" Жакин ответил: "Харитон поможет пристроить. Пока таскай. Свое добро не тянет, верно?"
Егор открыл металлический, с круглым наборным диском сейф, уложил туда пакеты (одну пачку сунул в карман брюк) и выставил на электронном табло собственный шифр. Механика сейфа не представляла загадок, серийная японская поделка. Ему и в голову не пришло, что могут украсть. Вообще вид огромного количества денег производил на него не большее впечатление, чем подшивка старых газет. Он допускал, что это, возможно, свидетельствовало о каком-то неблагополучии психики.
Покончив с деньгами, отправился в ванную и провел там в неге и покое два-три изумительных часа, испробовав с десяток разноцветных флаконов с мазями, притираниями и шампунями. Чистый, как ангел, закутавшись в алый махровый халат, один из трех, висевших на серебряных крючках, выбрался обратно в гостиную.
Позвонил по телефону, который дал Жакин. Ответил томный женский голос, будто со сна. Егор сказал всего одну фразу: "Я с Угорья, от Питона", – и, услышав ответ:
"С прибытием, дорогой!" – сообщил адрес: отель "Гардиан", номер восемнадцать. Женщина, все еще толком не проснувшись, прошелестела: "Поняла, дорогой. Жди завтра с утра".
Егор удивился:
– А сегодня что делать?
Женщина наконец проснулась, радостно заворковала:
– Погуляй, милый, погуляй, развейся. Только поаккуратнее будь. В Москве нынче шмон.
– Ага, – озадаченно сказал Егор и повесил трубку.
Душа его стремилась в Федулинск, но туда пока нельзя.
Спать рано день.
Он переоделся в свою рвань, запер номер и, посвистывая, пошел к лифту. Коридорный в смокинге метнулся навстречу.
– Не угодно ли? – пролепетал подобострастно, делая какие-то непонятные жесты, словно ловил моль.
– Не угодно, – ответил Егор, начиная привыкать к гостиничным нравам. На улице не спеша зашагал в сторону центра. Москва встретила его сереньким небом и порывами влажного ветра. Вскоре он увидел то, что нужно: фирменный магазин "Калигула" с вытянувшейся прямо к тротуару ковровой дорожкой. В магазине, едва отворил тяжелую двустворчатую дверь, к нему направились двое молодых людей (примерно его возраста), чопорные и загадочно улыбающиеся. Кроме еще десятка таких же продавцов и продавщиц (молоденькие, опрятные), толкущихся в отдалении, в огромном помещении никого не было. Он даже подумал, не попал ли в какой-то пересменок. Но молодые люди его успокоили:
– Чем можем помочь?
– С ног до головы. – Егор для наглядности обвел себя всего ладонями.
Юноши враз оживились, будто вдохнули кислороду.
Видно, не часто им удавалось встретиться с живым покупателем.
– Не пожалеете, сударь, – жизнерадостно пообещал один. – Вы попали точно по адресу.
– Только у нас! – добавил второй, нервно дернув щекой.
В небольшом холле, куда его отвели чуть ли не под руки, к молодым людям добавилось сразу три смазливые девушки в форменных передниках, и началось что-то вроде восточного базара на европейский манер. Он едва успевал уклоняться от вороха изумительных костюмов, сорочек, курток, плащей, галстуков и дубленок. Подобную сцену он видел в каком-то американском фильме и, помнится, тогда, как и сейчас, сочувствовал герою. Хотя, надо заметить, в отличие от киношного персонажа не испытывал смущения, и уж тем паче восторга. Иное дело, что настойчивая, активная помощь девушек на примерке его немного возбудила. Молодые люди стояли на подхвате. Один из них внезапно, будто что-то вспомнил, схватился за голову, куда-то умчался и через минуту вернулся с подносом, на котором стоял коньяк, рюмки, кофейник и тарелка с шоколадными конфетами.
Егор предложил всем вместе обмыть новый гардероб.
Парни и девушки не чинились, дружно уселись за круглый ореховый столик и мигом опорожнили бутылку, а затем и вторую, появившуюся следом. Самая расторопная продавщица вспорхнула к нему на колени под тем предлогом, что поправляет галстук. Егор не противился, но беседу повел солидно:
– Как у вас тут, молодежь, после кризиса? Сокращения были? ;
– Еще какие! – девушка дышала ему в ухо. – Прямо жуть.
– Как везде, – грустно подтвердил молодой человек. – Только еще хуже.
– По буржуазии бьют прямой наводкой, – добавил его товарищ, слегка захмелевший. – Скоро, видно, опять на завод погонят.
– Ну, до этого вряд ли дойдет, – не согласился Егор. – Президент не позволит. Он же гарант.
– Да, гарант… Не протрезвится никак… Ты сам-то, братишка, из какой группировки?
– Одиночка, – сказал Егор. – Только что с северов.
