Даже на такой простой вопрос, как возраст Кейна невозможно было ответить. Он казался немногим старше тридцатилетнего Опироса.
Однако внешность обманчива. Судя по всему, Кейн был намного старше. В общем, он был загадкой, ну а Опирос слишком высоко ценил его дружбу, чтобы задавать бестактные вопросы. Поэт принял тайну как неотъемлемое условие дружбы, хотя порой задумывался о мрачном прошлом этого таинственного человека.
Минуло уже больше года с тех пор, как они познакомились. Опирос блуждал в сумерках среди заросших лесом руин Старого Города. Столкнувшись с Кейном и почувствовав в незнакомце родственную душу, Опирос заговорил с ним. Кейн ответил на приветствие вежливо. В его речи слышался легкий акцент, и Опирос сразу же отметил убийственный холод в его голубых глазах, Они обменялись парой банальных замечаний о Старом Городе. Поэта поразило, как свободно и небрежно незнакомец рассуждает об истории Старого Города, о тайных знаниях прошлого.
Кейн говорил о вещах, о которых поэт лишь смутно догадывался, хотя с жадностью собирал все сведения в этой области. Опирос перечислил несколько гипотез относительно того, почему жители покинули Старый Город два с лишним века тому назад, но Кейн лишь странно посмеивался в ответ. Больше удивленный, нежели обиженный таким поведением незнакомца, Опирос постарался поддержать беседу.
Кейн отвечал уклончиво до тех пор, пока Опирос не представился.
Кейн тут же выказал интерес к его творчеству и, уже не так рассеянно и сухо, предложил закрепить знакомство за столом в таверне.
Случайная встреча выросла в дружбу, и, общаясь с Кейном, Опирос познакомился с темными закоулками и тайными тропинками Энсельеса.
В суть дел Кейна в Энсельесе Опирос старался не вникать. Он чувствовал, что его новый знакомый ведет игру более тонкую, а не просто контролирует преступный мир. Это была еще одна тайна, окружавшая его нового друга наряду с глубокими познаниями в поэзии и истории чужих краев и былых веков.
Опирос очень ценил Кейна как критика. Его логичные, точные замечания не раз заставляли поэта менять целые куски своих сочинений. Горячие споры обычно затягивались до рассвета Опирос дорожил этой дружбой и надеялся, что Кейн разделяет его чувства.
Поэт был изгоем среди аристократов. В их среде Опирос родился, но он не заботился о поверхностной и ненадежной любви высшего общества. Хотя его творчество получило широкую известность на Северном континенте, а талант не подвергался сомнению, мрачная окраска творений снискала Опиросу скверную репутацию среди интеллектуалов и дилетантов пера. Поэт был известен, но не обременен лаврами славы. Те, кто причислял себя к "культурным людям", и те, кто кичился своим происхождением и богатством, в равной степени не любили Опироса.
Изгой знал - ничто не связывает его с высшими сословиями общества, ведь они относились к нему как к безумцу. Общественное неприятие его жизни и творчества порой огорчало, но не становилось препятствием для сочинительства. Наследник огромного состояния, Опирос мог себе позволить не замечать отчуждения и продолжать карабкаться по неисследованным тропам, куда манил его необычный дар.
Опиросу нередко приходило в голову, что он точно так же стоит вне закона, как Кейн и те подозрительные личности, что вертелись вокруг него.
- А что с "Вихрями ночи"? - спросил Кейн, когда Опирос кончил читать стихи. Его приятель скривился.
- Знаешь, почти ничего. Наверное, сотни раз я зачеркивал написанное и начинал заново. Никак не получается то, что мне хотелось бы...
Кейн сочувственно хмыкнул. Опирос возился с "Вихрями ночи" уже месяца два, прилагая титанические усилия, чтобы создать шедевр, который должен был стать обоснованием его концепции искусства. Но, как обычно и случается при сознательных попытках сотворить шедевр, стремление к совершенству подавило возможности художника. Опирос снова и снова брался за дело, работал до нервного истощения, снедаемый желанием идеально отшлифовать каждую строку, - а между тем "Вихри ночи" ненамного ушли вперед от первоначального замысла, который родился из бредовых, горячечных снов. Считая, что поэту не мешало бы расслабиться после столь напряженных трудов, Кейн подбросил ему несколько идей, которые можно было использовать в других стихотворениях. И Опирос усердно работал над "Богами Тьмы", используя идеи Кейна, однако "Вихри ночи" продолжали занимать его воображение.
- Ну хорошо, послушаем, как это звучит, - предложил Кейн.
