Она устроилась в наш отдел, ей выделили стол, и она, осваиваясь, положила под стекло фотографию высохшего дерева. Я заинтересовался, стал спрашивать, почему именно это – девушке двадцать два, а высохшее дерево – бесспорный символ бесплодия, символ безнадежности. Она, естественно, ничего не сказала. Но когда мы сблизились, я узнал, что у нее проблемы с деторождением, и были проблемы с женихами.
– Так она же родила тебе дочь?
– Это я ее родил. Я околдовал Веру, я сказал, что моя дочь родится, несмотря ни на что, и она родилась.
Смирнов хлебнул вина. Уже давно понятие "моя дочь" стало для него не радостным и жизнеутверждающим, а болезненным и тревожным.
– Но почему она повесила фотографии в комнате дочери? Что она этим хотела добиться?
– Не она, а подсознание. Вера два или три года живет с любовником, он не жениться, и детей не хочет. И она повесила эти фотографии, в расчете на то, что они, как когда-то, помогут ей преодолеть трудности. А в комнате дочери их повесила, а не в своем с милым гнездышке, чтобы использовать мою – тьфу, тьфу, тьфу, – нечистую силу. Чтобы я опять помог ей выйти замуж и родить. Я сразу это понял и возмутился, очень нервно возмутился, в основном из-за того, что она эти свои законные сухие деревья дочери подсунула, беду свою подсунула… Знаешь, эти волшебные реалии мало понятны неподготовленному человеку. Кстати, еще пару слов о символах. Ни матери, ни бабушке, не нравится, когда Полина ласкова со мной. И она грубит, говорит мне гадости. Но рисует мне символические картинки, расшифровывая которые, я понимаю, что она – моя, что она любит.
– Какие это символические картинки? – Наташа понимала, что попутчика несет, что он выговаривает больное. И улыбнулась: "Чем больше дури в голове, тем больше слез".
– Ну, последний раз она мне показала рисунок, на котором были изображены три картины, висящие на стене. На правой узнавалась бабушка, на левой – мама, то есть Вера. А посередине висел портрет то ли кота, то ли человека. Сама Полина стояла у портрета бабушки, и в руках у нее была маленькая картинка, похожая на иконку. "Ты нарисовала этот портретик малюсеньким, чтобы никто меня не узнал?" – спросил я, и она заулыбалась смущенно и радостно…
Смирнов замолчал, глотнул из бутылки. Наташа, некоторое время шла, скептически кривя губы. И спросила, когда пауза затянулась
– А почему ты развелся?
– Теща развела. Я ей помог.
– Как?
– После двух лет супружества я посмотрел в свое будущее. Единственный раз посмотрел. И все увидел. И не смог тянуть резину.
– А теща? Почему она тебя невзлюбила?
– Почему невзлюбила? Отнюдь. Я появился в их доме, как инопланетянин, нет, как Ральф, знаешь такого? – Наташа покивала. – И она узнала, что есть на земле другая жизнь, отличающаяся от ее жизни, как вода в стакане отличается от горного потока, другая любовь, другие люди. Я пытался вытянуть ее из норы, попытался освободить, но она не из тех.
– Не из каких?
– Не из тех, кому можно помочь. Непластичная и гордая. И я оставил ее в первобытном состоянии. Когда уходил с чемоданом, она сказала, с горечью сказала: "Ты ведь со мной ни разу не поговорил…" Я понял, что если бы я своевременно упал ей в ноги, то она взмахнула бы волшебной палочкой, и Вера вновь бросилась бы мне на грудь.
Смирнов нервно засмеялся. Глотнул вина. И увидел впереди семейную троицу, сидевшую на клетчатом пледе у самого моря и евшую белесый от незрелости арбуз. Движения их были вялыми, лица, даже у шестилетнего на вид мальчика, ничего не выражали и, казалось, что и в будущем зеркалам их душ не суждено оживиться сильными эмоциями.
– Это ужасно, – сокрушенно покачал головой хмельной Евгений Евгеньевич, остановившись.
– Что ужасно?
– Да ты посмотри! Не видишь, они заколдованы?!
Наташа посмотрела.
– Похоже.
– Давай, я им погадаю? Нет, не им, а мальчику. С ними уже фиг что сделаешь.
Утришский успех кружил ему голову. Хотелось его развить. Хотелось впечатлить женщину.
– Давай! – пожала плечами Наталья. – Тебе помочь?
– Да, – кивнул, пряча бутылку. – Подойди к ним и скажи, что великий маг и пророк, доктор астрономических наук и шаман, хочет пасть пред ними ниц.
Говоря, он смотрел на мальчика. Тот механически ел арбуз.
– Так и сказать?