Та, что засела на колени, уж больно азартно егозила, и Егор ее спихнул.
– Тебя как зовут, малышка?
– Лиза.
– У тебя лично, надеюсь, все в порядке? Кризис не задел?
– Почему так думаешь?
– Да вон ты какая лакомая.
– Увы, – улыбнулась Лиза, – внешность тоже в цене упала. Боюсь, не пришлось бы бриллианты и норковую шубу на картошку менять.
В ее красивых глазах не было никакой мысли, зато светилось животное очарование, дававшее ей большой шанс на выживание в рыночном мире.
– Правильно Вадик сказал, хотят буржуазию уничтожить. Вчера по телику показывали… Опять всякая нечисть наверх полезла. Фашисты, коммуняки – жуть!
Упомянутый Вадик, допив рюмку, поинтересовался:
– На северах как? Чем в основном промышляют?
Импорт туда доходит, нет?
– На северах жрать нечего, – сообщил Егор. – Да и мерзнут там без мазута. Но ничего, народ за свободу из последних сил цепляется. Как говорится, прозрел. Обратно к дешевой колбасе не загонишь.
Из "Калигулы" вышел, как из музея современной моды. От итальянского двубортного кожана до суперэлегантных замшевых башмаков – все на нем было добротно, дорого и сердито, и при этом, постарались на славу девчата, вся одежда сидела как влитая. Он сам себе понравился, покрутившись перед зеркалом, – истинный европеец, разве что васильковый взгляд подводит, выдавая славянскую натуру. Он не сообразила отеле разменять немного валюты, а деревянные у него кончились, поэтому пришлось в магазине расплачиваться зелеными. Все удовольствие, вместе с кожаной визиткой, зонтиком и атташе-кейсом, обошлось ему в три с небольшим тысячи. Он понял, что сделал ошибку, когда на виду у юных буржуа раскурочил банковскую упаковку: уж больно засуетились мужики, а Вадим даже не сдержался, икнул.
Продавщица Лиза на прощание тайком вручила ему телефончик, присовокупив нежное: "Мало ли, вдруг захочется!" – на что Егор ответил категорически: "Жди, Лизок. У меня не сорвется".
Неподалеку от магазина выискал укромную скамейку, присел покурить. Оперся на пакет со старой одевкой: не мог же он бросить жакинское добро: вещественная ниточка, связывающая с двумя годами покоя.
Сидя в кустах, попытался себя идентифицировать.
Кто он такой? Почему ребята в магазине, прожженные московские барыги, отнеслись к нему, двадцатилетнему, как к Старшему – это не игра, такого не подделаешь. И почему такая пустота в груди, будто трехдневная дорога на перекладных отсосала всю энергию, и лишь на самом донышке души тлело смутное нетерпение: Анечка! Что-то важное, драгоценное он утратил, оставил на каменистой площадке, где упал на колени мертвый добытчик Спиркин, но что? Уж не то ли, что называли греческие мудрецы гармонией чувств? Если это так, то утрата непоправимая.
Он спокойно поджидал двух гавриков, которые потащились за ним от магазина. Значит, успел Вадим или кто-то другой подать знак. Егор подумал: нехорошо, братцы!
Выпивали вместе, а ты, Лизок, даже телефон оставила в залог приятного свидания.
Но раздражения не испытывал, понимал, где очутился. Москва! Она всегда была такая же, на ходу подметки резала. С какой стати ей меняться?
Двое гавриков, помаячив, оглядевшись – набережная пустая, – наконец решились, приблизились к скамейке и без лишних слов плюхнулись с боков, да так плотно, будто хотели согреть. Крепыши, ничего не скажешь. Один, с фиксатым ртом, чуть улыбнулся – рыжее солнышко сверкнуло, второй с наколкой на запястье: лагерный штамп, не фальшивка, Жакин и в этом научил разбираться. Оба в меру опасные.
Фиксатый медлить не стал, сразу приступил к делу:
– Давай, мудяша, делиться. Покажи нам с Геной, чего у тебя в кармане.
Гена для психологического воздействия нажал кнопку на откидном ноже, и тусклое лезвие щелкнуло в сантиметре от Егоркиного бока.
– Надеюсь, – сказал фиксатый, – ты в разуме, малец? Нарываться не будешь?
– С какого хрена мне нарываться? – успокоил Егор. – Но все же хочу вас предупредить, господа.
– О чем?
– Лучше бы вам держаться от меня подальше. Вы поскольку кружек сегодня приняли?
– Чего? – переспросил фиксатый. Но Егор смотрел на его товарища с длинным ножом, и от укоризненного взгляда тот вдруг покрылся испариной.
– Ты чего? – психанул он. – Пугаешь, что ли? Да мы тебя, блин, сейчас в клетку распишем.
– Нет, не распишете, у вас силенок маловато. Лучше ступайте в церковь и поставьте свечку, что ее мимо пронесло.
