Я даже думаю, он каким-то образом подстроил, чтобы эти шныри меня схватили, когда я шла к тебе. Он прав: я ему не доверяю. Он – подсознательное сотен тысяч слабых, ненадежных людей, Стью. Ты думаешь, у людей в этом городе все в порядке с головой? Да ни фига. Под каждой внешне безмятежной черепушкой – целое змеиное гнездо. Помню, в юности у меня как-то вышел перебор по «дури». Все было ничего, пока я не потеряла над собой контроль – то есть вообще перестала соображать, где я, – и пошла шляться в полной бессознанке. А поскольку мое бессознательное было агрессивно, я начала крушить все вокруг…
Он во все глаза смотрел на нее. Приходилось говорить громко, чтобы перекричать скрежет взбирающегося на крутой склон трамвая.
– Тогда зачем ты с ним пошла? Зачем помогала нам?
– Ты знаешь, зачем. Город тебе сказал, – мрачно заметила она. – Хотя эту часть ты мне и не озвучил.
Хорошо, что в сгустившихся сумерках она не видела, как он залился краской.
– Черт возьми, я веду себя как перепуганный школьник, – промямлил он.
Кэтц коротко рассмеялась.
– Так забавно, когда ты сам с собой разговариваешь.
В ее тоне не было насмешки, но Коула все равно кольнуло. Нахмурившись, он отвернулся.
– Я думаю, тебе надо оставить город. Он может тебя убить.
– Может, я так и поступлю, – сказала она. – Признаться… я тоже напугана. Просто делаю вид, что нет. Хотя с тобой я притворяться не буду. – Голос Кэтц зазвучал неожиданно нежно. – Я… Черт возьми, я думала, что с ума сойду в той кладовке ночью. Насиловать они меня не насиловали, но я боялась, что они это сделают. Я просто не хочу пережить такое снова. Это глупо. Хочу просто взять свою группу и уехать. Но ведь и ты не можешь оставаться здесь. Он взял тебя… почти целиком. Скоро у тебя не останется собственной воли, Стью. Тебе тоже нужно уезжать.
Коул беспомощно пожал плечами.
– Не знаю, получится ли. Разве что ненадолго… Не знаю.
Переключился светофор; загорелась надпись ПЕРЕХОД. Так они и сделали – пересекли улицу, поравнявшись на следующем углу с антикварной лавчонкой, где на запыленной витрине стояла деревянная статуэтка цыганки-гадалки. В этом окошке, сломанная, она стояла уже, по меньшей мере, лет двадцать. Когда они проходили мимо, Кэтц вдруг вздрогнула, судорожно схватив Коула за руку. Она застыла как вкопанная, впившись взглядом в деревянную фигурку, в побитую временем физиономию старой карги, взирающей на них с недоброй улыбкой.
– Эта голова, – прерывисто заговорила Кэтц, – она… она раньше смотрела не в эту сторону. А теперь, когда я проходила мимо, она повернулась и стала смотреть на меня. Я заметила краем глаза…
Кукольное лицо старухи-цыганки зловеще косилось. Коул припомнил: да, голова статуэтки и правда смотрела в другую сторону.
– Может… у нее механизм вдруг ожил. Вибрации от машин или еще что-нибудь, – предположил он неуверенно.
Спеша, почти волоча Коула за собой, через плечо Кэтц бросила:
– Вздор! Это Город. Я чувствую. Он смотрит на меня. И будто подсмеивается. Предупреждает. Он оживает. Идет вслед за мной… Блин! – Голос у нее сорвался.
Они почти бежали вниз по смеркающейся улице. Около входа в метро Коул вдруг приостановился. Кэтц тоже; нетерпеливым жестом сдернув с себя очки, она вопросительно взглянула на него.
– Скоро подойдет поезд в южном направлении, – произнес вдруг Коул, уставясь в землю.
Кэтц поглядела чуть насмешливо.
– Откуда ты знаешь? С расписанием, что ли, успел ознакомиться?
Коула пронизал холод. Откуда ему это известно? Он перевел взгляд на угол улицы.
