Она создавала рабочие команды для поиска решений
проблем, возникавших со всех сторон: правовых, научных, социального
планирования, архитектурных, закупочных, снабженческих, строительных. И
все время она была единственным человеком, который знал все о состоянии
дел. Все это она держала в голове, не делая никаких заметок.
Именно в социальном планировании она показала себя провидцем, а не
просто великолепным организатором. Мысль ее состояла не в том, чтобы
создать место, где их жизнь подражала бы жизни их здоровых собратьев -
исключая обладание зрением и слухом. Она хотела совершенно нового: образа
жизни, созданного слепоглухими для самих себя; такого, который бы не брал
в расчет никакие условности лишь потому, что так делали всегда. Она
изучила все культурные институты человека - от брака до эксгибиционизма,
чтобы понять, как они соотносятся с ее нуждами и нуждами ее друзей.
Опасности такого подхода она сознавала, но это ее не отвратило. Ее
команда, занимавшаяся социальными задачами, прочла о всевозможных группах,
которые когда бы то ни было и где бы то ни было пытались существовать
автономно, и подготовила для нее отчеты о том, как и почему те потерпели
поражение или преуспели. Она профильтровала эту информацию через свой
опыт, чтобы понять, что из этого может получиться для ее необычной группы
с ее нуждами и целями.
Деталей было бесчисленное множество. Они наняли архитектора, чтобы он
выразил их идеи в чертежах, созданных по системе Брайля. Постепенно
вырабатывались планы. Они снова тратили деньги. Началось строительство, за
которым следила на месте их архитектор, которую к этому времени настолько
захватил их замысел, что работала она даром. Это было очень кстати,
поскольку они нуждались в ком-то, кому могли бы доверять: с такого
большого расстояния распоряжаться было трудно.
Когда дошло до переезда, возникли проблемы с бюрократами. Это они
предвидели, но задержка все же произошла. Службы соцобеспечения,
отвечавшие за их благополучие, усомнились в разумности проекта. Когда
стало ясно, что никакие уговоры его не остановят, завертелись колеса и
было издано постановление о его временном замораживании - для их
собственного блага - с запрещением им покидать территорию школы. К тому
времени всем им исполнился двадцать один год, но было принято решение о
том, что их умственное состояние препятствует им управлять собственными
делами. Было назначено слушание дела.
К счастью, у них еще была связь со своим адвокатом. Его тоже заразило
их безумное видение, и он вступил в решительную битву на их стороне. Ему
удалось добиться решения о правах людей, содержащихся в приютах и
лечебницах, позже поддержанного Верховным судом, что привело к серьезным
последствиям для больниц штатов и округов. Осознав, что у них уже хватает
проблем с тысячами пациентов по всей стране, находящимися в
неудовлетворительных условиях, социальные службы сдались.
К тому времени настала весна 1986-го. Это было годом позже намеченной
ими даты. Часть удобрений была размыта из-за отсутствия клевера,
предотвращающего эрозию почвы. Время посева уходило, и у них начал
ощущаться недостаток денег. Тем не менее, они переехали в Нью-Мексико и
начали тяжелейшую работу по созданию коммуны. Их было пятьдесят пять, с
девятью детьми от трех месяцев до шести лет.

Я не знаю, чего ожидал. Я помню, что удивляло меня все: или из-за
того, что было настолько нормальным, или из-за того, что было настолько
непривычным. Никакие из моих дурацких предположений о том, на что может
походить жизнь в подобном месте, не оправдалось. И, разумеется, я не знал
его историю - с ней я познакомился позже, по кусочкам.
Меня удивили огни в некоторых из зданий. С самого начала я решил, что
в свете они не нуждаются. Это был пример чего-то настолько обычного, что
оно меня удивило.
А что касается различий, то первое, что привлекло мое внимание, была
ограда железной дороги. У меня к ней был свой интерес, поскольку из-за нее
я едва не пострадал. Я старался понять, зачем она - мне это было нужно -
даже если из-за этого придется не спать ночь.
Деревянная ограда продолжалась от ворот до амбара, где рельсы делали
петлю, как и за воротами. Ограда шла по всей длине рельсового пути.