Опирос нервно провел рукой по волосам и по лицу, отметив попутно солидную щетину на щеках. Какой же все-таки сегодня день? Он опять наполнил кружку пиво притормаживало гудящую карусель у него в голове. Вытянув из стопки замусоленный лист, он начал читать:
Ночью, когда я лежу без сна,
Тяжко дышать мне - на сердце камень.
Кромешная тьма кругом лишь одна.
Сдавлен в объятиях жуткой я твари.
Биение сердца - пульсация крови...
Я знаю, вот-вот разверзнется тьма,
И ясно, что мой палач наготове
Я жду, что вот-вот вихри ночи завоют.
Разбейте окно, загасите огонь,
Овейте мне тело прохладой могил,
Холодною лаской коснитесь меня,
Да так, чтоб о милости я вас молил.
Несите меня вы в далекие страны,
Рисуйте картины, каких не видал,
Заденьте романтики смерти струну.
По тропам неведомым к людям ведите,
И я стану смерть призывать лишь одну
Но вы ведь меня никогда не простите
Ну что ж, заберите меня, вихри ночи!
Помчите мой дух на зловещих крылах,
И пусть воспарю я как тень среди прочих,
Кому радость смерти судьбой не дана.
Коснувшись перстами слепых своих глаз,
Познаю я мира сокрытые тайны,
Пусть все пронесется пред мною зараз.
И пусть лишь одни вихри ночи...
Опирос читал запинаясь, и от этого поэма казалась еще более несвязной, отрывистой. Ее полуоформленные строки рассказывали о песке, движущемся через пустой склеп, и о том, почему склеп пуст, о ветре в лесу, где лежит умирающая богиня; о полуразрушенных крепостных стенах и о бледной красавице, которая прохаживается по этим стенам, о черной волне, разбивающейся о зубья крутого обрыва, и о тени, что притаилась там; о горах, покрытых вечным льдом, где застыл погруженный в сон древний город...
Болезненно скривившись, Опирос закончил, резко собрал листы, схватил свою кружку и одним большим глотком опорожнил ее, судорожно дернув кадыком.
- Вот и все. Ну как? Кейн ответил уклончиво:
- Думаю, все это ты еще приведешь в порядок. Хотя то, что есть, мне нравится. Картины, которые ты рисуешь, на сей раз обладают большей притягательной силой. Создается настроение, почти не замечаешь, что сознательно нагнетается напряжение. Композиция пока не слишком продумана, хотя, по-моему, похоже на...
- Все это надуманно! - гневно фыркнул Опирос. - И надуманно, и натянуто! И все еще находится на стадии предварительного наброска. Я уже добрый месяц мучаюсь бессонницей, думая об этом. Мое воображение или бессильно, или слишком туманно. Не могу добиться впечатления реальной атмосферы.
- Но ведь уже начинает получаться, - возразил Кейн. - Атмосфера будет создаваться постепенно, по мере продвижения работы. Объедини несколько отрывков, добавь какое-нибудь окончание, пусть даже поначалу оно тебя не удовлетворит. Убери слабые куски, а потом уже решай, что с этим делать, - по крайней мере ты сможешь выделить что-то конкретное. Думаю, ты близок к тому, чтобы создать вещь столь же замечательную, как твои прежние работы!
Опирос презрительно хмыкнул.
- Столь же замечательную, как прежние? Такую же несовершенную, ты хочешь сказать! Черт, хотел бы я хоть раз услышать, что написал шедевр! Только не начинай, пожалуйста, скрипучую философскую дискуссию о невозможности существования идеала. Понимаешь, Кейн, я все-таки надеюсь, что смогу написать поэму, которую сам сочту совершенной. Пока же ни одной своей вещью я не был в достаточной мере удовлетворен. Все они - результат компромисса между тем, что я хочу, и тем, что я могу сделать. Я понимаю, что строка не совсем такая, как надо, - но как перейти эту грань, создав то, что нужно, убей, не знаю...
- И что такое для тебя совершенство? - иронически спросил Кейн, предвкушая еще один горячий спор до утра.
- Поэма лишь тогда совершенна, - не задумываясь, откликнулся Опирос, когда захватывает слушателя целиком и полностью. Это должна быть проекция чувств и мыслей автора в сознание слушателя. Он должен полностью погрузиться в реальность поэмы: испытывать те же ощущения, что и автор, чувствовать атмосферу, видеть те же картины, сливаться с настроением поэта... Любой дурень с зачатками таланта может написать стихотворение, которое выслушает какой-нибудь другой дурень; хороший поэт может написать стихотворение, которое затронет восприимчивого слушателя. Но создать стихотворение, которое своей магией очарует даже притупленное воображение, - вот это, Кейн, и есть совершенное искусство, творение подлинного гения!
