– Добрый вечер вам и вашей команде.
– Не особо добрый, но все равно спасибо. Хотите о чем-нибудь поговорить или это будет светский треп?
– Извините, я не собирался попусту тратить ваше время в эфире. Маленькие любезности помогают мне оставаться в своем уме. Я пятидесятилетний гомосексуалист из Метари. Живу со своим любовником уже пятнадцать лет. У нас два сына и дочь.
– Изысканный фокус. Как вам удалось?
– Друзья выбрали нас крестными своим детям и попросили взять опекунство в случае смерти родных родителей. Они погибли в кораблекрушении, когда дети были совсем маленькими. Право на опекунство никто не оспаривал, и мы их забрали. Господин Рембо, мы прошли через ад, чтобы вырастить их как своих. Из школы каждую четверть приходили социальные работники, чтобы шпионить за нами, с первого класса по выпускной. Родители одноклассников запрещали своим отпрыскам приходить к нам домой. Сверстники так часто изводили наших детей, что нам пришлось отдать их в кружок каратэ в раннем возрасте.
Мы воспитали троих гетеросексуальных людей, которые знают, что такое быть геем, и отстаивают наше право на существование всегда, когда наталкиваются на гомофобию в этом мире. Им, кстати, нет соперников в бою. Когда я слушаю ваше шоу, мне режет слух заявление, что детей не должно быть, поскольку они продукт самцов и самок. С таким подходом вас и меня тоже нужно уничтожить. Ваши идеи алогичны и неосуществимы, тем не менее вы высказываете их так ревностно и красноречиво. Если вы не согласны, что дети – наше будущее, то что вы предлагаете взамен? Как Лаш Рембо собирается переделать мир?
Люк сделал глубокий вдох, прильнул к микрофону в ожидании, когда заговорит Лаш Рембо. Ему понадобилась почти минута, чтоб понять, что Лашу нечего ответить.
– Господин Рембо? Вы еще на проводе?
– Да, – произнес он своим голосом. – Как вас зовут?
– Алекс.
– У вас положительный анализ на ВИЧ, Алекс?
– К счастью, нет.
– Могу поспорить, вы занимались в вашей бурной молодости вещами, которые вас самого удивляли. Вещами, которые держали вас в напряжении, когда вы сдавали кровь на пробу?
– Конечно. Это всем знакомо.
– Да, всем нам. И некоторые из нас, которые провалили этот тест, не научились прожигать жизнь в один день, не узрели в СПИДе своего духовного наставника. Мы смотрим в зеркало и видим лишь бессмысленный проклятый вирус, который сулит неминуемую унизительную смерть. Мы становимся изгоями, которые живут на ворованное время. Каждый момент жизни обманом украден у смерти. Миллиард реакционных фундаменталистов считают, что мы ее заслужили. Мир отворачивается от нас в ненависти, страхе и омерзении. Мы прокаженные, мы заразны.
Я не знаю, Алекс... меня это порой сильно злит. Вы спрашиваете, как я собираюсь переустроить мир. Просто: я буду жить еще полвека. Больше мне ничего и не нужно.
Мой красивый, глупый экс-бойфренд, в своем черном платье, с потрепанными дневниками, считал, что смерть в некотором смысле вымысел романтиков. Он жег ладан и слушал свои записи «Баухауса», прижимая хрупкую ладонь к бледному лбу. Мило, да? Он даже кололся со мной героином, потому что хотел ИСПРОБОВАТЬ ВСЕ, РАЗДВИНУТЬ ГРАНИЦЫ СУЩЕСТВОВАНИЯ, но по большей части ему это нравилось, так как приводило к трехчасовой эрекции.
Однако, когда он узнал, что его любовник заражен вирусом, смерть перестала казаться ему столь... притягательной. Его любовь к смерти была притворством, потому что в свои двадцать лет он сердцем чувствовал, что будет жить вечно. Уход в мир иной – это для старых кинозвезд, для наркодельцов по соседству, но не для его маленькой милой задницы.
И знаете что? То, как я цепляюсь за жизнь, тоже притворство. Я знаю, что сдохну в ближайшие годы. Все больные СПИДом ребята, которые не собирались умирать – Майкл Кален, Дэвид Файнберг, Лейк Сфинкс, – все ушли, никого не осталось. Черед за мной. Почему бы не покончить с собой сейчас и не избавить налогоплательщиков от лишних трат на мои лекарства? Зачем шататься без дела и смотреть, как самцы транжирят миллионы долларов?
Люк совсем забыл о собеседнике, но тут его речь прервал бодрый голос:
– Очевидно, потому что вам есть что сказать.
