Теплое дыхание Зиллаха прошелестело у него над ухом:
– Вставай. У нас для тебя сюрприз. Берем на борт нового пассажира.
Никто открыл глаза и поднял голову. Молоха как раз открывал боковую дверцу. В машину забрался какой-то мальчик, оглядел цветные наклейки и надписи, темные потеки на стенах и на диванчике – такой же испуганный и возбужденный, каким вчера был сам Никто. Парнишка был совсем молоденький – лет тринадцать-четырнадцать, – худенький и невысокий для своего возраста. Бледный ребенок с очень светлыми, почти белыми волосами, которые падали ему на глаза, выбиваясь из-под синей банданы. Парнишка поднес ко рту тонкую руку с дымящейся сигаретой и глубоко затянулся. Это была ароматизированная сигарета со вкусом гвоздики. Его рот будет пахнуть пеплом и специями. И слезами – как раньше. Потому что, если это он… это невероятно, неправдоподобно… но если это действительно он…
– Лейн? – прошептал Никто.
– О Господи, – выдохнул мальчик, и уже в следующую секунду они неистово обнимали друг друга. Никто убрал волосы у него с лица. Он забыл обо всем: о том, как Лейн его раздражал, о том, что он бежал от своих прежних друзей, от безысходной пустоты, в которой все они жили, о том, как его бесило их извечное показное отчаяние. Влажный соленый привкус на губах Лейна напомнил ему о звездах на потолке в его комнате. Слезы. На губах Лейна всегда был привкус слез.
– Я тебя нашел, – сказал Лейн. – Я знал, что так будет. Я знал.
– Ты как вообще здесь оказался?
– Я уехал на следующий день после тебя. Когда ты уехал, я понял, что ты – это самое лучшее, что у меня было в жизни. Из всей этой толпы ты – единственный, кто для меня что-то значил. И когда ты уехал, меня там больше ничто не держало. Я решил бросить все и уехать. Я не знал, найду я тебя или нет, но я должен был хотя бы попытаться. – Лейн снова поцеловал Никто, робко коснувшись его губ кончиком языка.
Никто поднял глаза. Его новые друзья жадно и пристально наблюдали за ним. В глазах Твига читалось хищное предвкушение… Рот у Молохи слегка приоткрылся; слюна блестела у него на зубах, щеки горели румянцем. А Зиллах… Никто попробовал выбраться из страстных объятий Лейна. Зиллах сидел очень прямо, сложив руки на коленях, и его глаза снова горели холодным зеленым огнем.
– Это мой друг, – сдавленно проговорил Никто. – Из школы.
– Как это мило. – Голос у Зиллаха был как конфета из мягкого белого шоколада с ядовитой и едкой начинкой. Огонь у него в глазах разгорелся еще сильнее. Никто казалось, он видит зеленые искры, которые прожигали воздух. Сейчас взгляд Зиллаха действительно обжигал.
– Он очень классный, – сказал Никто, но без особой уверенности. – Может быть, он поедет с нами? – Никто очень надеялся, что Зиллах не прикажет Твигу остановить фургон и не высадит Лейна в холодную ночь лишь потому, что Никто знал его раньше. Но кто его знает, что взбредет в голову Зиллаху. А если он вышвырнет их обоих?! Черт-те где, в два часа ночи, на пустынном шоссе… и рядом не будет вообще никого, кроме Лейна…
А он, наверное, больше не сможет, смотреть на Лейна – на его грустные пухлые губы, на его светлые волосы, вечно падающие на глаза, – если из-за него, из-за Лейна, он потеряет своих новых друзей. Если из-за Лейна он лишится тонких и сильных рук Зиллаха и волшебства его губ, когда наслаждение в равных долях мешается с болью. Если из-за Лейна его прогонят из этого мира вина, наркотического опьянения и музыки, где на потолке пляшут неровные буквы и звезды кружатся в небе всю ночь напролет, – из единственного места на свете, где его по-настоящему приняли.
