Лещицкий взглянул на меня и улыбнулся.
– Как видишь, – сказал он, – прошло ровно столько, чтобы дойти от бара до этого перекрестка. А гамма уже сыграна.
Я не спросил у него, какая гамма. Он глядел понимающе и сочувственно, как будто знал все, что я пережил. Но я ошибся.
– Я ничего не знаю, Вацек, – прибавил он. – Я не был с тобой. Тебя окружали люди из другого времени.
– Но те же люди?
– Конечно.
– Что это было? – спросил я. – Гипногаллюцинация?
– А сам как думаешь?
– Никак. Мне очень хочется узнать, чем окончился мой последний дубль.
– Как ты сказал: дубль? Почему?
– Дубль – это кинематографический термин, – пояснил я. – Обычно снимают несколько вариантов одной и той же сцены. Их называют дублями.
Ему понравилось сравнение.
– Дубль, – повторил он, – дубль… Может быть, твой дубль еще продолжается… в своем времени. Кто знает? Даже я не знаю до конца, что это такое. Время… джинн из бутылки. Я выпустил его, а сейчас радуюсь, что загнал обратно… – Он протянул мне руку. – Не обижайся, Вацек. Я только хотел помочь тебе проверить себя на прочность. Это всегда помогает. Может быть, теперь ты уже повзрослел и стал мудрее? Не сердись на старика.
– Я не сержусь, – сказал я, – только не понимаю…
– И не надо. Считай, что я пошутил. Бывают такие глупые шутки… – Он вздохнул и, не прощаясь, пошел вперед, обгоняя неизвестно откуда возникших прохожих; должно быть, они вроде нас где-то пережидали набежавший ливень, а теперь спешили по своим делам.
Только я никуда не спешил, пытаясь уяснить себе, что это было. Сон? Но я не спал и не грезил наяву, хотя и терял сознание. Гипноз? Но я никогда не слыхал о такой форме гипноза. Да и возможна ли она вообще? Шесть разных галлюцинаций в одно мгновение, в одну тысячную, может быть даже миллионную, долю секунды. И может ли галлюцинация вызвать ожог? Я отдернул рукав и ясно увидел сине-багровое пятнышко, засохшую корочку, – след сигареты Войцеха. И сбитая кожа на суставах пальцев левой руки – еще один след моей встречи с Войцехом. А медаль? Конечно же, вот она! Я вынул ее из кармана и посмотрел на свету. Не медаль-фантом, не медаль-иллюзия, а реальная медаль из старой бронзы. И барельеф Понятовского с лавровым венком на лбу, и надпись по кругу: «Жил для отчизны, умер для славы», – совсем не призрачная, не иллюзорная: я мог ощупать каждую букву.
И томик Мицкевича был на месте. Я не вынимал его, только потрогал выпуклый портрет на обложке. Значит, все это было! Не галлюцинация, не сон и не гипнотическое видение. Джинн, выпущенный из портсигара Лещицкого, сыграл мне свою гамму, заставив прожить полчаса или час, но каждый раз по-иному и каждый раз с полной отдачей сил. Я действительно лежал здесь с простреленной грудью, спасал свою жизнь в бешеной автогонке, дрался за честь Эльжбеты и стал обладателем писем, опубликование которых так страшило белоэмигрантских подонков.
Медаль, Мицкевич и письма – гости из другого времени. Может быть, в нашем у них есть близнецы, но разве это что-нибудь меняет? Жига хотел отвезти письма в посольство, и я обещал помочь в этом Эльжбете. Не все ли равно, в каком это было времени и было ли вообще. Теперь я хозяин своего времени.
Не сомневаясь и не раздумывая, я решительно пошел через улицу к хорошо знакомому подъезду напротив.


1 2 3 4 5