– Есть ли, Алекс? Вы правда так считаете? Вот я не уверен. Я не хочу заканчивать книгу, над которой сейчас работаю, потому что она недостаточно хороша, чтобы стать моим последним произведением. Самое желанное, что я могу представить, так это проснуться хоть раз с моим любовником, но этому не бывать, потому что я его скорее всего никогда не увижу. Иногда я прихожу на радио, а в голове совсем пусто. Я просто представляю, как произнесу через пару месяцев: "Волна «ВИЧ» – ваша станция для затемнения сознания по слабоумию от СПИДа! Двадцать пять минут тишины в час гарантированы!
Но я Лаш Рембо, и я отказываюсь замолчать и умереть. И я понапрасну трачу свои последние издыхания на треп о людях вроде вас, которые сделали нечто стоящее в этом мире. Я знаю, что мне этого не дано. Черт, наверное, из-за меня геев ненавидят еще больше. Так держать, дружище. Производи на свет отпрысков. Иначе кто-то сделает это за тебя, кто-то вырастит засран-цев, идиотов и психов. Если ты способен сотворить большее, то ты молодец в отличие от меня.
К черту! К черту все! Я ухожу.
Он отсоединил дозвонившегося, снял наушники и выключил микрофон. Сорен в ужасе уставился на него. Люку было плевать. Он чувствовал себя так, словно последние несколько лет в нем уживались две личности, а теперь они резко слились воедино. Насилие над мозгом получилось сродни анальному сексу без смазки. Он опустил веки и закрыл лицо руками.
– Люк? – произнес Сорен мягким, осторожным голосом. – Что случилось?
– Не знаю, – раздался хриплый гортанный ответ из пересушенного горла. – Я не могу больше этим заниматься. Парень прав. Я не хочу переделать мир, я просто хочу, чтобы он погиб вместе со мной.
– Тот парень не говорил, что...
– Я тебе это говорю.
Люк отодвинулся от радиостанции и встал. Закружилась голова, подкосились ноги. Сорен оказался достаточно близко, чтобы подхватить его, обвить грудь жилистыми руками, сжать ее крепко.
– Что ты мелешь, Люк? Ты правда больше не хочешь вести «ВИЧ»?
– Я не могу. – Люк положил голову Сорену на плечо. Сорен опустил его на стул, не выпуская из рук. – Я чертовски устал... я знаю, что мне не закончить книги... все, чего я хочу, это быть с Траном.
– Ты знаешь, что это невозможно.
– Но если я умру, не предприняв попытки, то я трус. Меня не терзают сожаления о содеянном. Я переживаю лишь о том, на что не решился.
– Понимаю. Но ты же пытался вернуть Трана, и это ни к чему не привело. Тебе нужно выполнить важную работу, Люк. Или ты хочешь провести остаток жизни в погоне за мечтой?
– Да.
– Так, значит, бросаешь станцию?
– Сорен... – Люк заметил, как у молодого напарника опустились плечи. «ВИЧ» была самой важной частью его существования. – Та группа поддержки, в которую ты ходишь. Там обсуждалась роль эмоций для больного человека?
– Конечно.
– За последние полгода я стал злее и совсем загнулся. Во мне словно ничего не осталось, кроме битого стекла и гнилых гвоздей. Я больше не хочу распространять это дерьмо. Только одна вещь способна сделать меня счастливым, и я попытаюсь заполучить ее. Или ты хочешь, чтобы я под конец захлебнулся в своей желчи просто из-за того, что она хорошо звучит с твоей пиратской радиостанции?
– Мне казалось, ты так же предан «ВИЧ», как и я. Думал, что ты расточаешь гнев себе на пользу. Ты один в ответе за свои эмоции, Лукас.
Люк знал, что это правда, но чуть не взорвался, чуть не закричал, что его эмоциональное состояние навязано химическими процессами и обстоятельствами. Однако это противоречило принципу свободной воли, которая оставляла надежду. Люк не мог понять, как превратился в столь жалкого плаксу.
– Ты во всем прав, – сказал он Сорену. – Прости, что огорчаю тебя, но я вынужден сделать этот шаг.
Сорен кивнул и стал складывать оборудование в картонную коробку. Люк не мог определить, насколько разозлил компаньона. Может, признание ошибок и извинения из уст Лукаса Рэнсома так удивили его, что он временно сдался.
Джонни Бодро слушал их разговор с палубы. Теперь он протиснул свое высокое тело в кабину и придвинул деревянный ящик к креслу Люка. Медленно свернул косяк с липкой зеленой марихуаной, которую вырастил на болоте кто-то из его немногочисленных друзей. Когда он зажег самокрутку, Люк заметил у уголка его рта новое пятнышко саркомы, темное, как синяк, в дрожащем свете спички.
Джонни выдохнул голубой дым и спросил:
– Вы тут правда решили прикрыть дело?
– Я этого не хочу, – сказал Сорен. – Но мы не можем работать без Люка. Он незаменим.
