Ведь по условиям этой игры я был лишен каких-либо каналов информации и совершенно теперь не мог предвидеть что нас ждет, так как совершенно не представлял, что в данный момент творится в этом мире. Ведь мы могли попасться уже у киоска, произойди в этом мире обмен денег. Так что мы на самом деле влипли!
– Замолчи! – через силу прошептала Мурзилка. И тут я заметил, что она горько плачет.
– Маленькая! Ну, не надо! – спохватился я и, нежно ее обняв, начал гладить по голове. – Все не так и плохо! Все нормально. Папа и мама твои живы и здоровы, я с тобой, и все будет хорошо.
Мурзилка уткнулась мне в плечо, но плакать не перестала:
– Я домой хочу, – прошептала она. – А вдруг мы не вернемся назад?
– Обязательно вернемся. Я это твердо обещаю, – на этот раз я сказал на самом деле правду, так как знал, что когда-нибудь мы точно вернемся домой!
– А вдруг не вернемся?
– Вернемся. На хрена мы здесь нужны, а раз не нужны, значит вернемся.
– Если я вечером не вернусь домой, мои родители с ума сойдут.
– Обязательно вернешься. Я читал про машины времени, что они возвращают назад именно в тот момент, откуда они срабатывают.
– Правда?
– Конечно! Судя по тому, какая она у нас миниатюрная, нам попалась совершенная машина.
– Ура! – Мурзик обхватил меня за шею и жарко поцеловал.
– Совсем стыд потеряли, – услышали мы противный старушечий голос. – И куда только смотрит милиция!
Перед нами стояла склочного вида бабка и грозила нам палкой.
– Иди, бабка, отсюда, пока цела, – сказал я и сделал ей козу.
Бабка вприпрыжку побежала от нас и мы, посмеявшись над ней, стали думать как нам жить дальше.
– Димик, ты нажал на зеленый огонек, а если нажать на красный, то может мы вернемся назад? – спросила Мурзилка и протянула мне кулон.
– Молодец! – ответил я и выпятил указательный палец. – Давай зажигай его.
Мурзик проделала известные манипуляции с кнопками, и когда появился красный огонек, я решительно ткнул в него пальцем.
Гром не грянул. И ничего не потемнело. Мы повертели по сторонам головами и, не найдя никаких перемен, дружно посмотрели на кулон. Он был на месте, но у наших ног неизвестно откуда возникли два чемодана.
– Чемоданы, – сказал Мурзик. – Бабка наверное забыла!
– Вряд ли, – засомневался я. – Она была с клюкой, и два чемодана никак не могла нести, тем более они вон какие здоровые!
– Давай посмотрим, что там внутри?
– А вдруг там бомба?
– У тебя кругом одни бомбы.
– Ты самая мощная. Секс-бомба.
– Гнус!
– Сама гнусиха, – не сдавался я и, взяв стоящий около нее чемодан, положил его себе на колени и открыл.
Внутри лежали аккуратно сложенные женские вещи, а сверху был целлофановый пакет с какими-то документами. Я достал из него лежавший первым чей-то паспорт и раскрыл.
– Мурзик, смотри, это же твой паспорт! – удивился я, прочтя первую страницу. На второй странице была Мурзилкина фотография.
– 26 июля 1960 года, – прочел я дату рождения, – Да ты теперь моя ровесница. И выдан он в 1977 году, как и мой, только почему-то в Воркутинском УВД. Слушай, ты что, сидела что ли?
Мурзик попыталась выхватить у меня паспорт, но я не дал и, пролистав его, наткнулся на графу семейное положение.
– Ха! Ты замужем! – воскликнул я, увидев штамп ЗАГСа. – И тут по-русски написано, что я твой законный супруг.
Последнее известие, видно, придало решительности Мурзилке, и она все-таки выхватила у меня этот чудесный документ, но просмотреть его не успела, так как над нами раздался строгий голос:
– Попрошу ваши документы.
Перед нами стоял сержант милиции с двумя мужчинами в штатском, на рукавах у которых алели повязки с надписями «Патруль нравственности», а за их спинами маячила наша знакомая бабка.
Я взял у Мурзика паспорт и отдал сержанту.
– А остальные? – спросил он.
Я быстро сориентировался и протянул ему пакет.
– Так, посмотрим, что вы за птицы, – строго сказал блюститель и начал вслух читать: – Отметка о выезде из Воркуты есть, отметка о прибытии в Москву – тоже есть, справка о прививках имеется, отпускное удостоверение – есть, разрешение на въезд в Москву – есть, направление в гостиницу имеется, справка с места работы – есть, справка об уплате квартплаты тоже есть, талоны на питание – есть, справка о наличии денег есть. Ого, неужели это правда, что на севере так много платят?