- Занятная теория искусства, - отозвался Кейн после короткой паузы. - Ты себя понапрасну мучаешь поисками недостижимого совершенства. Я очень ценю твой талант, Опирос, и все-таки мне кажется, что гениальное творение, к которому ты стремишься, превосходит человеческие возможности.
- Невероятно! Кейн провозглашает богобоязненную доктрину о неизбежном поражении человека, который осмелится покуситься на те вершины, где может находиться лишь Бог, - съязвил Опирос, но тут же пожалел о своих словах.
Пронизывающий взгляд Кейна задержался на поэте, Кейн минуту раздумывал, насколько случайной была эта насмешка.
- Ты ведь знаешь, я совсем не это имел в виду, - ответил он с ледяным спокойствием. - Ну а если без обиняков: неужели ты думаешь, что твой гений справится с этой задачей?
Опирос уставился на Кейна.
- Не знаю, - признался он, избегая его взгляда. - Это меня и мучит. Я знаю, как это делается: ритм, размер, слова, образы... Я понимаю, как ткать полотно, но не могу ухватить путеводную нить. Нужно вдохновение, озарение, чтобы вытащить воображение из болота заезженных идей. Если бы я только знал, как уничтожить в себе талант производить на свет стихи, похожие друг на друга... одни и те же потертые образы, тусклые эмоции... Моя поэма должна быть радикально новой; я хочу создать ее из идей и образов, единственных в своем роде, я не стану пользоваться чужими...
Он пробурчал еще что-то себе под нос и потянулся к кувшину. Странно, кто-то его уже опустошил...
Глава 2
МУЗА СНА
Кейн задумчиво смотрел на склонившегося над столом товарища. Служанка принесла очередной кувшин пива. "Лучше оставить его наедине со своими мыслями", - решил Кейн. Он протянул руку к кувшину, чтобы наполнить полупустую кружку Опироса, и тут заметил, что кто-то направляется к их столу.
Приземистая фигура Эбероса, первого ученика алхимика Даматиста, излучала беспокойство. Лицо его было потным и напряженным. Взгляд глубоко посаженных глаз бегал из стороны в сторону. Казалось, он опасается, что все в этом помещении вот-вот заметят, что он нервничает, и захотят узнать, зачем он сюда явился. Хоть Эберос и не был частым гостем в "Таверне Станчека", Кейн достаточно хорошо его знал, поскольку имел дело с Даматистом. Удобно устроившись на стуле, он ждал, чтобы Эберос первым начал разговор.
- Я пришел просить тебя об одной услуге, Кейн, - начал Эберос, облизывая бледные губы. - Об услуге, которая будет вознаграждена сегодня же ночью!
- То есть попросту хочешь занять денег, - сухо подытожил Кейн.
Ученик алхимика вытер руки о мускулистые порошками, которые он делал в лаборатории Даматиста.
- Хочу, - сознался он. - Но для тебя это будет скорее вложение капитала.
Мне временно не везет в игре. Я все потерял. Но несколько ставок - и счастье ко мне вернется. Эти мерзавцы не дают мне кредита.
- Неудивительно. За десять часов ты просадил годовой доход самого крупного торговца. К чему им принимать вексель от бедняка, да к тому же неудачника? Чем выбрасывать деньги дальше, подумай лучше, как объяснишь своему учителю, что спустил его золото. Сомневаюсь, чтоб это были твои собственные сбережения...
Эберос побледнел.
- Я не вор! - рявкнул он.
- Но, вне всякого сомнения, всего лишь скверный игрок.
Не обращая внимания на то, что Кейн явно хочет от него отделаться, Эберос уселся и доверительно наклонился к собеседнику:
- Послушай, Кейн! Говорю тебе об этом только потому, что здесь нет больше никого, кто мог бы поддержать меня. Я запланировал все давно, и все должно случиться именно сегодня. Я не случайно сел играть. Неделями я вычислял по звездам, гадал всеми способами, которым обучил меня Даматист. Ответ был один и тот же: сегодня ночью судьба мне благоприятствует Ни в какой азартной игре я не могу проиграть!
- Из этого следует, что ты плохой астролог - отрезал Кейн. Он никогда не симпатизировал ученику Даматиста. Льстец и лицемер, Эберос пресмыкался перед своим учителем - угрюмым и грубым алхимиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Однако внешность обманчива. Судя по всему, Кейн был намного старше. В общем, он был загадкой, ну а Опирос слишком высоко ценил его дружбу, чтобы задавать бестактные вопросы. Поэт принял тайну как неотъемлемое условие дружбы, хотя порой задумывался о мрачном прошлом этого таинственного человека.
