Я уже собирался открыть окно, когда увидел оранжевый дисплей.
КОНФИДЕНЦИАЛЬНО:
ИЗМЕНЕННОЕ ЗАДАНИЕ.
ПРИ КОНФИСКАЦИИ ПРОЯВЛЯЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ.
– Поверните направо, пожалуйста, – сказала служащая сквозь стекло, заслонив дисплей так, чтобы я его не видел.
– Конечно, – сказал я, просто чтобы запутать ее. Рванул вперед вместе с другими машинами и оставил ее позади. Я знал, что она не станет преследовать меня. Машина лишилась поддержки электростанции и проедет еще максимум час. Достаточно, чтобы доставить меня на вершину пика. Я прибавил скорости на извилистых улочках в поисках более короткого пути на Небесное шоссе.
Конфискация? Чего? Моего компа? Сумки? (Ни того, ни другого при мне нет.) Лектро? Дела шли все хуже и хуже, но я старался не терять ориентации. В первую очередь самое важное. Гомер! Я безмолвно крикнул: «Держись, девочка!»
Двадцать минут спустя я въехал в облака. Двумя минутами позже добрался до Корпуса домашних животных. Здание представляло собой неясную форму в тумане. Я подбежал к двери и позвонил. В холле никого. Я снова позвонил. Заколотил по стеклу.
– Я посетитель!
Правильно я сказал? Попробовал «клиент». Поменял слова местами. Начал одной рукой звонить, а другой барабанить в стекло. Наконец из тени вышла сестра и приблизилась к стеклу. Ее карточка с именем оставалась закрытой, но я запомнил ее.
– Мне назначено, миссис Кильваре, – сказал я. Полезно называть людей по имени. Но она поняла,
что я лгу. Покачала головой.
– Никаких посещений! – прокричала она сквозь стекло, даже не утруждаясь достать свой казу.
– Пожалуйста! – воскликнул я сквозь стекло.
– Полиция! – закричала она. – Гм?
Она взяла телефон и начала набирать номер.
– Пожалуйста!
– Полиция!
Я спустился вниз напрямую, чтобы сэкономить электричество. По дороге попытался снова позвонить домой, по линия все еще оставалась занята.
Потом ответил мужской голос:
– Охрана.
Охрана? Может, я не туда попал?
– Кто это?
– Не твое собачье дело, – ответил он и повесил трубку.
Кленовая улица названа так в честь огромных деревьев, которые когда-то обрамляли почти каждый жилой квартал в Америке, прежде чем их всех покосила болезнь. Дом, который отец оставил матери, а мать оставила мне, стоял в центре квартала. Едва увидев его, я понял: что-то не так.
Дорога полна машин.
Шторы все опущены.
Я замедлил ход, проезжая мимо дома. Его заполняли тени, силуэты, все мужские. Объехал квартал и вернулся обратно, еще медленнее. На сей раз на крыльце стояли двое мужчин с сигаретами! Они улыбнулись мне, когда я проезжал мимо, один из них помахал рукой, нет, отсалютовал.
Я почти остановился спросить, в чем дело. Потом, но зрелом размышлении, передумал. В лектро осталось достаточно энергии, чтобы дотянуть до вершины холма, до конца Кленовой улицы и назад на бульвар Победы.
Потом начал мигать янтарный огонек, но я не обратил внимания и продолжал ехать вперед. Я едва дышал. Руки тряслись слишком сильно, чтобы вести машину. Дела становились все хуже и хуже с тошнотворной скоростью, мой разум безмолвствовал. Может, сказывается действие куппера? Мне нужно найти место, где можно собраться с мыслями, прежде чем я натворю глупостей, например, постучу в собственную парадную дверь.
К счастью, подобное место находилось всего в паре кварталов от моего дома.
– Где твой мешок, Санта? – спросил Лоу, впустив меня внутрь.
– Отпуск, – пробормотал я. Медленно подошел к бару и с облегчением уселся на свой любимый стул. Мне не хотелось, чтобы Лоу увидел, как я хромаю.
– Какой отпуск?
– Ладно, просто выходной, – сказал я.