– Подходит автобус на Мишн-стрит.
Кэтц тоже посмотрела в том направлении. Через пару секунд на углу мелькнул и скрылся электробус со светящейся маршрутной табличкой: «Мишн-стрит».
Кэтц смотрела на него. Коул чувствовал себя странно. По коже гулял холод. И ног он не чувствовал. Между тем ночь была теплая – просто ступни онемели, как на морозе. Будто пристыли к асфальту. Коул несколько раз ими топнул, чтобы как-то оживить кровообращение. Затем поднял глаза. И произнес:
– Сейчас из-за угла выедет грузовик, а за ним черный на мотоцикле.
Секунда-другая, и мимо неторопливо прорулил желтый трейлер, вплотную к которому держался темнокожий парень на серебристом «харлее».
Кэтц взирала на Коула с неподдельным ужасом.
И в этот момент в телефонной будке сбоку раздалась призывная трель.
Створчатая дверь старомодной кабинки отворилась сама собой. Трубка сорвалась с рычага и раскачивалась, словно требуя внимания. Коул машинально тронулся туда, протягивая руку.
Кэтц проворным движением встала, преграждая Коулу путь в будку, и уперлась руками ему в грудь.
– Не разговаривай с ним! Ты ведь знаешь, что это он. Не надо – хотя бы сейчас. Это он, он сейчас пробуждается к жизни… и ты становишься частью его.
Коул стоял как оглушенный, задумчиво обращаясь к самому себе.
– Все устройства в мире взаимосвязаны, – бормотал он, не совсем внятно сознавая окружающее, – электрические провода, телефонные кабели; как большая электронная паутина. Опять же, трубы… – Коул закрыл глаза. Теперь он различал: где-то в бесконечной глубине внутреннего взора, накладываясь друг на друга, среди рябящей черноты голубовато высвечивалась бескрайняя схема электрических нейронных каналов города, связанных меж собой зданий и топографических точек, гнезд электростанций, и…
Коул оторопело распахнул глаза. Щеку странно жгло. Понятно: Кэтц дала ему пощечину. Он, не противясь, дал себя подвести ко входу в метро.
– Ну давай же, – понукала она, – давай.
Кэтц тащила его за руку; Коул безропотно шел, как в полусне. Вместе они спустились в царство яркого света и белого кафеля. Сунув интерфондовскую карточку в настенный компьютер, Кэтц купила два билета с магнитным кодом.
Все еще отрешенный, словно во сне, Коул дал себя завести в обтекаемую, поблескивающую сигару поезда.
Станция «Барт»… Двери за спиной с негромким шорохом сомкнулись, и по потертому ногами ковру они подошли к сиденьям возле широкого, разрисованного вязью граффити окна. Пассажиры в вагоне негромко переговаривались или читали газеты. Час пик давно миновал, в южном направлении следовало не больше дюжины человек.
Все это Коул подмечал четко, но безразлично, как будто все вокруг – пассажиры, а заодно и части самого поезда – были лишь необходимыми шестеренками грандиозного механизма города.
Работа городского метрополитена представляла одну из его функций. Платформа станции двинулась, поплыла и, ощущая подспудное удовольствие от безупречной слаженности проглотившей его махины, Коул начал умиротворенно считать лампы, проплывающие в недрах тоннеля. Так вот сидел и слушал ритмичное постукивание колес, дыхание сквознячка из углов вагона…
Однако через некоторое время он вдруг очнулся от бесконечного созерцания городской топографии. Нервно огляделся, чувствуя себя потерянным, одиноким, потерявшим ориентацию, – и понял, что покинул зону влияния Города.
С облегчением убедился, что Кэтц – вот она, рядом. Сидит, подтянув колени к подбородку и упершись каблуками в спинку переднего сиденья, покуривает самокрутку.
– Здесь же нельзя курить, – ухмыльнулся Коул. Она слабо улыбнулась.
– Молчал бы уж, мудачина.
Он скользнул ладонью по руке Кэтц; ее теплая, чуть влажноватая кожа так и льнула к нему. Коула все еще слегка знобило.
– Э! А куда едем-то?