– Как работаем, так и платят, – изрек я, не веря своим ушам.
– И все книжки об уплате членских взносов имеются? Так вы еще и члены «Патруля»? И не успели приехать в Москву, а уже нарушаете.
– Простите, а что здесь происходит? – подала голос Мурзилка. – Что вам от нас надо?
Милиционер усмехнулся.
– Это я вас хочу спросить, что здесь происходит? С виду вроде бы приличные люди, не пьяные, в браке состоите, а в общественных местах ведете себя неприлично – целуетесь.
– Вы у этого бугая проверьте документы! – Подала голос бабка. – Уж больно он одет не по-дорожному! В таком виде в Москву не приезжают! Небось она от мужа улизнула и сразу к этому. Развратники!
Милиционер опять усмехнулся и как бы нехотя спросил у меня:
– А правда, хоть в сопроводиловке и сказано, что отпуск проводится вдвоем, и чемоданов у них два, может, чем черт не шутит, муж этой гражданки куда-нибудь отлучился, а вы этим воспользовались? А ну-ка предъявите свои документы и если это так, то мы с вами прославимся, – обернувшись к дружинникам, сказал он. – Давненько в газетах не печатали ничего подобного о нашем образцовом городе!
Моя рука инстинктивно потянулась к левому накладному карману варёнок, где лежал мой родной паспорт, но я вовремя одумался.
«Там же московская прописка. И нет штампа о браке, а только одни штампы о разводах», – пронеслось в моей голове, но вспомнив, что нас должны страховать, я решительно, хотя и со страхом, открыл второй чемодан, достал из него точно такой же пакет с документами и отдал его милиционеру. Тот бегло просмотрел паспорт, и высказавшись в том смысле, что «Не будет тебе, бабка, сенсаций!», все же стал просматривать остальные документы.
– Ого, да ты еще и орденоносец! Смотри-ка, «За Доблестный труд», а этот за поимку особо опасного преступника! – с уважением поглядел на меня сержант.
Дружинники тоже переглянулись, бабка спряталась за их спину и выставила палку, но больше всего удивилась Мурзик и начала с интересом смотреть на меня. Я засмущался и передернул плечами, как бы говоря, что всякое бывает.
– На беглого зека облаву делали? – поинтересовался один из дружинников.
– Ага! – подтвердил я и кивнул на Мурзика. – А теперь вы мне мешаете его конвоировать куда надо.
Все дружно засмеялись, и сержант вернул нам документы:
– Молодцы! – сказал он. – Но это все же не дает вам право нарушать общественный порядок.
– А его никто и не нарушал, – освоившись сказал я. – Моей жене попала в глаз соринка, и я ее доставал, а эта гражданочка нам помешала.
– Врет он все! – взвизгнула бабка. – Я сама видела, как они целовались.
– Ага, и тут же плакали от счастья, а не от соринки, – ехидно сказал я, обратив внимание собравшихся на заплаканное лицо Мурзика. – Старая женщина, а не знает, что посторонние предметы из глаза надо извлекать за неимением хирургического инструмента языком. Вы что, предлагаете мне грязными пальцами заносить в глаз инфекцию?
Бабка аж присела от осознания своего дурацкого положения, и еще более злобно вылупилась на меня, открыв рот и жадно хватая им воздух, набираясь сил для отпора этой гнусной клеветы.
Но я не дал ей его еще больше открыть и продолжил:
– А чем беспокоить честных людей, лучше разобрались бы с этой так называемой старушкой. По какому это праву она сквернословит и обзывается?
– Это ты мне грозился?! – задыхаясь от злости закричала бабка.
– Как я вам «якобы» грозил – никто не слышал, – парировал я, – а вот как вы меня обозвали «бугаем», а нашу здоровую и крепкую семью – «развратниками» – все слышали.
– Было такое, – сказал сержант и строго посмотрел на скандалистку.
Дружинники расступились и встали по ее бокам. Бабка от этой несправедливости зашаталась, и они ее подхватили под руки. Сержант достал свисток и, приготовившись засвистеть, дружелюбно сказал:
– Не надо так волноваться, суд выяснит, и если за вами нет других грехов, может и проявит к вам снисхождение.
Услышав про суд, Мурзилка вцепилась своими когтями мне в руку, что сделала совершенно напрасно, так как я сам не дурак, и эта перспектива меня тоже не особо прельщала. Как можно спокойней я сказал:
– Ребята! А ну ее! Давайте не будем до конца портить нам начало отпуска. Что с нее возьмешь? Это же ходячий пережиток. Пусть живет.