И понял, что совершил ошибку. Я не хотел ни с кем говорить, пока не выясню, что происходит, а еще лучше, что делать. Я не хотел говорить Лоу – да и Данте, если он здесь – об измененном задании. Или об отключенном от питания лектро. Или об украденном альбоме. Или о пулевом отверстии в моей ноге. Или о машинах у моего дома. Или о силуэтах внутри.
В то же время я никогда не чувствовал себя таким запутавшимся, таким побежденным, таким несчастным. Нужно было с кем-то говорить, поэтому я сделал странную вещь. Она все еще немного сбивает меня с толку. Я сказал Лоу, что у меня только что умерла собака.
– Черт возьми, – сказал Лоу, разбивая яйцо мне в стакан. – Где он, снаружи, в машине?
– Она. Она в Корпусе домашних животных, на пике Грейт-Киллс. И они не отпустят ее.
– Плохи дела, – заметил Лоу.
– Собираются прислать мне фотографию.
– Но ты хочешь похоронить ее, правда?
– Правда, – согласился я. – Дома.
Я даже не думал о таком раскладе раньше, но звучало все правильно. Я чувствовал такой гнев и такую боль, будто Гомер действительно уже умерла. Как будто смотрел в будущее с тем, чтобы потом на самом деле вступить в него.
– Кто ищет, тот найдет, – прозвучал приглушенный голос из темноты.
– Кто делает что? – спросил я.
– Мой двоюродный брат Вергилий занимается лекарствами, если можно так сказать, – поведал Лоу. – Также подрабатывает старьевщиком. Он продает диг копателям, работающим под Грейт-Киллс. Они платят ему тем, что добывают. Ты знаешь диг? Наркотик?
– Слышал о нем, – ответил я. – Но не понимаю, какое отношение он имеет к Гомер.
– Гора изрыта шахтами, – сказал Лоу. – Там добывают всякую рухлядь для блошиных рынков на западе. Барби, туфли, части мебели, машин, пластик…
Я прикончил бутылку. Он что, меняет тему разговора?
– Я все еще не могу понять, какое отношение гора имеет к Гомер? – повторил я.
И почувствовал себя оскорбленным.
– Туннели подбираются к самой вершине, – продолжил Лоу, с готовностью ставя передо мной еще бутылку. – К Корпусу домашних животных. Понимаешь, что я имею в виду?
– Не приставай к нему, – презрительно проговорил Данте. – Его собаку собираются кремировать, а он и знать ничего не желает.
Я оттолкнул бутылку.
– Ты можешь все устроить?
– Конечно, – сказал Лоу.
– Мой лектро в сервисе.
– Не проблема, – сказал Лоу, набирая номер на своем телефоне. – Они приедут и доставят тебя на место сами.
Пробило два пополудни. Гомер будет жить до полуночи. Я выпил бутылку, которую оттолкнул чуть раньше, и заказал еще одну. Может, все-таки что-нибудь и наладится.
Лоу разбил еще одно яйцо в мой стакан.
– Эй, зачем?
– Ты будешь всю ночь бродить по туннелям. Даже ползать. Что с твоей ногой?
Я уже собирался снова солгать, когда Данте сказал из темноты:
– Слышишь сигнал с улицы? Похоже на Глас Судьбы.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Четверо из одиннадцати александрийцев отказались считать Дамарис своим адвокатом и объявили о желании извиниться перед жертвами. Они стали известны как «раскаявшиеся александрийцы». Судья Леви-Гомес-Ито не позволила ни извиниться, ни изменить заявление, хотя и даровала им на заседании отдельный стол. Через нового адвоката (которого, как потом выяснилось, наняла «Корпорация любимых») раскаявшиеся александрийцы передали отдельную петицию президенту с просьбой об освобождении четверых от обязательного смертного приговора. Дамарис не только отказалась присоединиться к извинениям, но и формально потребовала, чтобы каждое новое преступление прибавляли к настоящему обвинению. Отказано. После ста четырнадцати дней непрерывных показаний свидетелей обвинению предоставили слово. Оно оказалось, простым и четким. Девятнадцать человек мертвы, четверо из них в возрасте до шестидесяти пяти лет, а значит, их родственники вправе потребовать подобающего наказания. Преступление совершили александрийцы. Перерыв.
