДОСААФ мотоциклы выделил. Создали группы… А сейчас они кафе-клуб обустраивать идут. Нам помещение выделили, бывшая капэзэ в милиции. Милиция новое здание получила, а капэзэ – нам. Решетки снимем, побелим, покрасим, мебель завезем и встанем на кооперативную основу…
– Кто встанет?
– Как кто? Мы. Комсомол.
– Всесоюзный Ленинский? Весь сразу?
– Ну, не весь, конечно. Выделим лучших, проголосуем.
– А прибыль кому?
– Всем.
– И на что вы все ее тратить будете?
– На что тратить – это самое легкое, – засмеялась Лариса. – Сначала заработать надо…
– Слушай, а ты что, комсомольский секретарь?
– Да разве в должности дело? Я, Андрюшенька, Дочь города. Нравится звание?
– Неслабо… Отцы и Дети, значит… И много вас – Дочерей?
– Дочерей – не очень. Сыновей больше. И Первый у нас – Сын. – Усмехнулась. Помолчала. Добавила: – Он сейчас на конференцию уехал, в область.
Умнов мгновенно зацепился за нежданную информацию.
– Как уехал?
– Обыкновенно. На машине. Здесь недалеко, всего сто двадцать километров.
– По направлению к Москве?
– Нет, в другую сторону.
– Это через Мясниковку ехать надо? – вспомнил Умнов информацию, полученную от теток у гастронома.
– Да. А почему ты интересуешься?
– Так. Пустое…
Умнов не стал посвящать Ларису в подробности утренних мытарств да и подозревал: знает она о них – здесь про него все всё знают, – а только прикидывается невинной. Этакой Белоснежкой. Ишь, глазки таращит, ресничками – плюх, плюх. «Здесь недалеко…» Первому вашему недалеко… А интересно, эти неформашки – чья идея? Ее?.. Чья бы ни была – идею выдал на-гора или кретин, или гений. Кретин – если всерьез. Гений – если издевки для. Но если издевка – то над кем? Не над ребятами же?..
– Когда твой завод будет?
– Уже приехали, Андрюшенька…
И впрямь приехали.
«Волга» остановилась у массивных железных ворот, густо крашенных ядовитой зеленой масляной краской. Над воротами красовалась металлическая же – полуметровые буквы на крупной сетке – надпись: «Завод двойных колясок имени Павлика Морозова». А рядом а воротами была выстроена вполне современная – стекло и бетон – проходная, куда Лариса и повела Умнова, бросив на ходу кожаному шоферу:
– Ждите нас, товарищ. Мы скоро.
За проходной Умнова и Ларису встречали трое крепких мужчин тоже в серых костюмах, но цвет их был погрязней, да и материал попроще, подешевле, нежели у Отцов города. К примеру: у Отцов – шевиот, а у встречавших – синтетика с ворсом. Или что-то в этом роде, Умнов не шибко разбирался в мануфактуре.
– Знакомьтесь, – сказала Лариса. – Наш гость Умнов Андрей Николаевич, знаменитый журналист из Москвы.
Но встречавших знаменитому почему-то не представила.
Крепкие мужчины крепко пожали Умнову руку, и один из них радушно сказал:
– Приятно видеть. Извините, что директор и зам встретить не смогли. Они готовятся.
– К чему? – спросил Умнов.
В воспаленном событиями сознании Умнова возникла ужасающая картина: директор и зам учат наизусть приветственные речи, которые они произнесут на встрече с десятимиллионным посетителем Краснокитежска. Каждая речь – минут на сорок…
– К выборам, – пояснил мужчина, несколько успокоив воспаленное сознание. – Вы попали к нам в знаменательный день. Сегодня труженики завода выбирают директора, его заместителя, второго заместителя, главного инженера, главного технолога и главного энергетика.
– Всех сразу? – удивился Умнов.
– А чего тянуть? – отвечал один, а остальные, улыбаясь, синхронно кивали, подтверждая тем самым, что сказанное мнение – общее, выношенное, утвержденное. – Шесть должностей – шесть собраний. Каждое неизвестно сколько продлится: народ должен выговориться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14