– Это тот самый поезд, который на юг, дорогуша. Идет через новый тоннель от Барта и дальше, за Беркли. Новый, всего месяц как курсирует. Почти до самого Сан-Хосе. Путь неблизкий, но… думаю, туда ему не дотянуться.
Коул кивнул.
– Я почувствовал, что ускользаю от него. Удивительно, что он не остановил поезд. Может, для этого ему бы пришлось нас убить. Или…
Она покачала головой.
– Нет, он мог остановить нас на любой станции. Просто не дал бы поезду тронуться с места. Причина, наверное, другая. Может быть, ему известно, – она искоса взглянула на Коула, – что ты вернешься.
Коул глубоко вздохнул.
– Ощущение забавное.
– Как от груди отняли.
– Что?
– Ничего… Эй, а когда ты увидел это – ну, когда угадал насчет грузовика, – это было связано с твоим двойником? Которого ты видел в Окленде. Это он тебе рассказал?
Поезд ровно постукивал по рельсам. Коул, не отрывая взгляда от мелькания ламп в тоннеле, мотнул головой.
– Не думаю. Я в тот момент как будто смотрел чужими глазами. Или заглядывал за угол из перископа. Или смотрел в камеру слежения. Нет, сквозь время я не смотрел… Просто здания сделались… почти прозрачными, что ли.
– Хрень какая-то…
– Я же не выдумываю.
– Да нет, я знаю. И верю тебе. Только… что-то в этом есть нехорошее. Он действительно глубоко в тебя вошел…
Коул проворно сменил тему:
– А ты как считаешь, что это было? Я имею в виду этого несчастного двойника…
– Если б только знать! – воскликнула Кэтц с отчаяньем. Сигаретка у нее потухла. Она зажгла по-новой, чуть нахмурясь при виде следов черной помады на кончике. – Может, какая-нибудь проекция тебя самого, твои скрытые возможности. Все равно, что увидеть впереди самого себя, поворачивающего за угол.
Что-то не правдоподобно.
– Не-а. Он больше… на призрака смахивал.
– Какой призрак! – Кэтц нервно хохотнула. – Ты что, покойник, что ли!
– Нет, – сказал Коул. А сам подумал: «Пока – нет. А скоро, может, буду. Очень скоро».
А вот это – правдоподобно.
– Я не знаю, – говорил Коул, куце сидя на краю скрипучей кровати. – Может, мне следует вернуться. Пройти все до конца. Я ведь начал и вроде… присягнул ему, что ли. Бог ты мой, сколько ж лет я из него не выезжал. Я…
– Ах, как ему страшно без па-апика, – насмешливо протянула Кэтц. – Но дело не только в этом. – Она подалась вперед, сделала пальцы ножничками и запустила их Коулу в волосы. – Тебя, дружок, беспокоит кое-что другое, – пропела она тихонько.
Коул инстинктивно отодвинулся. Он чувствовал едва уловимый запах ее тела, пьянящий мускус ее естества. Тем не менее, сидел застыв.
– Слушай, а зачем мы вообще тут заперлись? – Он жестом обвел номер обветшалого отеля «Санта-Круз».
Воздух чуть попахивал плесенью и морем. Обои, уже тронутые по углам грибком, пожелтели и отслаивались. Старинная медная кровать скрипела при каждом движении.
– Тебе и впрямь лучше уехать подальше от Сан-Франциско, а мне… нет. Мне здесь не место. Мне клубом заправлять надо, Кэтц.
– Ох уж эти мне оправдания, оправда-ания, – промурлыкала она.
– Слушай, я…
– А когда ты последний раз? – перебила Кэтц, стараясь, чтобы вопрос прозвучал небрежно.
– Что именно? – Коул сделал вид, что не понял.
– Не строй из себя скромнягу, – заметила она бесстрастно.
– С пару лет, – сознался Коул обреченно. Она прикрыла глаза. Улыбнулась.
– Во-о-он оно что. Вот теперь я настраиваюсь на твою волну.
