И все же я ухитрялся иной раз посидеть в архиве: захотелось знать больше о новой профессии. Иной раз есть час – так не спать иду куда-нибудь в пустой кабинет, на сдвинутые столы, а в архив. Югов шутил: это от молодости, сил девать некуда. А я чувствовал: нравилось ему, что я старыми делами интересуюсь. Помнил я его фразу: плох тот чекист, который назад не любит оглядываться; время – лучший учебник… Вот и листал я этот «учебник», урывками листал, не знал даже толком – зачем, а вышло удачно…
Попало ко мне тридцатилетней давности дело, зафиксированное в архиве как «Дело князя Вадбальского».
Князь этот существовал, а может быть, и существует поныне, бывший поручик сначала деникинской, а потом и врангелевской армии; эмигрировать ему не удалось, занялся обыкновенной уголовщиной, сменил пяток фамилий и осел на дне с почетным для уголовника званием вора в законе. Я вспомнил о Невядомском и задумался: а вдруг «стрельцовский князь» – это не кличка, а титул, ставший кличкой по воле ее обладателя? И мотив есть: не хотелось родовое имя пятнать уголовщиной. Ведь и у горьковского Барона, рожденного на сцене Художественного театра, тоже было настоящее имя, быть может скрытое по замыслу автора из тех же соображений. А родовое имя Вадбальского, его подлинное имя тогдашние чекисты сумели открыть.
Я сообщил это Югову. Он усмехнулся и сказал:
– Допроси. Ты нашел, тебе и разрабатывать.
У нас не спорят, а выполняют. Да и самому было интересно. Может быть, Невядомский, а может быть, Вадбальский. Вот и поговорим.
Привели его. Седоват, худощав, виски впалые, небрит и грязен. Отстреливался профессионально. Если что ему и мешало, так это пара тусклых восковых свечек, так как в подвале магазина электричества не было. Потому и пули его «вальтера» только царапнули наших, но не убили. Я с удовольствием сообщил ему об этом.
– Военные? – спросил он.
– Конечно. Сержант и радист. К вашему сожалению, быть может…
– Вы правы. Жаль, – сказал он, вздохнув. Потом замолчал, подумал и спросил уже с явной насмешкой: – А ведь я догадываюсь, почему вы это сказали.
– Почему?
– Порылись в архиве?
– Допустим.
– Тогда вам и спрашивать нечего. Мой первый допрос у следователя читали?
– Все ваши «дела» читал.
– Тогда процитируйте мне ту часть протокола, в которой говорится о моем титуле и фамилии.
Я достал из письменного стола пухлую папку «Дела князя Вадбальского», нашел нужный протокол и прочел:
– «Убил я его прежде всего потому, что он дворянин и штабс-капитан, а во-вторых, потому что Вадбальский – родовое имя, без титула не произносящееся. Я действительно князь, и до уголовщины довела меня судьба».
– Сколько вам лет? – вдруг перебил он меня.
Я ответил.
– Вы еще в пеленках брыкались, когда я с маршевой скоростью почти до Курска дошел. Веселое было времечко.
– Потому я и хочу о нем послушать. И как вы обратно к югу уже не шли, а бежали. И как вас на Турецком валу разбили, и как Станислав Вадбальский, настоящий князь, не из оперы, веселенькую наколку на спине сделал. В старых романах князья этаких штучек не вытворяли.
– И не воровали князья в старых романах, – добавил, усмехнувшись, Невядомский. – Воевали, а не воровали. И когда я первый раз квартиру ограбил, настоящий князь Вадбальский умер. Живет подонок по фамилии Невядомский, а что же князю-то оставалось? Только фамилию сменить. Кто родился тогда вместо Вадбальского, не помню. Ну а князя сохранить было можно. Он и сохранился, как воровская кличка. Спросите какого-нибудь блатного. Снегиря, например: был ли у него настоящий князь в банде – так он хохотать будет. Может, какой-нибудь Вадбальский и был настоящим князем не в законе, конечно, а при царе или у Деникина… Что, гражданин следователь, рассказать вам о том, как случилось все это со мной?..
Он смотрел как бы сквозь меня, и мне казалось, что видел он жизнь свою, смрадную и срамную – от путча юнкеров Александровского военного училища до деникинского лагеря, дроздовского, до врангелевского Крыма…
– И думаете, научился чему-нибудь? Ничему, гражданин чекист, ни одной полезной профессии не приобрел, только стрелять по-снайперски, да скакать на какой-нибудь кобыле, порой без седла даже. А когда в Советскую Россию вернулся, думал, что на родину, а на родине-то работать надо. Не трудящийся да не ест. А есть-то хочется. Тут и родился мой Князь, умеющий только грабить и убивать. Ищите и обрящете, говорят попы, и я искал и нашел. С появлением в моей жизни Михельса, можно сказать, профессию приобрел.