Последнюю неделю заняла «Корпорация любимых». Согласно поправке к конституции «О правах жертв», каждому предоставили час на речь. Всего их насчитывалось тридцать семь. Только одна (Люси Бласдейл, позднее вознагражденная контрактом с «Никельодеоном») призвала сжалиться над подсудимыми. Остальные страстно говорили о своей потере, потом снова канули в безвестность, из которой больше никогда не вынырнули. Наконец все закончилось.
В конце слушания, когда судья Ито-Гомес-Леви открыла конверт от президента, содержащий ответ на просьбу о помиловании, в зале суда воцарилась тишина.
– Отказано, – прочитала судья и приговорила всех одиннадцать подсудимых к смерти на электрическом стуле.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Судьба, если это действительно была она, приняла форму напыщенного белого парня, водителя длинного черного лектро.
– Ты один? Тогда садись посредине. Не снимай одежды. Держи подальше от обивки свои грязные пальцы. И помни, ты в «линкольне», а не в мусорной яме.
Мусорная яма? Я закрыл рот и сложил руки на коленях. Он выбросил меня у уличного фонаря на северном склоне пика Грейт-Киллс, рядом с кучей мусора. Неряшливая тропинка вела сквозь деревья к низкой, грязной пещере. Октябрьская ночь веяла прохладой, но туман с насыщенным запахом, исходивший из пещеры, казался теплым.
Внутри горели огни. Я пошел на них.
– Вы Шапиро? Я Вергилий, – сказал низенький, круглый мужчина в грязном оранжевом комбинезоне. – По крайней мере так меня зовет Лоу. Элмо вам нагрубил? Держу пари, что нагрубил.
Я кивнул.
– Он думал, вы диггер. У него своеобразное к ним отношение. Я так понял, вы хотите пробраться в собачью дыру. Что с вашей ногой?
– Старая рана, – ответил я.
Он кинул мне маленький баллончик-спрей размером с брелок.
– Попробуйте, на нёбо. Он для покойников, но может развязать руки не хуже алкоголя. Давайте.
На спрее был нарисован монах – два глаза выглядывают из-под капюшона – и значилась надпись: «Последняя воля». Он показался знакомым, потом я вспомнил книгу Уолтера Миллера, которую забирал в начале недели. Я открыл рот и прыснул за зубы. Жидкость оказалась холодной. Без всякого вкуса.
– Достаточно, – сказал Вергилий, – а то привыкнешь. Теперь давай его назад и пошли.
Мы начали свое путешествие к вершине горы со спуска вниз по длинному прямому пологому туннелю, такому же крутому, как проход в старом театре. Доски положили прямо на грязный пол. Мой рот заледенел, зато слегка отошла нога. Я мог кое-как прыгать вперед. Единственную проблему представляли пальцы, пытавшиеся завязаться в узел. Приходилось усилием воли удерживать руки на расстоянии друг от друга.
Вергилий нес фонарь, но мы в нем в общем-то не нуждались. Наш путь освещали маленькие газовые горелки, которые пылали на концах труб, торчавших через каждые несколько ярдов прямо из стены. Пламя не только давало свет, как объяснил Вергилий, но также сжигало пары метана и предотвращало взрывы.
Я услышал впереди низкий гул голосов, похожий на подземный поток. Он все усиливался и усиливался, пока мы не повстречали первую пару копателей в пятидесяти ярдах под землей. Двое мужчин, оба нагие, если не считать оранжевых наколенников, яростно скребли стену туннеля короткими, тупыми, похожими на ложки мастерками. Они увлеченно переговаривались. Их голоса стали визгливыми, когда диггеры увидели нас. – Собачья миска, мячик, – бормотали оба, показывая на маленькую красную тележку между ними, – йо-йо, батарейка, нож, кукла, картридж, банка из-под пива, розетка, проволока, подсвечник, зубной мост, коробка кошачьего корма, стетоскоп, пластиковая шляпа, компьютерная мышь, телевизионная антенна, подкова, проездной, хлебница…
– Не слушай их, – сказал Вергилий, оттаскивая меня подальше. – Они никогда не перестают болтать. Все из-за лига.