Буквально за пару секунд Никто принял решение, которое определило всю его дальнейшую жизнь. Он ненавидел себя за это, но в то же время он чувствовал, как внутри у него открывается некий темный бездонный провал. Он выскользнул из объятий Лейна и оттолкнул его от себя.
– Никто? Что с тобой? Что происходит? – Лейн испуганно оглянулся и наткнулся на три пары внимательных глаз: у Молохи и Твига – затуманенных кислотой и голодных, у Зиллаха – горящих зеленым огнем. Он испуганно попятился, но Зиллах протянул руку, схватился за бусы на шее у Лейна и резко притянул его к себе. Лейн издал сдавленный хрип. А потом бусы порвались, и яркие пластмассовые бусины рассыпались по всему фургончику – закатились под диванчик, застряли в складках плаща Никто, – на их блестящих боках отражался лунный свет и разноцветные огоньки приборной панели. Молоха подобрал пару штук и сунул в рот, словно это были конфеты.
А потом Молоха и Твиг разом шагнули к Лейну и толкнули его на диван. Они схватили его за руки, чуть выше локтей, и вгрызлись в нежную кожу на сгибах локтей – каждый со своей стороны.
Лейн поймал взгляд Никто – в его глазах был неподдельный страх, но и доверие тоже.
– Скажи им, чтобы они меня отпустили, – попросил он. – Не дай им сделать мне больно.
Зиллах схватил ноги Лейна и прижал их к дивану, чтобы тот не брыкался. Похоже, он сжал слишком сильно и сломал Лейну обе лодыжки; вены на руках Зиллаха вздулись и потемнели, налившись кровью. Лейн носил высокие розовые кроссовки со шнурками, которые были весьма популярны среди модных и стильных девчонок два года назад – белые с мелким узором всех цветов радуги. Приглядевшись получше, Никто разобрал крошечные буквы. ВСЕФИГНЯВСЕФИГНЯВСЕФИГНЯ – было написано на шнурках Лейна сплошной полосой.
Лейн отчаянно отбивался. При этом он не сводил взгляда с Никто. Сейчас в его взгляде читались укор и обида, и Никто вдруг разозлился. Я тебя не просил ехать следом за мной, – подумал он. – И они на тебя набросились не с моей подачи. Впрочем, он сомневался, что они что-то сделают с Лейном. Во всяком случае, не сейчас. Но почему Зиллах смотрит с таким голодным предвкушением? Почему уголки губ Молохи блестят от слюны?
– А он очень даже сладенький, – сказал Молоха. – Присоединишься?
– Возьмите вот, если хотите. – Зиллах достал из кармана миниатюрную опасную бритву с перламутровой рукояткой. – Но лучше все-таки зубами. Так получается очень… интимно.
Лейн издал какой-то сдавленный звук, одновременно похожий на смех и на стон.
Он говорит так, словно это какой-то наркотик, – подумал Никто. – Типа разжился хорошей дурью и теперь рассуждает, как ее лучше употребить: косяк забить или трубочку выкурить… А потом до него вдруг дошло, о чем говорит Зиллах, и ему стало плохо. Все сошлось одно к одному, как кусочки картинки-головоломки. Без зазоров и пробелов. Все сплелось воедино, как нити роскошного алого гобелена: время, которое он провел в компании этой троицы, вечность, спрессованная в полтора дня в дороге. Их заточенные зубы, следы от укусов Зиллаха у него на теле. Кровь в бутылке из-под вина, которая показалась Никто изощренным позерством.
Но это было не позерство. Это была их жизнь.
Ибо кровь – это жизнь…
Они вампиры. У Никто не было даже мысли о том, что это всего лишь компания больных на голову психопатов, которые воображают себя вампирами. Он всегда верил в существование потусторонних сил, пребывающих за гранью обыденного мира. Он верил в них, потому что они должны были существовать; иначе ему не оставалось уже никакой надежды, потому что он всегда знал, что не сможет прожить всю жизнь в реальном мире. Он верил, что когда-нибудь он их найдет, кого-нибудь из загадочных потусторонних существ… или они найдут его. И теперь это сбылось. Они, похоже, узнали его с первого взгляда, и разве это был не знак?