Коул сглотнул, чтобы не выдать свое смятение. Ох уж этот ее дар…
– Ага-а. – Она обнажила острые зубки в улыбке. – Ага. Тогда ты оказался импотентом (Коул при этом слове буквально дернулся). Это было с какой-то черной шлюшкой. И ты боишься, что импотентом и остался. Боишься, что слишком стар для меня. Боишься, что я тебя каким-то образом использую, потому что не можешь взять в толк, как это я положила на тебя глаз. – Она открыла глаза. – Я скажу, отчего ты мне нравишься, Стью. Благодаря тебе ко мне пришел первый успех, в твоем клубе – черт побери, сколько уж лет назад! Ты ведь знал, что пройдет время, прежде чем у моей музыки появится свой контингент поклонников, и долго работал себе в убыток. Тем не менее, ты шел на это, потому что полюбил меня, понимал мою музыку и мою поэзию. Ты – единственный, я-то знаю, кто действительно ее понимает. Но речь не просто о благодарности. Я же давно на тебя запала, усекаешь? – Она расхохоталась, глядя на его физиономию. – Это правда, Стью! Я люблю тебя. Город был прав. Единственная причина, по которой я вместе с тобой влезла в эту аферу с ним, – это желание тебя оберечь.
– Послушай, не… В смысле я не… это…
– Этот твой Город – дерьмо несусветное. Ну подумаешь, не встал у тебя пару раз, ну бемольчик вырос. Делов-то! Да мне вообще нравится, чтоб мужички были мягонькие – они нежнее! Я вижу, вижу твои страхи, Стью. Перестань от меня прятаться.
Коул чувствовал, что щеки у него горят.
– Не надо…
– А вот теперь ты злишься, потому я почитываю твои мысли. Я ничего не могу с этим поделать, когда чувствую тебя так близко. Но вот что я тебе скажу: если ты считаешь это вторжением в твой внутренний мир, я могу и отстраниться от твоих, м-м, ментальных образов; от мыслей, которые ты желаешь скрыть, всего такого. Ты можешь хранить их вне досягаемости. Вместо этого я буду смотреть на… на твои чувства. Я способна переживать некоторые твои ощущения. Внутренние и внешние. Это словно обратная связь. Поэтому мы можем испытывать истинную близость, Стью.
Коул набрал в щеки воздуха, выдохнул.
– У меня ощущение, будто ты хочешь мне что-то втюхать, – признался он, глядя на потертый коврик под ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Он во все глаза смотрел на нее. Приходилось говорить громко, чтобы перекричать скрежет взбирающегося на крутой склон трамвая.
– Тогда зачем ты с ним пошла? Зачем помогала нам?
– Ты знаешь, зачем. Город тебе сказал, – мрачно заметила она. – Хотя эту часть ты мне и не озвучил.
Хорошо, что в сгустившихся сумерках она не видела, как он залился краской.
– Черт возьми, я веду себя как перепуганный школьник, – промямлил он.
Кэтц коротко рассмеялась.
– Так забавно, когда ты сам с собой разговариваешь.
В ее тоне не было насмешки, но Коула все равно кольнуло. Нахмурившись, он отвернулся.
– Я думаю, тебе надо оставить город. Он может тебя убить.
– Может, я так и поступлю, – сказала она. – Признаться… я тоже напугана. Просто делаю вид, что нет. Хотя с тобой я притворяться не буду. – Голос Кэтц зазвучал неожиданно нежно. – Я… Черт возьми, я думала, что с ума сойду в той кладовке ночью. Насиловать они меня не насиловали, но я боялась, что они это сделают. Я просто не хочу пережить такое снова. Это глупо. Хочу просто взять свою группу и уехать. Но ведь и ты не можешь оставаться здесь. Он взял тебя… почти целиком. Скоро у тебя не останется собственной воли, Стью. Тебе тоже нужно уезжать.
Коул беспомощно пожал плечами.
– Не знаю, получится ли. Разве что ненадолго… Не знаю.