Я больше его не расспрашивал. То, что рассказал он мне, было подло и страшно. С искалеченной психикой человек. Воровал из-за денег, а убивал из мести. О чем же спрашивать такого? Да в любом Снегире больше человеческого, чем в этой злобной карикатуре на человека. Патетическая речь его осталась безответной. Я молча написал протокол допроса о преступных связях Невядомского с Михельсом, об убийствах, совершенных Невядомским по заданию гитлеровского разведчика, выделив преступления, подведомственные уголовному розыску, и молча же дал прочесть обвиняемому. Он бегло пробежал их и расписался четко и безоговорочно.
– Уведите, – сказал я конвойным.
Как только увели Невядомского, вошел Югов.
– Я только что допросил еще двух из стрельцовской тройки. Все, что они делали для Михельса и с Михельсом, уже готово для прокуратуры. А вот твой диалог с князем хотелось бы почитать. Полностью записал?
– То, что нас касается. Остальное пусть Стрельцов дописывает.
Я снова, но уже вместе с Юговым пробежал запись допроса.
– Интересно, почему он передо мной разоткровенничался?
– Ты его старое дело читал. Любопытно ему стало: перед юнцом порисоваться… А в сущности, что он теряет? Он – Вадбальский?.. В «деле» нет отпечатков пальцев, ста-арое дело-то, верно?
– Верно, – кивнул я.
– Значит, не доказано, что он – Вадбальский.
– А наш разговор?..
– Допрос?.. Откажется. Он – Невядомский. Князь – кличка. И – все. Во время схватки с милицией Невядомский никого не убил, а от связи с Михельсом откажется. Кто нам эту связь подтвердит, пока Михельс на свободе?.. То-то и оно, Вадим. И передаст суд дело на доследование.
– Где будет слушаться дело? – спрашиваю я.
– Невядомского и его двух сообщников будут судить вместе с остальными участниками грабежа, – с сожалением говорит Югов. – А у нас их дело будет рассмотрено, когда возьмем Михельса. Сначала – террорист, а за ним – и его соучастники. Дел у нас, Вадим, много, а результат – ноль. Самое главное сейчас – запеленговать радиста. Уходит он от нас…
Изловчившимся так долго уходить от нас радистом занимался Безруков, а на моей шее по-прежнему висели Михельс и Невядомский. Вечером я опять вызвал его на допрос, но теперь он был уже совсем другим человеком – насмешливым, когда можно было поймать на ошибке допрашивающего, и замкнутым, когда следователь требовал откровенности… Начал он с категорического отрицания всего, что было сказано им на утреннем допросе. Личность князя Вадбальского зародилась только в его воображении… Наврал, конечно, не без этого: очень уж хотелось оправдать кличку «Князь» и глупую наколку, сделанную им в годы молодости. Сейчас ему уже под пятьдесят, в гражданской войне он, конечно, не участвовал, воровать приучился с детства и ничем другим не занимался. В банде Снегиря он уже три месяца, дезертировал из штрафной роты вместе с Кашкиным, который тоже участвовал в грабеже и перестрелке с милицией, а других он даже не знает. И о Михельсе понятия не имеет, слыхал о таком, знал, что в банде есть его люди, но кто именно, ему неизвестно.
– Вы что, на каждом новом допросе собираетесь сочинять новую историю? – спросил я, стараясь не раздражаться.
– Захочется – буду, не захочется – нет. Можно и что-нибудь старенькое вспомнить.
– Утренняя история была интереснее.
– Тоже вранье.
– А зачем?
– Жить скучно, гражданин следователь, вот и хочется порой пошутить.
– Шуточки-то у вас со смыслом. Ну, допустим, что Вадбальский – это вранье, хотя и очень круто заверченное. Но Михельс – не шуточка. Немецкий шпион ваш Михельс, а вы еще признались в том, что стали его агентом.
– Разве признался?
– Мне же врать незачем.
– Слыхал где-то эту побасенку, ну и поднес ее вам, как соус «пикан». А про шпиона – тоже болтовня. Вам, чекистам, только про шпионов и сочинять.
– Рация у него есть?
– Чего?
– Переносный радиопередатчик.
– С новостями техники не знаком. Про отмычку могу.
Я решил перейти к серьезной атаке.
– Кстати, под тем, что вы рассказали о Михельсе, ваша подпись есть.
– И под протоколом, который вы сейчас напишете, моя подпись тоже будет… Задумался, зачем друзей будоражить? Решил правду говорить.
– Так вы же утром ее сказали.