– Кисточка, сломанная расческа, – продолжали копатели за нашими спинами, – рамка для фотографии, роллер, рыболовный крючок, булавка, дорожный знак, кольцо, молоток, мячик для гольфа, весло, сережка, ручка от двери, цветочный горшок, очки, пуговица, микрофон, бутылка, модем…
Прежде чем туннель завернул, я оглянулся. В мерцающем свете газовых горелок двое копателей выглядели как обитатели ада. Счастливые, болтливые обитатели ада.
– Откуда они берутся? – спросил я.
– Элмо привозит две-три команды за ночь, – ответил Вергилий. – Мы обеспечиваем их наркотиком и ложками. Они решают, когда и где копать. А мы просто следуем за ними и собираем тележки.
Звук голосов угас вдали. Тот же самый гул поднялся и исчез у другого туннеля:
– Тюбик зубной пасты, карандаш, пульт, скрепка, гитарная струна, тюбик, модель самолета, разбитая плитка, коробочка для драгоценности.
Гора внутри гудела, как улей.
Казалось, наркотик нравился в основном мужчинам. Шахтеры в оранжевых комбинезонах, как у Вергилия, приходили и уходили, словно тихие привидения, собирали наполненные тележки и оставляли пустые. Другие копались в наполненных тележках в поисках кукольных голов, сумочек, монет, лампочек, соединителей и других «ценностей», которые потом можно продать. Остальные выкатывали тележки с отсортированным барахлом наружу, где сваливали их на длинные грязные доски на склоне горы.
Меня беспокоил запах, но, когда к нему привыкаешь, он не кажется таким уж плохим. Можно сказать, сладковатый.
Газовые горелки попадались все реже. Гул постоянной болтовни копателей становился громче, затем тише, когда мы проходили ответвления туннелей вначале направо, потом налево, но всегда (после начального спуска) стремящиеся вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
КОНФИДЕНЦИАЛЬНО:
ИЗМЕНЕННОЕ ЗАДАНИЕ.
ПРИ КОНФИСКАЦИИ ПРОЯВЛЯЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ.
– Поверните направо, пожалуйста, – сказала служащая сквозь стекло, заслонив дисплей так, чтобы я его не видел.
– Конечно, – сказал я, просто чтобы запутать ее. Рванул вперед вместе с другими машинами и оставил ее позади. Я знал, что она не станет преследовать меня. Машина лишилась поддержки электростанции и проедет еще максимум час. Достаточно, чтобы доставить меня на вершину пика. Я прибавил скорости на извилистых улочках в поисках более короткого пути на Небесное шоссе.
Конфискация? Чего? Моего компа? Сумки? (Ни того, ни другого при мне нет.) Лектро? Дела шли все хуже и хуже, но я старался не терять ориентации. В первую очередь самое важное. Гомер! Я безмолвно крикнул: «Держись, девочка!»
Двадцать минут спустя я въехал в облака. Двумя минутами позже добрался до Корпуса домашних животных. Здание представляло собой неясную форму в тумане. Я подбежал к двери и позвонил. В холле никого. Я снова позвонил. Заколотил по стеклу.
– Я посетитель!
Правильно я сказал? Попробовал «клиент». Поменял слова местами. Начал одной рукой звонить, а другой барабанить в стекло. Наконец из тени вышла сестра и приблизилась к стеклу. Ее карточка с именем оставалась закрытой, но я запомнил ее.
– Мне назначено, миссис Кильваре, – сказал я. Полезно называть людей по имени. Но она поняла,
что я лгу. Покачала головой.
– Никаких посещений! – прокричала она сквозь стекло, даже не утруждаясь достать свой казу.
– Пожалуйста! – воскликнул я сквозь стекло.
– Полиция! – закричала она. – Гм?
Она взяла телефон и начала набирать номер.
– Пожалуйста!
– Полиция!