Лейн закричал. Но в его крике не было смертной боли. Твиг схватил Лейна под подбородок и запрокинул ему голову, и Зиллах полоснул его бритвой по горлу. Потом окунул пальцы в кровь и размазал ее по губам Никто.
В голове у Никто слегка прояснилось, но вкус свежей крови опять закружил его в кислотном безумии. Лейн рыдал – долгие безнадежные стоны, казалось, шли не из горла, а откуда-то из живота. Молоха и Твиг сели прямо; их взгляды метались от пальцев Зиллаха, испачканных в крови, к окровавленным губам Никто и к горлу Лейна. В бледном свете луны кровь казалась почти черной.
Слезы текли по щекам Лейна – серебристая влага в сумраке. Никто знал, какими они будут на вкус: мягко солоноватыми, как губы Лейна. Но теперь ему захотелось узнать, каким будет вкус слез, смешанный с кровью. Он представил, как он будет слизывать влагу с лица Лейна – алую пленку крови с дорожками из хрустально-прозрачных слез.
Представил и понял, что он на это способен: вскрыть Лейну вену и пить его кровь. И вовсе не потому, что Зиллах хотел, чтобы он это сделал, – а потому, что он сам хотел. Где-то в глубинах сознания теплилась мысль, что они просто убьют его вместе с Лейном, если он откажется пить его кровь, но это уже не имело значения. Свежая кровь разбудила в нем голод.
– Я тебе помогу, – сказал Никто Лейну. – Не бойся. – Он лег на диван рядом с Лейном, а потом накрыл его своим телом. Он вытянул руки вдоль раскинутых рук Лейна и обхватил его запястья, которые Молоха с Твигом так и держали прижатыми к дивану. Его бедра легли поверх бедер Лейна, ноги – поверх ног Лейна. Лейна трясло. Эта дрожь передалась и Никто, возбуждая его и заряжая. Где-то – далеко-далеко – заиграла музыка. Кто-то поставил кассету. Зигги Стардаст Звездная пыль.
– Пожалуйста, – рыдал Лейн, и некой смутной частицей души – частицей, не тронутой кислотой и ночью – Никто осознал, что он сейчас собирается сделать. Лейн однажды держал Никто голову над унитазом, когда он перепил крепких коктейлей на вечеринке. Ему было плохо, а Лейн шептал ему бессвязные слова утешения и целовал его лицо, мокрое от пота. Лейн был его другом. В той, другой, жизни.
Никто повернул голову и посмотрел на Зиллаха. Зиллах сумрачно улыбнулся и сказал:
– Давай, если хочешь быть с нами.
Никто сразу понял, что ему предлагают выбор. Будь с нами… или одно из двух: либо умри, либо будь один. Ты будешь один и никогда больше не прикоснешься к источнику жизни. Ибо кровь есть жизнь…
И он открыл рот как можно шире и вгрызся в мягкую кожу на горле Лейна. Надрез Зиллаха обозначил удобное место как раз там, где билась тонкая жилка – где не было костей и хрящей. Но сама кожа была очень плотной и эластичной; прокусить ее было непросто. Никто почему-то казалось, что его зубы легко войдут в кожу – как иглы, как клыки хищника. Но не тут-то было. У него было такое чувство, как будто он пытается разжевать кусок сырого мяса. Тогда он прикусил маленький участок кожи и потянул на себя. Так, откусывая по кусочку, Никто добрался до вены. Он чувствовал, как она бьется у него под губами. Что я делаю?! – мелькнула последняя здравая мысль. – Господи, что я делаю?! ЧТО Я ДЕЛАЮ?! Эти слова бились, как пульс, у него в голове даже тогда, когда он прокусил вену Лейна.
Кровь хлынула ему в лицо, переполнила рот. По сравнению с тем, как Никто пил раньше – совсем-совсем мало, буквально по капле, – это было как крепкое виски по сравнению с простой водой. Это был вкус настоящей жизни. Сама сущность жизни. И он пил эту жизнь, вбирал ее в себя. У него было странное чувство, как будто он сейчас рождается заново – в агонии безумия сбрасывает старое тело и обретает новое.