– Не-е. То вранье было классическое.
– Ну что ж, посидите еще в одиночестве, придумаете новенькое.
На прощание он мне подмигнул: все еще полагаешь, мол, что со мной справишься?
16. Радист
Сегодня по милости Югова смог ночевать дома. Ох и смеялся же он, когда рассказал я ему о вторичном допросе Князя.
– Вот тебе, мил друг, и «княжеские» шалости. Чего же ему бояться, когда дружок его на свободе. Мы так ничего и не докажем, пока щуку покрупнее не выловим. Поезжай-ка завтра с утра на ремонтный завод и пощупай там. Вдруг да обнаружишь связного. Уже несколько дней, вернее, ночей молчит Михельс, если только радист – это он…
Я понимал, конечно, что Югов имел право смеяться, когда я ему о допросе рассказывал. Тут хоть головой о стенку бейся, а Невядомского не «расколешь». Фантазия у него богатая, и время для нее есть. А ведь мне протоколы, а не детективы писать. Ну и пришлось идти к себе на Кузнецкий. Холодно там, хорошо еще, что Клячкин вторым тулупом обзавелся: есть что на ночь занять. А может быть, и дровишки у кого есть, чтобы выкупаться. Колонка-то у нас дровяная, не газовая.
Ну вот и пришел домой, и махры принес для друзей-курильщиков. Набросились, понятно… Собрались в передней, свернули козьи ножки.
– Есть новости?
– Что-то застопорились у нас дела.
– Есть малость. Только у наших солдат еще один союзник есть. Хорошо помогает, лучше англичан с американцами.
– Ты о ком?
– О морозе. Говорят, еще хлеще будет.
– То-то у нас сейчас на полушубки заказы.
– Сысоева хоть поймали?
– Ловим.
И в это время зазвонил телефон. Клячкин трубку снял, послушал, протянул ее мне:
– Тебя…
– Слушаю, – сказал я и услыхал смешок Югова.
– Хорошо слушаешь?.. Лады. Кончай ночевать, быстро – в управление.
– Что-то случилось?
– Случилось. Давай поскорее…
Не вышло дома ночевать. Размечтался…
Оказалось, что радисты сумели поймать пеленг, а Безруков, на счастье, был в одном из передвижных радиопеленгаторов. Везение, конечно… Но ему еще больше повезло в том, что до запеленгованного объекта ехать было три минуты ровно. С арбатского двора, из-за мусорных баков передача велась. Двое их там было. Одному удалось уйти, второго Паша ранил.
Из управления отправились в тюремный госпиталь.
Накинув на плечи белые больничные халаты, мы с Юговым и Безруковым идем сначала в кабинет главврача. Фамилия Рольного Бук – так в паспорте значится. Мы прежде всего справляемся, можно ли с ним сейчас разговаривать. Оказывается, можно. Больной ранен в правую ногу, но кость не тронута.
Сейчас Бук сидит в кресле, листая только что вышедший номер «Огонька». Никакого удивления при нашем появлении он не проявляет.
– Откуда вы родом? – начал допрос Югов.
– Из бывшей республики немцев Поволжья, – четко произнося каждую букву, отвечает Бук.
– А каким образом очутились в Москве?
– Был призван в Красную Армию, дезертировал с целью действовать по заданию абвера.
– Что значит «действовать по заданию абвера»?
– Я радист. До войны работал в Саратове в радиомастерской, в штабе дивизии тоже действовал как радист. В Москве у меня была явка к резиденту.
– Имя и фамилия резидента?
– Отто Михельс.
– Это он был с вами во дворе?
– Да. Только, как я понял, ему удалось уйти?..
Югов не отвечает, да Бук и не ждет ответа: сам все видел. До сих пор он говорил правду.
А Югов уже спрашивал:
– Где вы получили эту явку?
– Под Наро-Фоминском. Мне дал ее тоже агент абвера Макс Зингер, работник штаба той же дивизии.
– Расскажите подробнее.
– Подробнее не могу: не знаю. Зингер – где-нибудь в дивизии или бежал. Михельс действует здесь, в Москве.
– Адрес явки?
– Большая Молчановка, двадцать три. Только едва ли вы там сейчас кого-нибудь найдете. Если провалена явка, то резидент тотчас же находит другую.
– В такой же квартире жили и вы? – собирал по крохам свою информацию Югов.
– Да, там же поместил он и меня…
Я слушаю агента и все более убеждаюсь, что он заваливает абверовца с откровенным удовольствием. Может быть, потому, что его бросили раненного, даже не оглянувшись. Несомненно, что он решил смягчить свою участь. Даже оправдаться пытался.
– Ни одного русского я не убил, да у меня и оружия не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13