Переключился светофор; загорелась надпись ПЕРЕХОД. Так они и сделали – пересекли улицу, поравнявшись на следующем углу с антикварной лавчонкой, где на запыленной витрине стояла деревянная статуэтка цыганки-гадалки. В этом окошке, сломанная, она стояла уже, по меньшей мере, лет двадцать. Когда они проходили мимо, Кэтц вдруг вздрогнула, судорожно схватив Коула за руку. Она застыла как вкопанная, впившись взглядом в деревянную фигурку, в побитую временем физиономию старой карги, взирающей на них с недоброй улыбкой.
– Эта голова, – прерывисто заговорила Кэтц, – она… она раньше смотрела не в эту сторону. А теперь, когда я проходила мимо, она повернулась и стала смотреть на меня. Я заметила краем глаза…
Кукольное лицо старухи-цыганки зловеще косилось. Коул припомнил: да, голова статуэтки и правда смотрела в другую сторону.
– Может… у нее механизм вдруг ожил. Вибрации от машин или еще что-нибудь, – предположил он неуверенно.
Спеша, почти волоча Коула за собой, через плечо Кэтц бросила:
– Вздор! Это Город. Я чувствую. Он смотрит на меня. И будто подсмеивается. Предупреждает. Он оживает. Идет вслед за мной… Блин! – Голос у нее сорвался.
Они почти бежали вниз по смеркающейся улице. Около входа в метро Коул вдруг приостановился. Кэтц тоже; нетерпеливым жестом сдернув с себя очки, она вопросительно взглянула на него.
– Скоро подойдет поезд в южном направлении, – произнес вдруг Коул, уставясь в землю.
Кэтц поглядела чуть насмешливо.
– Откуда ты знаешь? С расписанием, что ли, успел ознакомиться?
Коула пронизал холод. Откуда ему это известно? Он перевел взгляд на угол улицы.
– Подходит автобус на Мишн-стрит.
Кэтц тоже посмотрела в том направлении. Через пару секунд на углу мелькнул и скрылся электробус со светящейся маршрутной табличкой: «Мишн-стрит».
Кэтц смотрела на него. Коул чувствовал себя странно. По коже гулял холод. И ног он не чувствовал. Между тем ночь была теплая – просто ступни онемели, как на морозе. Будто пристыли к асфальту. Коул несколько раз ими топнул, чтобы как-то оживить кровообращение. Затем поднял глаза. И произнес:
– Сейчас из-за угла выедет грузовик, а за ним черный на мотоцикле.
Секунда-другая, и мимо неторопливо прорулил желтый трейлер, вплотную к которому держался темнокожий парень на серебристом «харлее».
Кэтц взирала на Коула с неподдельным ужасом.
И в этот момент в телефонной будке сбоку раздалась призывная трель.
Створчатая дверь старомодной кабинки отворилась сама собой. Трубка сорвалась с рычага и раскачивалась, словно требуя внимания. Коул машинально тронулся туда, протягивая руку.
Кэтц проворным движением встала, преграждая Коулу путь в будку, и уперлась руками ему в грудь.
– Не разговаривай с ним! Ты ведь знаешь, что это он. Не надо – хотя бы сейчас. Это он, он сейчас пробуждается к жизни… и ты становишься частью его.
Коул стоял как оглушенный, задумчиво обращаясь к самому себе.
– Все устройства в мире взаимосвязаны, – бормотал он, не совсем внятно сознавая окружающее, – электрические провода, телефонные кабели; как большая электронная паутина. Опять же, трубы… – Коул закрыл глаза. Теперь он различал: где-то в бесконечной глубине внутреннего взора, накладываясь друг на друга, среди рябящей черноты голубовато высвечивалась бескрайняя схема электрических нейронных каналов города, связанных меж собой зданий и топографических точек, гнезд электростанций, и…
Коул оторопело распахнул глаза. Щеку странно жгло. Понятно: Кэтц дала ему пощечину. Он, не противясь, дал себя подвести ко входу в метро.
– Ну давай же, – понукала она, – давай.
Кэтц тащила его за руку; Коул безропотно шел, как в полусне. Вместе они спустились в царство яркого света и белого кафеля. Сунув интерфондовскую карточку в настенный компьютер, Кэтц купила два билета с магнитным кодом.