Вкус крови отмерил конец одиночества.
Лейн все еще сопротивлялся, но уже очень слабо. И вот когда он почти перестал шевелиться, остальные набросились на него. Молоха и Твиг впились в вены на сгибах его локтей – раздалось влажное хлюпанье, словно кто-то шумно высасывал через соломинку лимонад на донышке стакана. Зиллах стащил с Лейна джинсы и уткнулся лицом ему в пах. Он не чавкал и не причмокивал, как Молоха с Твигом. Он аккуратно слизывал кровь, но когда он поднял голову и посмотрел на Никто, его улыбка была алой от крови, а в уголках губ застряли ошметки оторванной кожи.
Вскоре Лейн перестал сопротивляться, но он был еще жив. Он тихонько стонал, булькая кровью в развороченном горле, уже за пределами боли и надежды. Он уехал из дома следом за Никто; он искал Никто, доверял ему. Но теперь Лейн узнал, что нельзя никому доверять безраздельно – тот, кому ты доверяешь, обязательно сделает тебе больно. Избыток доверия выпьет тебя до дна. В этом смысле мир тоже вампир.
Никто пил жизнь Лейна, чувствуя, как слабеет пульс его бывшего друга, – пил, опьяненный слезами и кровью. Он так и не понял, что это были его слезы.
18
Ночью в Потерянной Миле прошел сильный дождь. Наутро погода испортилась: стало по-настоящему холодно, небо затянулось свинцовыми тучами. Последняя зелень пожухла и сморщилась под коркой инея, и люди принялись чистить камины от прошлогодней золы. Тепла больше не будет.
День был унылым и серым. Где-то после обеда Дух – вялый, и сонный, и уставший от затянувшегося молчания – отложил карту, которую он рисовал цветными мелками, и сказал:
– Съезжу я в город. Хочу вина.
Стив оторвался от книги.
– Блин, Дух, ты на велосипеде собрался ехать? Ты же там задубеешь. Мне через полчаса на работу, я тебя подвезу.
– Нет, мне надо проветриться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Вставай. У нас для тебя сюрприз. Берем на борт нового пассажира.
Никто открыл глаза и поднял голову. Молоха как раз открывал боковую дверцу. В машину забрался какой-то мальчик, оглядел цветные наклейки и надписи, темные потеки на стенах и на диванчике – такой же испуганный и возбужденный, каким вчера был сам Никто. Парнишка был совсем молоденький – лет тринадцать-четырнадцать, – худенький и невысокий для своего возраста. Бледный ребенок с очень светлыми, почти белыми волосами, которые падали ему на глаза, выбиваясь из-под синей банданы. Парнишка поднес ко рту тонкую руку с дымящейся сигаретой и глубоко затянулся. Это была ароматизированная сигарета со вкусом гвоздики. Его рот будет пахнуть пеплом и специями. И слезами – как раньше. Потому что, если это он… это невероятно, неправдоподобно… но если это действительно он…
– Лейн? – прошептал Никто.
– О Господи, – выдохнул мальчик, и уже в следующую секунду они неистово обнимали друг друга. Никто убрал волосы у него с лица. Он забыл обо всем: о том, как Лейн его раздражал, о том, что он бежал от своих прежних друзей, от безысходной пустоты, в которой все они жили, о том, как его бесило их извечное показное отчаяние. Влажный соленый привкус на губах Лейна напомнил ему о звездах на потолке в его комнате. Слезы. На губах Лейна всегда был привкус слез.
– Я тебя нашел, – сказал Лейн. – Я знал, что так будет. Я знал.
– Ты как вообще здесь оказался?
– Я уехал на следующий день после тебя. Когда ты уехал, я понял, что ты – это самое лучшее, что у меня было в жизни. Из всей этой толпы ты – единственный, кто для меня что-то значил. И когда ты уехал, меня там больше ничто не держало. Я решил бросить все и уехать. Я не знал, найду я тебя или нет, но я должен был хотя бы попытаться. – Лейн снова поцеловал Никто, робко коснувшись его губ кончиком языка.