– Кого ее? – с неиссякаемым любопытством потянулся сбоку фиксатый и вмиг схлопотал локтем в кадык, перегнулся к земле и начал хватать ртом воздух, мучительно багровея. Генину кисть с ножом Егор прижал к скамье. Продолжал смотреть в мутные глаза, где закипала блатная истерика. Предупредил:
– Брось нож, урка. Живой уйдешь.
Гена послушался, выронил нож, но это была уловка.
– Мы пошутили, – сказал он.
– Я понял. Что дальше?
– Ты кто? Из Малаховки, что ли? Чего-то мне твой рыльник знакомый.
Фиксатый корчился на скамье, ему уже удалось раза два вздохнуть.
– Знаете, в чем ваша беда, ребятки, – посетовал Егор. – Вас мало били. Вы нападаете превосходящими силами и поэтому редко получаете сдачи. И решили, что вы лихие и непобедимые. А это совсем не так. Поодиночке вы дерьмо. Людьми не стали и даже смерти не чуете. Вот ты, Геннадий, через секунду можешь помереть. Хоть чувствуешь это?
Истерика в уголовных глазах потухла, и Егор с облегчением увидел, что Гена отказался от мысли напасть исподтишка.
– Извини, земеля. – Гена попробовал освободить зажатую руку, Егор ее отпустил. – Обознались, видать. Сигнал был, вроде ты залетный. Но ты из Малаховки. Теперь я узнал.
К этому времени обрел голос фиксатый:
– Сигаретку дайте, пацаны… Ух, тяжко! Ты чем ударил, друг? Кастетом, что ли?
Егор нагнулся, поднял нож, сложил и вернул хозяину. Потом угостил сигаретой фиксатого.
– Прием такой: укус тарантула. Хочешь научу?
– Не надо, – фиксатый жадно затянулся.
Егор достал пачку валюты, отслоил сотенную, протянул ему.
– Сходи разменяй. И пивка прихвати. От пива тебе полегчает.
У парней глаза заблестели волшебным светом, забавно на них смотреть.
Фиксатый убежал с деньгами, Гена поерзал, отодвинулся. Тоже закурил. Сказал задумчиво:
– Рисковый ты, вижу. Но, извини, неосторожный.
Здесь территория Куприна Сашки. Далеко не уйдешь. Наши на выходе примут.
– Что предлагаешь?
– Помогу, если хочешь. Я сам когда-то был такой. Теперь помягчал маленько.
– На меня поработаешь?
– Чего надо?
– Тачку нормальную. Не засвеченную. Права. Потом, может, еще чего-нибудь.
– Когда надо?
– К вечеру подгонишь к отелю.
– Какой суммой располагаешь?
– Любой. В пределах разумного.
– Сделаю… А ведь ты не из Малаховки.
– Чалился давно?
– В том году вышел. Так ты оттуда? Вроде непохоже.
– Об этом не думай. Два процента с тачки годится?
– Ништяк.
Подоспел фиксатый с пивом и разменной монетой.
Две тысячи с мелочью отсчитал Егору.
– Курс по две сорок. На пиво из твоих взял, правильно?
– Да… Вас кто навел? Вадик, что ли?
– Ты даешь в натуре, – фиксатый возмущенно вскинулся, но наткнулся на ледяной взгляд Егора, поперхнулся, механически погладил кадык.
– Ген, сказать ему?
– Конечно, говори. Она, сучка, нас чуть не подставила. На хорошего человека натравила.
– Лиза? – удивился Егор.
– Кто же еще, – усмехнулся Гена, уже откупорив банку. – Она там от Куприна поставлена. Ее тоже осуждать нельзя, работа как работа. Козлов надо стричь.
Егор попрощался с братанами, пошел дальше.
На душе опять кошки скребли. Женщины! Скрытные, загадочные создания. Мужчину легко распознать, но не женщину. У них бывает какое-то уродство в мозгах. Вон Ирина прознала, что он уезжает, прибежала на автобусную остановку. Кинулась к нему, как лань к проточной воде. Он, в общем-то, обрадовался, что она живая. Сдержал слово Жакин. Но не знал, как с ней говорить. Зато Ирина вела себя так, словно ничего особенного за последние дни с ним не произошло, и так нежно прикасалась к его щеке, так потерянно улыбалась, будто в самом деле провожала любимого человека. Потрясающе! Он определил ее поведение как чисто женское, неосознанное предательство. И устыдился самого себя. Ему стало по-настоящему жалко непутевую, горькую добытчицу, тратящую жизнь неизвестно на что, в сущности, беспомощную, как птичка в клетке. Ирина клянчила, не надеясь на успех:
– Возьми меня с собой, Егорушка. Что тебе стоит?
Я тебе пригожусь.
– О чем хочешь проси, но не об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60