Все еще отрешенный, словно во сне, Коул дал себя завести в обтекаемую, поблескивающую сигару поезда.
Станция «Барт»… Двери за спиной с негромким шорохом сомкнулись, и по потертому ногами ковру они подошли к сиденьям возле широкого, разрисованного вязью граффити окна. Пассажиры в вагоне негромко переговаривались или читали газеты. Час пик давно миновал, в южном направлении следовало не больше дюжины человек.
Все это Коул подмечал четко, но безразлично, как будто все вокруг – пассажиры, а заодно и части самого поезда – были лишь необходимыми шестеренками грандиозного механизма города.
Работа городского метрополитена представляла одну из его функций. Платформа станции двинулась, поплыла и, ощущая подспудное удовольствие от безупречной слаженности проглотившей его махины, Коул начал умиротворенно считать лампы, проплывающие в недрах тоннеля. Так вот сидел и слушал ритмичное постукивание колес, дыхание сквознячка из углов вагона…
Однако через некоторое время он вдруг очнулся от бесконечного созерцания городской топографии. Нервно огляделся, чувствуя себя потерянным, одиноким, потерявшим ориентацию, – и понял, что покинул зону влияния Города.
С облегчением убедился, что Кэтц – вот она, рядом. Сидит, подтянув колени к подбородку и упершись каблуками в спинку переднего сиденья, покуривает самокрутку.
– Здесь же нельзя курить, – ухмыльнулся Коул. Она слабо улыбнулась.
– Молчал бы уж, мудачина.
Он скользнул ладонью по руке Кэтц; ее теплая, чуть влажноватая кожа так и льнула к нему. Коула все еще слегка знобило.
– Э! А куда едем-то?
– Это тот самый поезд, который на юг, дорогуша. Идет через новый тоннель от Барта и дальше, за Беркли. Новый, всего месяц как курсирует. Почти до самого Сан-Хосе. Путь неблизкий, но… думаю, туда ему не дотянуться.
Коул кивнул.
– Я почувствовал, что ускользаю от него. Удивительно, что он не остановил поезд. Может, для этого ему бы пришлось нас убить. Или…
Она покачала головой.
– Нет, он мог остановить нас на любой станции. Просто не дал бы поезду тронуться с места. Причина, наверное, другая. Может быть, ему известно, – она искоса взглянула на Коула, – что ты вернешься.
Коул глубоко вздохнул.
– Ощущение забавное.
– Как от груди отняли.
– Что?
– Ничего… Эй, а когда ты увидел это – ну, когда угадал насчет грузовика, – это было связано с твоим двойником? Которого ты видел в Окленде. Это он тебе рассказал?
Поезд ровно постукивал по рельсам. Коул, не отрывая взгляда от мелькания ламп в тоннеле, мотнул головой.
– Не думаю. Я в тот момент как будто смотрел чужими глазами. Или заглядывал за угол из перископа. Или смотрел в камеру слежения. Нет, сквозь время я не смотрел… Просто здания сделались… почти прозрачными, что ли.
– Хрень какая-то…
– Я же не выдумываю.
– Да нет, я знаю. И верю тебе. Только… что-то в этом есть нехорошее. Он действительно глубоко в тебя вошел…
Коул проворно сменил тему:
– А ты как считаешь, что это было? Я имею в виду этого несчастного двойника…
– Если б только знать! – воскликнула Кэтц с отчаяньем. Сигаретка у нее потухла. Она зажгла по-новой, чуть нахмурясь при виде следов черной помады на кончике. – Может, какая-нибудь проекция тебя самого, твои скрытые возможности. Все равно, что увидеть впереди самого себя, поворачивающего за угол.
Что-то не правдоподобно.
– Не-а. Он больше… на призрака смахивал.
– Какой призрак! – Кэтц нервно хохотнула. – Ты что, покойник, что ли!
– Нет, – сказал Коул. А сам подумал: «Пока – нет. А скоро, может, буду. Очень скоро».
А вот это – правдоподобно.
