Метрдотель в смокинге, загорелый мужчина цветущего возраста, статью схожий с племенным рысаком, но с задумчивым, кротким лицом агента контрразведки, радостно поднялся навстречу:
– О-о, какие гости! Рад приветствовать, душевно рад.
Как раз подвезли партию наисвежайших омаров.
– Омары – это то, что надо, – сказал Егор. Они обменялись рукопожатием, Анечке метрдотель со словами:
"Вы само очарование, мадемуазель!" – деликатно поцеловал ручку. При этом Аня нашла в себе силы не отшатнуться и не вскрикнуть, за что мысленно Егор ее похвалил.
Метрдотель проводил их за столик, расположенный возле окна, неподалеку от эстрадного подиума, дождался, пока усядутся.
– Рекомендую к мясу, Егор Павлович, бордо пятьдесят третьего года. Из личных президентских запасов.
Что-то необыкновенное. Уверен, вашей даме придется по вкусу.
– Ну-у, – сказал Егор. – Это вообще.
Метрдотель, изящно, как конь в стойле, поклонившись, удалился, и его сменил расторопный, улыбчивый официант Володя, тоже уже старый знакомец. Егор сделал заказ, ни о чем не советуясь с Анечкой. Да если бы и захотел посоветоваться…
– Как тебе здесь? – бодро спросил, когда Володя отбыл. – Музыка нравится?
– Ага.
На подиуме четверо исполнителей – скрипач, аккордеонист, саксофонист и пианист – слаженно, негромко выводили старинный блюз "Сумерки на Гавайях", модный в сороковые годы. Егор знал, что это такое, потому что слышал не первый раз.
– А публика! Погляди, какая публика. Какие прекрасные женские лица. А мужчины? Порода, осанка – все при них. Цвет общества. Тут, Анечка, за каждым столиком по несколько миллионов. Отборный гость. Матерые ворюги. Других сюда не пускают. Разве тебе не интересно?
Анечка не нашлась, что ответить, устремила на него сумеречный взор, и Егор невольно поежился.
– Что, Анечка? Что-нибудь болит?
– Нет.
Ужинали в полном молчании. Аня почти ничего, как обычно, не ела, от ломтика жирного омара ее чуть не стошнило. Зато выпила почти бокал сладкого, терпкого, очень вкусного вина. Егор попробовал кормить ее со своей вилки. Но она с таким умоляющим выражением лица пролепетала: "Ой, пожалуйста, не надо!" – что у него тоже пропал аппетит.
В этот момент скрипач на подиуме поднес ко рту микрофон и торжественно провозгласил:
– Сейчас мы рады приветствовать дорогого гостя из Череповца, который завернул к нам на огонек, – Мишаню Григорьянца, по кличке "Чинарик". Миша, прими в подарок свою любимую мелодию "Маэстро".
За одним из столов поднялся невысокий крепыш с черной угреватой мордой, от которой за версту разило преступлением, широко ухмыляясь, раскланялся на все стороны. Зал жидко поаплодировал. Чинарик на самом деле был известной личностью: недавно его показывали по телевизору, в интервью "Итогам" он сообщил, что собирается на будущий год баллотироваться в губернаторы.
В ответ на довольно ехидный вопрос ведущего, сняты ли с него обвинения в трех заказных убийствах, Мишаня обрушился с такой дикой руганью на Министерство юстиции и на коммуно-фашистов, что пришлось включить рекламу.
– Что я говорил, – обрадовался Егор. – Самая элита.
Только мы с тобой здесь по недоразумению. Ты согласна?
– Да.
– Ты хоть, как меня зовут, помнишь? Ведь ни разу не назвала по имени. Может, не узнала?
– Я не сумасшедшая.
– И кто я такой?
– Мой бывший жених.
На спокойном лице ни смущения, ни волнения, но Егор встрепенулся: какая длинная речь! У него эти ее "да", "нет" уже в ушах навязли, как затычки. На радостях осушил бокал вина.
– Почему же бывший? Не только бывший, но и нынешний. Всегдашний. Хочешь, завтра подадим заявление?
Вообще-то, спешить некуда. Можно подождать немного.
Давай послезавтра, а?
Хотел развеселить, а вышло хуже. Ломким, как слюда, голосом Анечка попросила:
– Не издевайся надо мной, пожалуйста.
У него аж сердце осело.
На сцене начались приготовления к стриптизу, поставили гимнастические стойки с разными приспособлениями, выдвинули несколько высоких пуфиков и узкую кушетку.
– Голых баб хочешь посмотреть? – спросил Егор.
– Нет.
– Тогда посиди минутку, я наверх сбегаю.
– Да.
Он поднялся в номер, надел куртку, для Анечки прихватил теплый плащ, подбитый мехом. Решил ее прогулять по Москве. Из дверей зала понаблюдал за ней.