Я спустился вниз напрямую, чтобы сэкономить электричество. По дороге попытался снова позвонить домой, по линия все еще оставалась занята.
Потом ответил мужской голос:
– Охрана.
Охрана? Может, я не туда попал?
– Кто это?
– Не твое собачье дело, – ответил он и повесил трубку.
Кленовая улица названа так в честь огромных деревьев, которые когда-то обрамляли почти каждый жилой квартал в Америке, прежде чем их всех покосила болезнь. Дом, который отец оставил матери, а мать оставила мне, стоял в центре квартала. Едва увидев его, я понял: что-то не так.
Дорога полна машин.
Шторы все опущены.
Я замедлил ход, проезжая мимо дома. Его заполняли тени, силуэты, все мужские. Объехал квартал и вернулся обратно, еще медленнее. На сей раз на крыльце стояли двое мужчин с сигаретами! Они улыбнулись мне, когда я проезжал мимо, один из них помахал рукой, нет, отсалютовал.
Я почти остановился спросить, в чем дело. Потом, но зрелом размышлении, передумал. В лектро осталось достаточно энергии, чтобы дотянуть до вершины холма, до конца Кленовой улицы и назад на бульвар Победы.
Потом начал мигать янтарный огонек, но я не обратил внимания и продолжал ехать вперед. Я едва дышал. Руки тряслись слишком сильно, чтобы вести машину. Дела становились все хуже и хуже с тошнотворной скоростью, мой разум безмолвствовал. Может, сказывается действие куппера? Мне нужно найти место, где можно собраться с мыслями, прежде чем я натворю глупостей, например, постучу в собственную парадную дверь.
К счастью, подобное место находилось всего в паре кварталов от моего дома.
– Где твой мешок, Санта? – спросил Лоу, впустив меня внутрь.
– Отпуск, – пробормотал я. Медленно подошел к бару и с облегчением уселся на свой любимый стул. Мне не хотелось, чтобы Лоу увидел, как я хромаю.
– Какой отпуск?
– Ладно, просто выходной, – сказал я.
И понял, что совершил ошибку. Я не хотел ни с кем говорить, пока не выясню, что происходит, а еще лучше, что делать. Я не хотел говорить Лоу – да и Данте, если он здесь – об измененном задании. Или об отключенном от питания лектро. Или об украденном альбоме. Или о пулевом отверстии в моей ноге. Или о машинах у моего дома. Или о силуэтах внутри.
В то же время я никогда не чувствовал себя таким запутавшимся, таким побежденным, таким несчастным. Нужно было с кем-то говорить, поэтому я сделал странную вещь. Она все еще немного сбивает меня с толку. Я сказал Лоу, что у меня только что умерла собака.
– Черт возьми, – сказал Лоу, разбивая яйцо мне в стакан. – Где он, снаружи, в машине?
– Она. Она в Корпусе домашних животных, на пике Грейт-Киллс. И они не отпустят ее.
– Плохи дела, – заметил Лоу.
– Собираются прислать мне фотографию.
– Но ты хочешь похоронить ее, правда?
– Правда, – согласился я. – Дома.
Я даже не думал о таком раскладе раньше, но звучало все правильно. Я чувствовал такой гнев и такую боль, будто Гомер действительно уже умерла. Как будто смотрел в будущее с тем, чтобы потом на самом деле вступить в него.
– Кто ищет, тот найдет, – прозвучал приглушенный голос из темноты.
– Кто делает что? – спросил я.
– Мой двоюродный брат Вергилий занимается лекарствами, если можно так сказать, – поведал Лоу. – Также подрабатывает старьевщиком. Он продает диг копателям, работающим под Грейт-Киллс. Они платят ему тем, что добывают. Ты знаешь диг? Наркотик?
– Слышал о нем, – ответил я. – Но не понимаю, какое отношение он имеет к Гомер.
– Гора изрыта шахтами, – сказал Лоу. – Там добывают всякую рухлядь для блошиных рынков на западе. Барби, туфли, части мебели, машин, пластик…
Я прикончил бутылку. Он что, меняет тему разговора?
– Я все еще не могу понять, какое отношение гора имеет к Гомер? – повторил я.