Никто поднял глаза. Его новые друзья жадно и пристально наблюдали за ним. В глазах Твига читалось хищное предвкушение… Рот у Молохи слегка приоткрылся; слюна блестела у него на зубах, щеки горели румянцем. А Зиллах… Никто попробовал выбраться из страстных объятий Лейна. Зиллах сидел очень прямо, сложив руки на коленях, и его глаза снова горели холодным зеленым огнем.
– Это мой друг, – сдавленно проговорил Никто. – Из школы.
– Как это мило. – Голос у Зиллаха был как конфета из мягкого белого шоколада с ядовитой и едкой начинкой. Огонь у него в глазах разгорелся еще сильнее. Никто казалось, он видит зеленые искры, которые прожигали воздух. Сейчас взгляд Зиллаха действительно обжигал.
– Он очень классный, – сказал Никто, но без особой уверенности. – Может быть, он поедет с нами? – Никто очень надеялся, что Зиллах не прикажет Твигу остановить фургон и не высадит Лейна в холодную ночь лишь потому, что Никто знал его раньше. Но кто его знает, что взбредет в голову Зиллаху. А если он вышвырнет их обоих?! Черт-те где, в два часа ночи, на пустынном шоссе… и рядом не будет вообще никого, кроме Лейна…
А он, наверное, больше не сможет, смотреть на Лейна – на его грустные пухлые губы, на его светлые волосы, вечно падающие на глаза, – если из-за него, из-за Лейна, он потеряет своих новых друзей. Если из-за Лейна он лишится тонких и сильных рук Зиллаха и волшебства его губ, когда наслаждение в равных долях мешается с болью. Если из-за Лейна его прогонят из этого мира вина, наркотического опьянения и музыки, где на потолке пляшут неровные буквы и звезды кружатся в небе всю ночь напролет, – из единственного места на свете, где его по-настоящему приняли.
Буквально за пару секунд Никто принял решение, которое определило всю его дальнейшую жизнь. Он ненавидел себя за это, но в то же время он чувствовал, как внутри у него открывается некий темный бездонный провал. Он выскользнул из объятий Лейна и оттолкнул его от себя.
– Никто? Что с тобой? Что происходит? – Лейн испуганно оглянулся и наткнулся на три пары внимательных глаз: у Молохи и Твига – затуманенных кислотой и голодных, у Зиллаха – горящих зеленым огнем. Он испуганно попятился, но Зиллах протянул руку, схватился за бусы на шее у Лейна и резко притянул его к себе. Лейн издал сдавленный хрип. А потом бусы порвались, и яркие пластмассовые бусины рассыпались по всему фургончику – закатились под диванчик, застряли в складках плаща Никто, – на их блестящих боках отражался лунный свет и разноцветные огоньки приборной панели. Молоха подобрал пару штук и сунул в рот, словно это были конфеты.
А потом Молоха и Твиг разом шагнули к Лейну и толкнули его на диван. Они схватили его за руки, чуть выше локтей, и вгрызлись в нежную кожу на сгибах локтей – каждый со своей стороны.
Лейн поймал взгляд Никто – в его глазах был неподдельный страх, но и доверие тоже.
– Скажи им, чтобы они меня отпустили, – попросил он. – Не дай им сделать мне больно.
Зиллах схватил ноги Лейна и прижал их к дивану, чтобы тот не брыкался. Похоже, он сжал слишком сильно и сломал Лейну обе лодыжки; вены на руках Зиллаха вздулись и потемнели, налившись кровью. Лейн носил высокие розовые кроссовки со шнурками, которые были весьма популярны среди модных и стильных девчонок два года назад – белые с мелким узором всех цветов радуги. Приглядевшись получше, Никто разобрал крошечные буквы. ВСЕФИГНЯВСЕФИГНЯВСЕФИГНЯ – было написано на шнурках Лейна сплошной полосой.