Анечка сидела за столом прямо и неподвижно, за пять минут не сделала ни одного движения. К ней подходил Володя-официант, о чем-то спрашивал, она что-то ответила, не поворачивая головы.
Егор перехватил официанта по дороге на кухню.
– Володя, о чем говорили?
– С вашей дамой?
– Да.
– Предложил мороженое, ананасовое. Она отказалась.
– И все?
Вышколенный официант изобразил удивление:
– О чем вы, Егор Петрович?
– Ладно, отбой.
Вывел Аню на улицу. Она держала его за руку, уставившись себе под ноги, словно боялась споткнуться.
Вечер стоял удивительный, будто слепленный из чистого снега, небесных чернил и электрического разноцветья. Чуть морозный, томительно-свежий. Возле черного БМВ на стоянке околачивался Гена Пескарь, нанятый порученец.
– Тебе чего? – пробурчал Егор, недовольный.
– Да так, был рядом, заскочил, вдруг чего надо. В номер позвонил, там глухо.
– Давай дальше, не темни.
– Да я что, – Гена смущенно улыбался. – Саня Кудрин интересуется. Встреча отменяется или как?
– Опять двадцать пять… Чего по-пустому базарить?
Будет нужда – сойдемся. Ты натрепал, что у меня бабки крутые, зря, Генчик. Смотри не промахнись.
Налетчик затрясся, растопырил пальцы.
– Падлой буду, Егор. Про бабки речи не было. Что ты номерной, да, предупредил, а как иначе? Я на него ишачу. Ты сегодня здесь, завтра тебя нету. С Саней мы третий год масть держим. Причем место бойкое, обустроенное.
Всякие охотники лезут, как на мед. Ты учти тоже Санины опасения.
– Я проездом в Москве, – успокоил Егор. – Скажи лучше, Гена, ты джентльмен или кто?
– Ну, допустим, – удивился налетчик резкому крену в разговоре. – Чего это меняет?
– Ничего не меняет. Но как-то неучтиво. Я вышел с девушкой на прогулку. Может быть, у нас какие-то свои планы, и вдруг ты появляешься без предупреждения. Так и заикой недолго остаться.
– Понял, извини! – Налетчик расплылся в сладострастной ухмылке, отступил на шаг и канул в темноту, как привидение.
Во все время разговора Анечка стояла неподвижно, будто задремала, но руку Егора держала крепко. Тепло ее маленькой ладошки кружило ему голову.
Он привез ее на Воробьевы горы, чтобы показать ночную Москву с высоты птичьего полета. В двенадцатом часу на смотровой площадке было многолюдно, шумно, будто на свадьбе. Однако, как во всяком нынешнем чумовом веселье, чуткое ухо легко угадывало звуки истерики.
Много накуренной, полупьяной молодежи, группки растерянных иностранцев со своими кинокамерами, тщетно пытающихся понять, куда их занесла нелегкая – на вечернюю экскурсию или в воровскую малину; целующиеся у всех на глазах с каким-то демонстративным азартом представители сексуальных меньшинств; бомжи с черными сумками через плечо; шныряющие под ногами оборванные малолетки-беспризорники, предлагающие любые услуги за мизерный барыш, и ко всему – три или четыре прелестных пони с высокими седлами, в полном унынии катающие по кругу не детей, а гогочущих, ржущих, пьяных молодых дебилов, – все это вместе действовало угнетающе на человека, если он еще не до конца приобщился к западной цивилизации.
Егор засмотрелся на освещенные купола храма, утонувшего в глубине набережной, и ему почудилось, что все вокруг мираж. Это смутное ощущение возникало у него не в первый раз и оставляло в душе горький осадок.
Они стояли у парапета, внизу переливался, светился огнями великий город, и оттуда, снизу, из призрачного волшебного мерцания вместе с ледяными порывами ветра изредка доносились словно глубокие, тяжелые стоны – разве это тоже не сон?
Анечка жалась к нему, как собачонка, боящаяся потерять хозяина.
– Погляди, – он провел рукой над городом. – Какая сказка… Тебе нравится?
– Мне страшно, – прошептала она. – Отвези меня, пожалуйста, домой.
Если бы он знал, что она имела в виду. Где теперь ее дом? И где его дом? В маминой квартире, как сказал Мышкин, обосновался один из соратников Рашидова со всем своим кланом: сыновья, братья, наложницы. Чтобы удобнее разместиться, согнали аборигенов с двух этажей, сломали все перекрытия, подняли полы и оборудовали двухэтажные апартаменты с роскошными спальнями, с рабочими кабинетами, напичканными супертехникой, и приемным залом, где при желании можно устраивать балы. Официально все это было зарегистрировано как международная инвестиционная компания "Элингтон-блюз и посредники". Чем непонятнее, тем вернее.