Единственный доступ к нему был с погрузочной платформы у амбара и извне,
из-за стены. В этом был смысл. Непременным условием, при котором
слепоглухие могли управлять такими составами была гарантия, что никто не
окажется на путях. Эти люди _н_и_к_о_г_д_а_ не смогли бы ходить по ним; их
никак невозможно было предупредить о приближении поезда.
Пока я в сумерках направлялся к группе зданий, мне навстречу
попадались люди. Они не замечали меня, как я и ожидал. Двигались они
быстро; некоторые буквально бежали. Я стоял на месте, осматриваясь вокруг,
чтобы никто не столкнулся со мной. Прежде чем вести себя смелее, мне надо
было понять, почему они не сталкиваются друг с другом.
Я наклонился и осмотрел землю. Темнело, но я тут же увидел, что
повсюду идут пересекающиеся бетонные дорожки. У каждой из них был иной
рельеф поверхности: линии, волны, ямки, гладкие и шероховатые участки. Я
вскоре заметил, что люди, которые спешили, пользовались лишь дорожками, и
все они были босыми. Ясно было, что это что-то вроде дорожных знаков, и
читаются они с помощью ног. Детали этой системы мне были не нужны:
достаточно было знать о ее существовании и избегать дорожек.
В людях примечательного не было. Некоторые были обнажены, но к этому
я уже привык. Внешности они были самой разной, но все казались примерно
одного возраста - за исключением детей. Если бы не то, что они не
останавливались поговорить или хотя бы помахать друг другу рукой, я
никогда не подумал бы, что они слепы. Я следил за тем, как они
приближались к пересечениям дорожек (не знаю, как им это становилось
известным, но мог бы предположить несколько способов) и замедляли шаг. Эта
система была великолепной.
Я начал подумывать о том, чтобы пообщаться с кем-нибудь. Я,
посторонний, находился там уже полчаса. Наверное, у меня возникло ложное
ощущение о том, что эти люди уязвимы - я чувствовал себя взломщиком.
С минуту я шел рядом с какой-то женщиной. Она очень целеустремленно -
или так мне показалось - направлялась куда-то. Она что-то ощутила,
возможно, мои шаги. Она слегка замедлила шаг, и я прикоснулся к ее плечу,
не зная что еще делать. Она тут же остановилась и повернулась ко мне.
Глаза ее были открыты, но казались пустыми. Ее руки прошлись по мне с
головы до ног, слегка прикасаясь к лицу, груди, рукам, ощупывая одежду. Я
не сомневался, что она знала, что я пришелец; вероятно, с первого
похлопывания по плечу. Но она тепло улыбалась мне и обнимала меня. Руки ее
были очень нежными и теплыми. Это было странным, так как они были покрыты
мозолями от тяжелой работы. Но они казались деликатными.
Она дала мне понять - указывая на здания, делая движения воображаемой
ложкой и прикасаясь к циферблату своих часов - что через час будет ужин, и
что я на него приглашен. Я кивнул и улыбнулся в ладони ее рук; она
поцеловала меня в щеку и поспешила дальше.
Ну что же, пока оказалось не так и плохо. Меня беспокоило, смогу ли я
общаться с ними. Позже я обнаружил, что они узнала обо мне гораздо больше,
чем рассказал я сам.
Я отложил поиски общей столовой - или как там это еще называлось и
стал бродить в сгущающейся тьме, оценивая расположение зданий. Увидел, что
собака собирает овец на ночь в загон. Она без всяких указаний умело
загнала их в открытые ворота, которые один из людей закрыл и запер. Он
нагнулся и почесал собаке голову, та лизнула ему руку. Закончив свою
дневную работу, собака поспешила ко мне и обнюхала мою ногу. До конца
вечера она следовала за мной.
Все, казалось, настолько заняты, что меня удивила одна из женщин,
сидевшая, ничего не делая, на ограде рельсового пути. Я направился к ней.
Подойдя ближе, я увидел, что она моложе, чем я думал. Как я узнал
позже, ей было тринадцать. На ней не было никакой одежды. Я дотронулся до
ее плеча, она соскочила с ограды и проделала то же, что и другая женщина,
ощупывая меня без стеснения с головы до ног. Она взяла меня за руку, и ее
пальцы быстро задвигались по моей ладони. Смысла я не понимал, но знал,
что это такое. Я пожал плечами и другими жестами попытался показать, что
не знаю языка жестов. Она кивнула и продолжала ощупывать мое лицо.