Лейн отчаянно отбивался. При этом он не сводил взгляда с Никто. Сейчас в его взгляде читались укор и обида, и Никто вдруг разозлился. Я тебя не просил ехать следом за мной, – подумал он. – И они на тебя набросились не с моей подачи. Впрочем, он сомневался, что они что-то сделают с Лейном. Во всяком случае, не сейчас. Но почему Зиллах смотрит с таким голодным предвкушением? Почему уголки губ Молохи блестят от слюны?
– А он очень даже сладенький, – сказал Молоха. – Присоединишься?
– Возьмите вот, если хотите. – Зиллах достал из кармана миниатюрную опасную бритву с перламутровой рукояткой. – Но лучше все-таки зубами. Так получается очень… интимно.
Лейн издал какой-то сдавленный звук, одновременно похожий на смех и на стон.
Он говорит так, словно это какой-то наркотик, – подумал Никто. – Типа разжился хорошей дурью и теперь рассуждает, как ее лучше употребить: косяк забить или трубочку выкурить… А потом до него вдруг дошло, о чем говорит Зиллах, и ему стало плохо. Все сошлось одно к одному, как кусочки картинки-головоломки. Без зазоров и пробелов. Все сплелось воедино, как нити роскошного алого гобелена: время, которое он провел в компании этой троицы, вечность, спрессованная в полтора дня в дороге. Их заточенные зубы, следы от укусов Зиллаха у него на теле. Кровь в бутылке из-под вина, которая показалась Никто изощренным позерством.
Но это было не позерство. Это была их жизнь.
Ибо кровь – это жизнь…
Они вампиры. У Никто не было даже мысли о том, что это всего лишь компания больных на голову психопатов, которые воображают себя вампирами. Он всегда верил в существование потусторонних сил, пребывающих за гранью обыденного мира. Он верил в них, потому что они должны были существовать; иначе ему не оставалось уже никакой надежды, потому что он всегда знал, что не сможет прожить всю жизнь в реальном мире. Он верил, что когда-нибудь он их найдет, кого-нибудь из загадочных потусторонних существ… или они найдут его. И теперь это сбылось. Они, похоже, узнали его с первого взгляда, и разве это был не знак?
Лейн закричал. Но в его крике не было смертной боли. Твиг схватил Лейна под подбородок и запрокинул ему голову, и Зиллах полоснул его бритвой по горлу. Потом окунул пальцы в кровь и размазал ее по губам Никто.
В голове у Никто слегка прояснилось, но вкус свежей крови опять закружил его в кислотном безумии. Лейн рыдал – долгие безнадежные стоны, казалось, шли не из горла, а откуда-то из живота. Молоха и Твиг сели прямо; их взгляды метались от пальцев Зиллаха, испачканных в крови, к окровавленным губам Никто и к горлу Лейна. В бледном свете луны кровь казалась почти черной.
Слезы текли по щекам Лейна – серебристая влага в сумраке. Никто знал, какими они будут на вкус: мягко солоноватыми, как губы Лейна. Но теперь ему захотелось узнать, каким будет вкус слез, смешанный с кровью. Он представил, как он будет слизывать влагу с лица Лейна – алую пленку крови с дорожками из хрустально-прозрачных слез.
Представил и понял, что он на это способен: вскрыть Лейну вену и пить его кровь. И вовсе не потому, что Зиллах хотел, чтобы он это сделал, – а потому, что он сам хотел. Где-то в глубинах сознания теплилась мысль, что они просто убьют его вместе с Лейном, если он откажется пить его кровь, но это уже не имело значения. Свежая кровь разбудила в нем голод.
– Я тебе помогу, – сказал Никто Лейну. – Не бойся. – Он лег на диван рядом с Лейном, а потом накрыл его своим телом. Он вытянул руки вдоль раскинутых рук Лейна и обхватил его запястья, которые Молоха с Твигом так и держали прижатыми к дивану. Его бедра легли поверх бедер Лейна, ноги – поверх ног Лейна. Лейна трясло. Эта дрожь передалась и Никто, возбуждая его и заряжая. Где-то – далеко-далеко – заиграла музыка. Кто-то поставил кассету. Зигги Стардаст Звездная пыль.