– Ну, если вы не настаиваете… – медленно сказал сержант, – Но все равно я не могу ее так просто отпустить. Ведь она на самом деле сквернословила?
Я незаметно ущипнул Мурзика и та, скривившись в кокетливой улыбке, промяукала:
– Мы ее прощаем. Она больше не будет, – и злобно посмотрев на бабку, нежно промурлыкала: – Бабушка! Вы ведь больше не будете?
Бабушка что-то там невнятно пропердыкала (хотя у меня и хронический насморк, но сделала она это, кажется, с большим чувством), но сержант был непоколебим:
– Ладно, только ради вас я пойду на это. Но в КПЗ она все же до вечера посидит и хорошенько подумает, как в следующий раз отвлекать нас от охраны правопорядка. Тащите ее, ребята, и пусть молит своего Бога, что нарвалась на добрых людей, а то бы шить тебе, бабка, носки задарма до самой смерти.
Когда они удалились, Мурзик ледяным от ужаса голосом произнес:
– Не нравится мне здесь.
Я нервно достал сигареты и твердо сказал:
– Надо сматываться отсюда!
Мурзик механически взяла из пачки сигарету и попыталась у меня прикурить, но я вовремя сообразил, что курение в общественных местах женщинам, возможно, запрещено, быстро выхватил у нее сигарету и бросил ее в стоящую рядом с лавкой урну. Мне очень хотелось нагадить здесь прямо посреди улицы, но за бросание мусора в местах общественного пользования вместо штрафа могли припаять, чем черт не шутит, пару лет каторги.
Мурзик находилась в такой растерянности, что даже не заметила моих манипуляций.
– Но почему он ее все-таки не отпустил? Я ведь так его просила?
– А кто их тут знает. Отпусти он ее, а дружинники его же и заложили бы. Я вообще удивляюсь, как они забыли спросить с меня о моем внешнем виде, оскверняющим светский облик Образцового Коммунистического Города-Героя.
– А что бы было?
– А… – махнул рукой я, – вывернулись бы. Я б им наплел, что перед отлетом в Москву, повинуясь социалистическим порывам, ударно вкалывал сверхурочно в счет помощи голодающим детям Новой Зеландии.
– Дурак! – улыбнулась наконец мне Мурзилка. – Новая Зеландия сама нам сливочное масло поставляет.
– Неважно, сказал бы, – для жертв засухи в Сахаре. Даже несмотря на то, что у них здесь главный Суслов, я думаю это никак не повлияло на изменение климата на планете.
– А вот ты опять не прав! Вдруг он ведет глобальную климатическую войну?
– И то верно. После того, что мы слышали, от них всего можно ожидать. Давай доставай кулон, а я буду до-о-о-лго давить на зеленый огонек!
Но сколько я на него ни давил, ничего так и не произошло. Смирившись с этой неприятной новостью, мы внимательно изучили наши новые документы (я по новому паспорту «постарел» на десять лет и числился передовиком горняцкого дела) и, снабдив Мурзика направлениями в гостиницу «Москва», послал ее ловить такси. Сам я этого сделать не решился, побоявшись, что меня заметут за вызывающий внешний вид.
Мурзик благополучно добралась до стоянки и, как ни странно, очень быстро поймала мотор…
В гостинице долго изучали наши документы, но номер дали без проволочек. Номер был шикарный. Двухместный. С ванной и балконом. С телевизором и телефоном. И простыни были свежими.
Горничная нам подробно объяснила, когда и где мы имеем право кушать и зачем-то повторно заставила нас ознакомиться с правилами внутреннего распорядка, что мы уже проделали внизу при оформлении, после чего любезно удалилась.
Мой Мурзик только хотела прокомментировать происходящее, но я опередил:
– Судя по данному сервису, здесь не только есть система подслушивания, но возможно есть и скрытые камеры.
Мурзик была смышленой и все сразу поняла.
– Помнишь «Семнадцать мгновений весны»? – продолжил я инструктаж. – Ох и тяжело было Штирлицу работать!
– Да уж… – подтвердила Мурзилка.
– И у него не было такой пианистки, как у меня.
Мурзик оглядела стены, ища телеобъективы, а на самом деле выглядывая, где прячется пианистка.
– Жена! – сказал я. Мурзик вздрогнула, – Щи! В постель!
– Вот еще!
– Правильно, – согласился я, подойдя к висящему на стене распорядку дня. – Щи нам положены через двадцать минут, потом прогулка и знакомство со столицей СССР, в шесть часов – политчас, в семь – ужин, с восьми до десяти – вечер в кругу друзей и семьи, а вот в десять – в постель. И раз это здесь написано, то мы как здоровая и добропорядочная советская семья ляжем в постель, только после десяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28