И почувствовал себя оскорбленным.
– Туннели подбираются к самой вершине, – продолжил Лоу, с готовностью ставя передо мной еще бутылку. – К Корпусу домашних животных. Понимаешь, что я имею в виду?
– Не приставай к нему, – презрительно проговорил Данте. – Его собаку собираются кремировать, а он и знать ничего не желает.
Я оттолкнул бутылку.
– Ты можешь все устроить?
– Конечно, – сказал Лоу.
– Мой лектро в сервисе.
– Не проблема, – сказал Лоу, набирая номер на своем телефоне. – Они приедут и доставят тебя на место сами.
Пробило два пополудни. Гомер будет жить до полуночи. Я выпил бутылку, которую оттолкнул чуть раньше, и заказал еще одну. Может, все-таки что-нибудь и наладится.
Лоу разбил еще одно яйцо в мой стакан.
– Эй, зачем?
– Ты будешь всю ночь бродить по туннелям. Даже ползать. Что с твоей ногой?
Я уже собирался снова солгать, когда Данте сказал из темноты:
– Слышишь сигнал с улицы? Похоже на Глас Судьбы.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Четверо из одиннадцати александрийцев отказались считать Дамарис своим адвокатом и объявили о желании извиниться перед жертвами. Они стали известны как «раскаявшиеся александрийцы». Судья Леви-Гомес-Ито не позволила ни извиниться, ни изменить заявление, хотя и даровала им на заседании отдельный стол. Через нового адвоката (которого, как потом выяснилось, наняла «Корпорация любимых») раскаявшиеся александрийцы передали отдельную петицию президенту с просьбой об освобождении четверых от обязательного смертного приговора. Дамарис не только отказалась присоединиться к извинениям, но и формально потребовала, чтобы каждое новое преступление прибавляли к настоящему обвинению. Отказано. После ста четырнадцати дней непрерывных показаний свидетелей обвинению предоставили слово. Оно оказалось, простым и четким. Девятнадцать человек мертвы, четверо из них в возрасте до шестидесяти пяти лет, а значит, их родственники вправе потребовать подобающего наказания. Преступление совершили александрийцы. Перерыв.
Последнюю неделю заняла «Корпорация любимых». Согласно поправке к конституции «О правах жертв», каждому предоставили час на речь. Всего их насчитывалось тридцать семь. Только одна (Люси Бласдейл, позднее вознагражденная контрактом с «Никельодеоном») призвала сжалиться над подсудимыми. Остальные страстно говорили о своей потере, потом снова канули в безвестность, из которой больше никогда не вынырнули. Наконец все закончилось.
В конце слушания, когда судья Ито-Гомес-Леви открыла конверт от президента, содержащий ответ на просьбу о помиловании, в зале суда воцарилась тишина.
– Отказано, – прочитала судья и приговорила всех одиннадцать подсудимых к смерти на электрическом стуле.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Судьба, если это действительно была она, приняла форму напыщенного белого парня, водителя длинного черного лектро.
– Ты один? Тогда садись посредине. Не снимай одежды. Держи подальше от обивки свои грязные пальцы. И помни, ты в «линкольне», а не в мусорной яме.
Мусорная яма? Я закрыл рот и сложил руки на коленях. Он выбросил меня у уличного фонаря на северном склоне пика Грейт-Киллс, рядом с кучей мусора. Неряшливая тропинка вела сквозь деревья к низкой, грязной пещере. Октябрьская ночь веяла прохладой, но туман с насыщенным запахом, исходивший из пещеры, казался теплым.
Внутри горели огни. Я пошел на них.
– Вы Шапиро? Я Вергилий, – сказал низенький, круглый мужчина в грязном оранжевом комбинезоне. – По крайней мере так меня зовет Лоу. Элмо вам нагрубил? Держу пари, что нагрубил.
Я кивнул.
– Он думал, вы диггер. У него своеобразное к ним отношение. Я так понял, вы хотите пробраться в собачью дыру. Что с вашей ногой?
– Старая рана, – ответил я.
Он кинул мне маленький баллончик-спрей размером с брелок.