– Ну, примерно…
Голос Смирнова сорвался.
– Ты что, волнуешься? – удивленно всмотрелась Наташа в его напрягшееся лицо.
– Конечно. На меня что-то высшее нисходит.
Пожав плечами, Наташа подошла к троице, поздоровалась, присела, отказалась от арбуза и стала что-то говорить, благоговейно поглядывая на "великого мага и пророка". Тот, надувшись, как гуру, смотрел на вялую тучку, закрывавшую солнце. Не прошло и минуты, как глаза всей семейки приклеились к его общавшейся с небесами фигуре. Сказав еще несколько фраз, Наташа подошла, иронично улыбаясь, и отрапортавала:
– Все готово, маэстро. Вас ждут с нетерпением.
Маэстро не ответил. Он стоял, устремясь к небу, стоял, как бы впитывая вселенские силы.
На самом деле Смирнов ничего не впитывал, он смотрел на тучу лишь для того, чтобы присесть перед невзрачной семейкой ровно за секунду до появления солнца (для всех шаманов небесные светила лишь средство достижения цели).
У него получилось. Получилась и пауза, в течение которой три пары глаз смотрели на него как на идола.
– Вы знаете, – наконец сказал он подрагивающим голосом, сказал, блестя повлажневшими глазами, – за триста метров от этого самого места я почувствовал, что впереди увижу, нет, почувствую нечто поистине великое. За двести метров я понял, что это – маленький, неприметный ныне мальчик, которого ждет великое будущее. А когда я увидел вас, в меня вошло знание: великим этого мальчика желает сделать Он, а исполнителями Его воли избраны вы… А сейчас я чувствую, что сижу перед Великой Троицей, Троицей, которая сможет стать великой. И вот знак этого… Он на сердце.
Евгений Евгеньевич указал на три небольших родинки, черневшие на груди мальчика. Они образовывали равносторонний треугольник.
– Но если вы продолжите сидеть в темени своих черепных коробок, и мальчик не станет великим, то вас ждет великое несчастье. В мире живых вы станете тенями, а мире мертвых эти тени станут вашими душами…
– А как… как? – только и смог сказать отец мальчика.
– У вас в руках коробочка с бриллиантом. Вы можете ее открыть, и станет ясно и светло, а можете и забросить в угол.
На солнце набежала решительная тучка.
– Вот знак! – вскричал Смирнов, дико смотря на светило, едва просвечивавшее сквозь нее. – Смотрите, как темно! Как страшно! Как безысходно!
Сзади выступила Наташа. С трудом подняв обмякшего гуру на ноги, она сказала:
– Извините, мне надо его увести. У него необычно сильное прозрение, и скоро он впадает в кому. Мальчику не надо видеть этого. Отдайте ему все, что у вас есть, и не пожалеете.
Отец и мать молчали, и Наташа повела гуру прочь. Пройдя несколько шагов, он обернулся, и злодейская улыбка окрасила его лицо: в лицах мальчика и его родителей он увидел то, что хотел в них вдохнуть.
– Послушай, а он действительно станет великим? – спросила Наташа, когда троица осталась за поворотом.
– Факт! – хмыкнул Евгений Евгеньевич. – Небеса, да и мы с тобой, неплохо поработали. Хотя, конечно, можно было и лучше, но гласа небесного у меня пока не получается…
Он и в самом деле не был доволен до конца. Семейку-то зацепил, но как-то не очень изящно получилось, как-то по-шамански.
– Мошенник ты… – неуверенно сказала Наташа.
Смирнов не ответил: целых двадцать минут он не смотрел на нее, как на женщину, и соскучился.
27.
Они пошли молча, лишь изредка обмениваясь незначительными фразами.
Он вспоминал Наташу, маленькую смешливую девчонку. Студент-первогодок Женя познакомился с ней на квартире однокурсницы Тамары Сорокиной. Последняя, одна из самых симпатичных девушек курса безуспешно пыталась "охмурить" перспективного, как тогда считали, Смирнова.
Он пытался пойти ей навстречу, делал какие-то робкие (и подсказанные) шаги, но каждый раз останавливался, пугаясь пустоты своего сердца и пустоты будущего, видневшегося в ее глазах. А когда он увидел Наташу, делившую с Тамарой комнату, Наташу-фиалочку – так называли студенток филологического факультета, – сердце его наполнилось радостью. Он смотрел восхищенными глазами, она отвечала ему искренне и трепетно, отвечала, как из будущего. Они несколько раз встречались в сквере под плакучими ивами, он ее неумело целовал, она радовалась этому и отвечала приручающими ласками.