– Слава богу, мне всегда найдется замена.
– Ты это о чем?
– Вижу, не лучший момент, но я сам собрался в отставку. Не просто бросить лодку, а...
Он приставил к виску указательный палец, изображая пистолет.
– Почему именно сейчас? – спросил Люк.
– Ну... – Джонни на коленях сплел руки, белые и сильные, с тонкой, но неизменной полоской машинного масла под ногтями. – Два дня назад умер мой брат.
– Брат?.. – Сорен с Люком перебросились удивленными взглядами. – Мы не знали, что у тебя...
– Да, был брат. Этьен был намного старше меня. Когда-то жил со мной в родительском доме, но часто бывал в Новом Орлеане. – Джонни усмехнулся. – Во Французском квартале.
– Он был геем? – спросил Сорен.
– А почему, думаете, предки выставили нас из дома? У Сорена перехватило дыхание, а Люк спросил:
– Это он заразил тебя СПИДом?
– У меня, кроме него, никого не было.
– Он домогался тебя? – Снова голос Сорена. Джонни пожал плечами:
– Можно ли назвать домогательством то, что мне всегда нравилось? В любом случае теперь он мертв. Заболел пневмонией, и мы ничего не смогли поделать.
Люк задумался:
– А кто заботился о нем, когда ты выводил лодку?
– Наша сестра. Ей двадцать два года. Она оставляла детей с мужем и приходила к нам. Говорила мужу, что пошла навестить родителей. Могу поспорить: если бы родители зашли к ним в ее отсутствие, то ей бы задали жару и Джо-Джо, и наш отец.
– Джо-Джо?
– Ее любящий муж. Он грозился переломать мне руки, а Этьену ноги, если мы только появимся вблизи их дома.
Люк представил себе жизнь женщины, у которой в двадцать два года дети (во множественном числе) и муж, наверняка тупоумный, как его имя. Она наблюдает, как братья умирают от непонятной ужасной болезни, о которой ходят страшные истории. Она молчит и ни с кем не может поделиться своей болью. Есть ли ад хуже?
– Я сказал, что поставлю вас, ребята, в известность и сделаю это прямо здесь, на болоте, чтобы ей не пришлось возиться с еще одним телом. – Джонни скривил лицо. – Мы сами хоронили Этьена. Скверная штука. Я подумал, если вы хотите продолжать вещание, то можете оставить лодку здесь, на привязи. Вы сами догребете на пироге до берега и найдете свою машину. Наш док находится на безопасном расстоянии. Или можете научиться управлять лодкой. Это просто.
Сорен покачал головой.
– Я закрываюсь. Оборудование отвезу в два захода на пироге. Конец волне «ВИЧ».
– Хочешь, чтобы мы ушли? – спросил Люк у Джонни.
Тот робко взглянул в ответ:
– А вы можете остаться? Я знаю, что не должен такое просить, но боюсь, что сделаю что-нибудь не так. Не хочу лежать здесь, раненный... и... ну... Я видел, как умирает Этьен. Хочу, чтобы кто-нибудь проводил и меня.
Люк с Сореном переглянулись и дали согласие, пытаясь скрыть свое нежелание. Просьба не для друга, но в ней невозможно отказать.
Джонни крепко обнял каждого, достал из кармана пальто револьвер с перламутровой рукояткой и вышел на палубу. Люк и Сорен пошли следом.
– Джонни, – сказал Сорен, – а что нам потом... делать с тобой?
– Перекиньте меня через борт и помолитесь за мою Душу.
– Но...
Сорен беспомощно развел руками. А как же запах? Что будет, когда твое распухшее тело всплывет на поверхность через неделю? Все эти вопросы он не мог задать.
– Ты волнуешься по поводу устранения останков, Сорен? – Джонни запрокинул голову и засмеялся. Люк первый раз видел его веселым. – Городской житель, ты разве не знаешь, что в болоте плавают толстозадые аллигаторы?
Сорен побледнел.
– Надеюсь, я заражу прожор СПИДом. Однажды чертов аллигатор съел мою собаку. – На лице Джонни мелькнула грусть, но потом вроде исчезла. – Пока, Люк. Пока, Сорен.
Он опустился на палубу, закинул голову за край баржи и вставил дуло револьвера глубоко в горло. Люк едва услышал приглушенный взрыв, когда кровь вырвалась из макушки Джонни, полилась изо рта и носа, окрасив пожухлую шею, фонтаном забила в воду.
Люк с Сореном невольно схватились за руки. Их пальцы сплелись до онемения. Люк высвободился и опустился перед Джонни на колени. Глаза юноши были полуоткрыты, недвижны, безжизненны. Лицо расслаблено, губы застыли вокруг ствола, как вокруг обмякшего члена любовника. Джонни просил их прочесть молитву, но Люк ни одной не знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32