Сквозь ликующую толпу он вывел Анечку к храму, но на дверях висел чугунный замок.
– Жаль, – сказал Егор. – Хотел свечку поставить за матушку. Хотя не знаю, как это делается. А ты верующая, Ань?
Задрожав, она ответила:
– Пожалуйста, не спрашивай.
По липовой аллее, освещенной квадратными фонариками, побрели вверх к университету, хотя, наверное, разумнее было сесть в машину и вернуться в отель, но куда торопиться. Впереди бесконечная ночь, он будет засыпать и просыпаться, каждый раз натыкаясь взглядом на сосредоточенное, строгое, с распахнутыми очами, драгоценное девичье лицо. Тоска выедала ей внутренности, как серая тля. Он опять не удержался, спросил:
– Аня, может, все-таки расскажешь, что они с тобой сделали? Будет легче, когда расскажешь.
– Нет.
– Почему?
– Ничего со мной не делали.
– Как не делали, – изумился Егор. – Они же тебя мучили, пытали, кололи.
– Ну пожалуйста, прошу тебя! Ну не надо!..
– Что – не надо?
– Не надо вспоминать. Умоляю!
Егор пожал плечами, развернулся и повел ее обратно к машине, оставленной у автобусной остановки. Возле БМВ копошилась группа подростков, человек пять. Двое, хохоча, отталкивали друг друга, пытались открыть переднюю дверцу, остальные, сев в кружок на ледяную землю, свинчивали заднее колесо. Сигнализация надрывалась, не умолкая, но за общим шумом вечернего праздника ее почти не было слышно. Егор прислонил Анечку к бетонной тумбе, велел подождать, сам приблизился к машине.
– Эй, пацаны, – окликнул, – Случайно, адресом не ошиблись?
Двое, которые отпирали дверцу, похоже, ручным напильником, оглянулись, разом подпрыгнули, с визгливым ржанием метнулись к кустам и сгинули, но трое на земле продолжали упорно трудиться, не поднимая голов.
Это его озадачило.
– Вы что, господа, разве такими ключами это колесо снимешь?
Один из угонщиков все же оторвался от дела, хмуро поглядел на него снизу. Личико маленькое, свекольного цвета.
– Тебя не спросили. Проваливай, пока цел.
– Так это же моя машина. Почему я должен проваливать?
Мальчишка поднялся на ноги, двое других по-прежнему пыхтели над колесом, будто ничего не случилось.
– Точно твоя?
– Ну а чья же еще?
– Покажь документы.
Что-то с этим пареньком и с двумя другими неладно, но Егору недосуг было разбираться: Анечка мерзла в одиночестве у каменной тумбы. Позволить себе слишком резкие телодвижения он тоже не мог, она наверняка за ним наблюдала. Нельзя ее пугать.
– Пацаны, не доводите до греха, убирайтесь по-хорошему.
Один из пареньков, трудившихся над колесом, злобно вскрикнул:
– Вот сучий потрох, резьба срывается! Палец порезал.
– А ты не спеши, – посоветовал ему приятель. – Не с такими тачками управлялись.
Мальчишка со свекольной рожицей, гнусно ухмыляясь, сказал Егору:
– Документов нет, значит, не твоя. Будешь базланить, Гарика позовем. Он тут неподалеку. Мы же не сами по себе. Гарик объяснит, где можно ставить тачку, где нельзя. Порядок для всех единый.
"Всякому терпению есть предел", – решил Егор.
Он словил маленького наглеца за ворот куртки, немного потряс и отвесил плюху, которая донесла бедняжку аж до автобусной остановки. Потом нагнулся, ухватил двух тружеников-малолеток за шкирки и волоком по газону дотащил до спуска в неглубокий овраг, куда и отправил одного за другим. Что еще он мог им предложить?
Анечку застал в том же положении, в каком оставил.
Прислонившись к тумбе, она, казалось, что-то нашептывала сама себе с полузакрытыми глазами. Он обнял ее за , плечи, бережно довел до машины…
В номере Анечка вздохнула с явным облегчением, лицо на миг прояснилось. Это была не улыбка, но какое-то слабое подобие интереса к жизни.
– Можно я лягу, Егор?
– Чайку не хочешь попить? С пирожными, с шоколадными конфетами?
– Нет.
– Тогда в ванную, и никаких отговорок.
– Зачем? – испугалась Анечка.
– Как зачем? Все девушки на ночь подмываются.
И потом – горячая вода, мыло, голову помоешь, – сразу станет лучше.
Аня надула губки, сопротивляться у нее не было сил.
Он наполнил ванну, вбухал туда пузырек какого-то необыкновенного французского бальзама, пустившего по воде облака нежной, розовой пены; помог Анечке раздеться и поддерживал ее, пока она переступала край жемчужной раковины и усаживалась в ароматное облако.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60