Однажды она пришла и, пряча глаза, сказала, что у нее есть парень и вчера она поняла, что любит только его. Он смотрел и понимал, что происходит что-то нехорошее, что-то такое, что направит его жизнь и жизнь этой девушки в искусственно разрозненные, искривленные русла, ведущие не к тихому счастью оправданного существования, а в сыпучие пески, все поглощающие, и ничего живого не рождающие.
Отчасти он оказался прав.
Во-первых, русло, в которое направилась его последующая жизнь, действительно оказалось искусственным. Много лет спустя он узнал, что никакого парня у Наташи не было. Просто Тамара, узнав об их встречах, устроила скандал, в конце которого налила в стакан уксусной эссенции и пообещала его выпить, если встречи продолжаться.
Этот стакан стоял у изголовья Тамариной кровати две или три недели, и многие его видели.
А во-вторых, жизненное его русло, искривленное Тамарой, действительно привело к пескам. Он влюблялся и женился, а когда приходила неизбежная пора жить мудро, жить, прощая и терпя, жить, увядая и для других, он вспоминал Наташу и уходил. Уходил ее искать.
И вот он нашел ее. Она нашла его. Та же улыбка, открытое лицо, и смотрит так же. Ростом, правда, повыше, но ведь столько лет прошло – подросла. И возраст не тот – та Наташа должна бы быть постарше.
"Ну и бог с ними, с этими расхождениями – она просто хорошо сохранилась, – улыбался в усы Смирнов, поглядывая на женщину. – Она ждала, она верила, что встретит его, любимого и любившего, как никто другой, и время стало великодушным, время вознаградило ее.
О, господи! Какая сказка, какая фантастика! Она родом из юности, она фиалочка, и ее зовут Наташа!
Это чудо!
Она рядом, ее можно коснуться, и ей будет приятно, как было приятно, когда он трогал ее ножку. И нет ведь никакого сомнения, что это чудо, это счастье, отовсюду блистающее счастье, продолжится…
Да, продолжится… Вечер за вечером мы будем сидеть у костра, – Лиманчик подождет, – и будем смотреть в одну сторону и друг на друга…
Будем вливаться глазами друг в друга. И в этих глазах будет светиться радость единения, радость того, что мир, наконец, состоит не из тебя одного, случайно существующего и человеческого, а из любви, делающей человеческое божественным. А потом, когда все случится, этот замусоренный берег очистится и станет Эдемом, и мы пойдем по нему единым созданием…
Черт! Я совсем забыл! – досадливо качнул Евгений Евгеньевич головой, вспомнив, что не только не путешествует по морскому побережью с прекрасной девушкой, но и бежит из Анапы. – А Олег? Если он догадается, что я так хитро потопал не в Ялту, а в обратном направлении? Он непременно пошлет подручных вслед. И однажды ночью, когда я необходимо окажусь в палатке Наташи и когда мы, усталые от любви забудемся единым сном, нас схватят! Меня кинут в гаражный подвал и будут мучить, а ее просто утопят, как ненужную свидетельницу.
Нет, я не допущу этого! Я просто призову Олега, поставлю его на одно колено и, посвящая в бессмертного, вручу от чистого сердца этот долбанный кол!
Черт!
А почему я не отдал его раньше?
А…
Я забыл, что он – просто железка. Я забыл, что, получив его, Олег выстрелит себе в ногу, а потом, визжа и плача от боли, в мою болтливую голову! Нет, он выстрелит себе в сердце, выстрелит, рассчитывая на осечку, потому что я сказал, что кол охраняет от смерти. А потом его шестерки разрядят в меня свои пистолеты.
Во, попал!
И еще эта Наташа! Теперь дрожи от страха за нее!
– Ты что так нахмурился? – спросила женщина, обернувшись к нему (она по-прежнему шла впереди).
– Да так… – попытался улыбнуться Смирнов.
– Зазнобу свою, наверное, вспомнил, – посмотрела иронично.
– Нет у меня зазнобы. Уже месяц как нет.
– А что так?
Смирнов думал рассказать о Свете, о ее Луизе Хей и Роме, но рассказал о Наташе своей юности.
– Да, это я, – ответила, внимательно выслушав. – Но сейчас это уже почти ничего не значит – столько всего было…
– Для тебя почти ничего не значит. А я всю жизнь к ней шел и уходил к ней. И стольких женщин, и детей своих, и себя сделал несчастными.
– Послушай, ты же видишь будущее? – спросила Наташа, скинув рюкзак на землю. – Неужели ты не можешь, не мог себе погадать? Погадать, узнать, где я, и прийти ко мне раньше?
Спор со Смирновым, как правило, был неблагодарным делом.
– Если бы я видел свое будущее, – улыбнулся он, ставя рюкзак рядом с рюкзаком женщины, – то я не видел бы будущего других людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30