– Пожалуйста, – рыдал Лейн, и некой смутной частицей души – частицей, не тронутой кислотой и ночью – Никто осознал, что он сейчас собирается сделать. Лейн однажды держал Никто голову над унитазом, когда он перепил крепких коктейлей на вечеринке. Ему было плохо, а Лейн шептал ему бессвязные слова утешения и целовал его лицо, мокрое от пота. Лейн был его другом. В той, другой, жизни.
Никто повернул голову и посмотрел на Зиллаха. Зиллах сумрачно улыбнулся и сказал:
– Давай, если хочешь быть с нами.
Никто сразу понял, что ему предлагают выбор. Будь с нами… или одно из двух: либо умри, либо будь один. Ты будешь один и никогда больше не прикоснешься к источнику жизни. Ибо кровь есть жизнь…
И он открыл рот как можно шире и вгрызся в мягкую кожу на горле Лейна. Надрез Зиллаха обозначил удобное место как раз там, где билась тонкая жилка – где не было костей и хрящей. Но сама кожа была очень плотной и эластичной; прокусить ее было непросто. Никто почему-то казалось, что его зубы легко войдут в кожу – как иглы, как клыки хищника. Но не тут-то было. У него было такое чувство, как будто он пытается разжевать кусок сырого мяса. Тогда он прикусил маленький участок кожи и потянул на себя. Так, откусывая по кусочку, Никто добрался до вены. Он чувствовал, как она бьется у него под губами. Что я делаю?! – мелькнула последняя здравая мысль. – Господи, что я делаю?! ЧТО Я ДЕЛАЮ?! Эти слова бились, как пульс, у него в голове даже тогда, когда он прокусил вену Лейна.
Кровь хлынула ему в лицо, переполнила рот. По сравнению с тем, как Никто пил раньше – совсем-совсем мало, буквально по капле, – это было как крепкое виски по сравнению с простой водой. Это был вкус настоящей жизни. Сама сущность жизни. И он пил эту жизнь, вбирал ее в себя. У него было странное чувство, как будто он сейчас рождается заново – в агонии безумия сбрасывает старое тело и обретает новое.
Вкус крови отмерил конец одиночества.
Лейн все еще сопротивлялся, но уже очень слабо. И вот когда он почти перестал шевелиться, остальные набросились на него. Молоха и Твиг впились в вены на сгибах его локтей – раздалось влажное хлюпанье, словно кто-то шумно высасывал через соломинку лимонад на донышке стакана. Зиллах стащил с Лейна джинсы и уткнулся лицом ему в пах. Он не чавкал и не причмокивал, как Молоха с Твигом. Он аккуратно слизывал кровь, но когда он поднял голову и посмотрел на Никто, его улыбка была алой от крови, а в уголках губ застряли ошметки оторванной кожи.
Вскоре Лейн перестал сопротивляться, но он был еще жив. Он тихонько стонал, булькая кровью в развороченном горле, уже за пределами боли и надежды. Он уехал из дома следом за Никто; он искал Никто, доверял ему. Но теперь Лейн узнал, что нельзя никому доверять безраздельно – тот, кому ты доверяешь, обязательно сделает тебе больно. Избыток доверия выпьет тебя до дна. В этом смысле мир тоже вампир.
Никто пил жизнь Лейна, чувствуя, как слабеет пульс его бывшего друга, – пил, опьяненный слезами и кровью. Он так и не понял, что это были его слезы.
18
Ночью в Потерянной Миле прошел сильный дождь. Наутро погода испортилась: стало по-настоящему холодно, небо затянулось свинцовыми тучами. Последняя зелень пожухла и сморщилась под коркой инея, и люди принялись чистить камины от прошлогодней золы. Тепла больше не будет.
День был унылым и серым. Где-то после обеда Дух – вялый, и сонный, и уставший от затянувшегося молчания – отложил карту, которую он рисовал цветными мелками, и сказал:
– Съезжу я в город. Хочу вина.
Стив оторвался от книги.
– Блин, Дух, ты на велосипеде собрался ехать? Ты же там задубеешь. Мне через полчаса на работу, я тебя подвезу.
– Нет, мне надо проветриться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56