– Попробуйте, на нёбо. Он для покойников, но может развязать руки не хуже алкоголя. Давайте.
На спрее был нарисован монах – два глаза выглядывают из-под капюшона – и значилась надпись: «Последняя воля». Он показался знакомым, потом я вспомнил книгу Уолтера Миллера, которую забирал в начале недели. Я открыл рот и прыснул за зубы. Жидкость оказалась холодной. Без всякого вкуса.
– Достаточно, – сказал Вергилий, – а то привыкнешь. Теперь давай его назад и пошли.
Мы начали свое путешествие к вершине горы со спуска вниз по длинному прямому пологому туннелю, такому же крутому, как проход в старом театре. Доски положили прямо на грязный пол. Мой рот заледенел, зато слегка отошла нога. Я мог кое-как прыгать вперед. Единственную проблему представляли пальцы, пытавшиеся завязаться в узел. Приходилось усилием воли удерживать руки на расстоянии друг от друга.
Вергилий нес фонарь, но мы в нем в общем-то не нуждались. Наш путь освещали маленькие газовые горелки, которые пылали на концах труб, торчавших через каждые несколько ярдов прямо из стены. Пламя не только давало свет, как объяснил Вергилий, но также сжигало пары метана и предотвращало взрывы.
Я услышал впереди низкий гул голосов, похожий на подземный поток. Он все усиливался и усиливался, пока мы не повстречали первую пару копателей в пятидесяти ярдах под землей. Двое мужчин, оба нагие, если не считать оранжевых наколенников, яростно скребли стену туннеля короткими, тупыми, похожими на ложки мастерками. Они увлеченно переговаривались. Их голоса стали визгливыми, когда диггеры увидели нас. – Собачья миска, мячик, – бормотали оба, показывая на маленькую красную тележку между ними, – йо-йо, батарейка, нож, кукла, картридж, банка из-под пива, розетка, проволока, подсвечник, зубной мост, коробка кошачьего корма, стетоскоп, пластиковая шляпа, компьютерная мышь, телевизионная антенна, подкова, проездной, хлебница…
– Не слушай их, – сказал Вергилий, оттаскивая меня подальше. – Они никогда не перестают болтать. Все из-за лига.
– Кисточка, сломанная расческа, – продолжали копатели за нашими спинами, – рамка для фотографии, роллер, рыболовный крючок, булавка, дорожный знак, кольцо, молоток, мячик для гольфа, весло, сережка, ручка от двери, цветочный горшок, очки, пуговица, микрофон, бутылка, модем…
Прежде чем туннель завернул, я оглянулся. В мерцающем свете газовых горелок двое копателей выглядели как обитатели ада. Счастливые, болтливые обитатели ада.
– Откуда они берутся? – спросил я.
– Элмо привозит две-три команды за ночь, – ответил Вергилий. – Мы обеспечиваем их наркотиком и ложками. Они решают, когда и где копать. А мы просто следуем за ними и собираем тележки.
Звук голосов угас вдали. Тот же самый гул поднялся и исчез у другого туннеля:
– Тюбик зубной пасты, карандаш, пульт, скрепка, гитарная струна, тюбик, модель самолета, разбитая плитка, коробочка для драгоценности.
Гора внутри гудела, как улей.
Казалось, наркотик нравился в основном мужчинам. Шахтеры в оранжевых комбинезонах, как у Вергилия, приходили и уходили, словно тихие привидения, собирали наполненные тележки и оставляли пустые. Другие копались в наполненных тележках в поисках кукольных голов, сумочек, монет, лампочек, соединителей и других «ценностей», которые потом можно продать. Остальные выкатывали тележки с отсортированным барахлом наружу, где сваливали их на длинные грязные доски на склоне горы.
Меня беспокоил запах, но, когда к нему привыкаешь, он не кажется таким уж плохим. Можно сказать, сладковатый.
Газовые горелки попадались все реже. Гул постоянной болтовни копателей становился громче, затем тише, когда мы проходили ответвления туннелей вначале направо, потом налево, но всегда (после начального спуска) стремящиеся вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29