– Я не знаю, – говорил Коул, куце сидя на краю скрипучей кровати. – Может, мне следует вернуться. Пройти все до конца. Я ведь начал и вроде… присягнул ему, что ли. Бог ты мой, сколько ж лет я из него не выезжал. Я…
– Ах, как ему страшно без па-апика, – насмешливо протянула Кэтц. – Но дело не только в этом. – Она подалась вперед, сделала пальцы ножничками и запустила их Коулу в волосы. – Тебя, дружок, беспокоит кое-что другое, – пропела она тихонько.
Коул инстинктивно отодвинулся. Он чувствовал едва уловимый запах ее тела, пьянящий мускус ее естества. Тем не менее, сидел застыв.
– Слушай, а зачем мы вообще тут заперлись? – Он жестом обвел номер обветшалого отеля «Санта-Круз».
Воздух чуть попахивал плесенью и морем. Обои, уже тронутые по углам грибком, пожелтели и отслаивались. Старинная медная кровать скрипела при каждом движении.
– Тебе и впрямь лучше уехать подальше от Сан-Франциско, а мне… нет. Мне здесь не место. Мне клубом заправлять надо, Кэтц.
– Ох уж эти мне оправдания, оправда-ания, – промурлыкала она.
– Слушай, я…
– А когда ты последний раз? – перебила Кэтц, стараясь, чтобы вопрос прозвучал небрежно.
– Что именно? – Коул сделал вид, что не понял.
– Не строй из себя скромнягу, – заметила она бесстрастно.
– С пару лет, – сознался Коул обреченно. Она прикрыла глаза. Улыбнулась.
– Во-о-он оно что. Вот теперь я настраиваюсь на твою волну.
Коул сглотнул, чтобы не выдать свое смятение. Ох уж этот ее дар…
– Ага-а. – Она обнажила острые зубки в улыбке. – Ага. Тогда ты оказался импотентом (Коул при этом слове буквально дернулся). Это было с какой-то черной шлюшкой. И ты боишься, что импотентом и остался. Боишься, что слишком стар для меня. Боишься, что я тебя каким-то образом использую, потому что не можешь взять в толк, как это я положила на тебя глаз. – Она открыла глаза. – Я скажу, отчего ты мне нравишься, Стью. Благодаря тебе ко мне пришел первый успех, в твоем клубе – черт побери, сколько уж лет назад! Ты ведь знал, что пройдет время, прежде чем у моей музыки появится свой контингент поклонников, и долго работал себе в убыток. Тем не менее, ты шел на это, потому что полюбил меня, понимал мою музыку и мою поэзию. Ты – единственный, я-то знаю, кто действительно ее понимает. Но речь не просто о благодарности. Я же давно на тебя запала, усекаешь? – Она расхохоталась, глядя на его физиономию. – Это правда, Стью! Я люблю тебя. Город был прав. Единственная причина, по которой я вместе с тобой влезла в эту аферу с ним, – это желание тебя оберечь.
– Послушай, не… В смысле я не… это…
– Этот твой Город – дерьмо несусветное. Ну подумаешь, не встал у тебя пару раз, ну бемольчик вырос. Делов-то! Да мне вообще нравится, чтоб мужички были мягонькие – они нежнее! Я вижу, вижу твои страхи, Стью. Перестань от меня прятаться.
Коул чувствовал, что щеки у него горят.
– Не надо…
– А вот теперь ты злишься, потому я почитываю твои мысли. Я ничего не могу с этим поделать, когда чувствую тебя так близко. Но вот что я тебе скажу: если ты считаешь это вторжением в твой внутренний мир, я могу и отстраниться от твоих, м-м, ментальных образов; от мыслей, которые ты желаешь скрыть, всего такого. Ты можешь хранить их вне досягаемости. Вместо этого я буду смотреть на… на твои чувства. Я способна переживать некоторые твои ощущения. Внутренние и внешние. Это словно обратная связь. Поэтому мы можем испытывать истинную близость, Стью.
Коул набрал в щеки воздуха, выдохнул.
– У меня ощущение, будто ты хочешь мне что-то втюхать, – признался он, глядя на потертый коврик под ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27