Она спросила меня, останусь ли я обедать. Я уверил ее, что да. Она
спросила меня, не из университета ли я. И если вы думаете, что легко
задавать вопросы лишь телодвижениями, то попытайтесь. Но ее движения были
настолько гибки и грациозны, настолько умело предавали слова. Зрелище было
красивым - речь и балет одновременно.
Я сказал ей, что я не из университета, и попытался отчасти объяснить,
чем занимаюсь и как попал сюда. Она слушала меня руками, выразительно
потирая свою голову, когда мои объяснения делались непонятными. Все это
время улыбка на ее лице делалась шире и шире, и она безмолвно смеялась над
моими странностями. И все это время она стояла совсем рядом со мной,
касаясь меня. Наконец она уперла руки в бока.
- По-моему, тебе нужна практика, - сказала она, - но если тебе все
равно, не могли бы мы разговаривать ртом? Ты меня изматываешь.
Я подпрыгнул, как ужаленный пчелой. Эти прикосновения, которые я мог
бы вынести от слепоглухой девушки, внезапно показались неуместными. Я
отступил назад, но ее руки вновь коснулись меня. Она, казалось, озадачена,
но затем нашла ответ с помощью рук.
- Извини, - сказала она. - Ты думал, что я глуха и слепа. Если бы я
об этом знала, то сразу сказала бы тебе, что это не так.
- Я думал, что здесь все глухи и слепы.
- Только родители. Я из числа детей. Все мы нормально слышим и видим.
Не нервничай. Если тебе не нравится, когда до тебя дотрагиваются, тебе
здесь не понравится. Успокойся, я тебя не обижу. - И ее руки продолжали
двигаться по мне, главным образом по лицу. В то время я не понимал, что
это значит, но сексуальным это не казалось. Оказалось, что я был неправ,
но вызывающей эта сексуальность не была.
- Я тебе понадоблюсь, чтобы показать, что к чему, - сказала она и
направилась в сторону куполов. - Она держала меня за руку и шла совсем
рядом. Когда я говорил, другая ее рука касалась моего лица.
- Во-первых, избегай бетонных дорожек. По ним...
- Я уже догадался, для чего они.
- В самом деле? А сколько ты времени здесь? - Ее руки с новым
интересом изучали мое лицо. Было уже темно.
- Меньше часа. Меня едва не переехал ваш поезд.
Она рассмеялась, затем попросила прощения и сказала, что понимает,
что для меня это смешным не было.
Я сказал ей, что _т_е_п_е_р_ь_ смешно и мне, но тогда не было. Она
сказала, что на воротах есть предупреждающий знак, но мне не повезло, и я
подошел к ним когда они были открыты - это делается дистанционно, перед
пуском поезда - и я его не увидел.
- Как тебя зовут? - спросил я ее, когда мы приближались к неярким
желтым огням, светившим из окон столовой.
Ее рука машинально задвигалась в моей, затем остановилась. - Ну, не
знаю. Имя у меня _е_с_т_ь_; даже несколько. Но все они на языке жестов.
Меня зовут... Пинк [розовая (англ.)]. Я думаю, оно переводится как Пинк.
С этим была связана целая история. Она была первым ребенком,
родившимся в группе. Они знали, что о младенцах говорят, что они розовые,
поэтому ее так и назвали. Когда мы вошли в зал, я увидел, что имя не
вполне ей подходит. Один из ее родителей был негром. Она была смуглой, с
голубыми глазами и курчавыми волосами, которые были светлее, чем ее кожа.
Нос ее был широким, но губы небольшими.
Она не спросила о моем имени, а сам я его не назвал. Все время, пока
я был там, никто не интересовался моим именем. На языке жестов они
называли меня по-разному, а дети обращались ко мне: "Эй, ты!"
Разговаривать они не любили.
Столовая была прямоугольным кирпичным зданием. Оно соединялось с
одним из куполов. Она была слабо освещена. Позже я узнал, что свет
предназначался лишь для меня. Детям он нужен был лишь для чтения. Я
держался за руку Пинк и был рад, что у меня есть проводник. Я был весь
внимание.
- У нас нет формальностей, - сказала Пинк. Ее голос неуместно громко
звучал в большом зале. Остальные не разговаривали вообще; были слышны лишь
дыхание и звуки движений. Несколько детей подняли головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10