Минуло уже больше года с тех пор, как они познакомились. Опирос блуждал в сумерках среди заросших лесом руин Старого Города. Столкнувшись с Кейном и почувствовав в незнакомце родственную душу, Опирос заговорил с ним. Кейн ответил на приветствие вежливо. В его речи слышался легкий акцент, и Опирос сразу же отметил убийственный холод в его голубых глазах, Они обменялись парой банальных замечаний о Старом Городе. Поэта поразило, как свободно и небрежно незнакомец рассуждает об истории Старого Города, о тайных знаниях прошлого.
Кейн говорил о вещах, о которых поэт лишь смутно догадывался, хотя с жадностью собирал все сведения в этой области. Опирос перечислил несколько гипотез относительно того, почему жители покинули Старый Город два с лишним века тому назад, но Кейн лишь странно посмеивался в ответ. Больше удивленный, нежели обиженный таким поведением незнакомца, Опирос постарался поддержать беседу.
Кейн отвечал уклончиво до тех пор, пока Опирос не представился.
Кейн тут же выказал интерес к его творчеству и, уже не так рассеянно и сухо, предложил закрепить знакомство за столом в таверне.
Случайная встреча выросла в дружбу, и, общаясь с Кейном, Опирос познакомился с темными закоулками и тайными тропинками Энсельеса.
В суть дел Кейна в Энсельесе Опирос старался не вникать. Он чувствовал, что его новый знакомый ведет игру более тонкую, а не просто контролирует преступный мир. Это была еще одна тайна, окружавшая его нового друга наряду с глубокими познаниями в поэзии и истории чужих краев и былых веков.
Опирос очень ценил Кейна как критика. Его логичные, точные замечания не раз заставляли поэта менять целые куски своих сочинений. Горячие споры обычно затягивались до рассвета Опирос дорожил этой дружбой и надеялся, что Кейн разделяет его чувства.
Поэт был изгоем среди аристократов. В их среде Опирос родился, но он не заботился о поверхностной и ненадежной любви высшего общества. Хотя его творчество получило широкую известность на Северном континенте, а талант не подвергался сомнению, мрачная окраска творений снискала Опиросу скверную репутацию среди интеллектуалов и дилетантов пера. Поэт был известен, но не обременен лаврами славы. Те, кто причислял себя к "культурным людям", и те, кто кичился своим происхождением и богатством, в равной степени не любили Опироса.
Изгой знал - ничто не связывает его с высшими сословиями общества, ведь они относились к нему как к безумцу. Общественное неприятие его жизни и творчества порой огорчало, но не становилось препятствием для сочинительства. Наследник огромного состояния, Опирос мог себе позволить не замечать отчуждения и продолжать карабкаться по неисследованным тропам, куда манил его необычный дар.
Опиросу нередко приходило в голову, что он точно так же стоит вне закона, как Кейн и те подозрительные личности, что вертелись вокруг него.
- А что с "Вихрями ночи"? - спросил Кейн, когда Опирос кончил читать стихи. Его приятель скривился.
- Знаешь, почти ничего. Наверное, сотни раз я зачеркивал написанное и начинал заново. Никак не получается то, что мне хотелось бы...
Кейн сочувственно хмыкнул. Опирос возился с "Вихрями ночи" уже месяца два, прилагая титанические усилия, чтобы создать шедевр, который должен был стать обоснованием его концепции искусства. Но, как обычно и случается при сознательных попытках сотворить шедевр, стремление к совершенству подавило возможности художника. Опирос снова и снова брался за дело, работал до нервного истощения, снедаемый желанием идеально отшлифовать каждую строку, - а между тем "Вихри ночи" ненамного ушли вперед от первоначального замысла, который родился из бредовых, горячечных снов. Считая, что поэту не мешало бы расслабиться после столь напряженных трудов, Кейн подбросил ему несколько идей, которые можно было использовать в других стихотворениях. И Опирос усердно работал над "Богами Тьмы", используя идеи Кейна, однако "Вихри ночи" продолжали занимать его воображение.
- Ну хорошо, послушаем, как это звучит, - предложил Кейн.
Опирос нервно провел рукой по волосам и по лицу, отметив попутно солидную щетину на щеках. Какой же все-таки сегодня день? Он опять наполнил кружку пиво притормаживало гудящую карусель у него в голове. Вытянув из стопки замусоленный лист, он начал читать:
Ночью, когда я лежу без сна,
Тяжко дышать мне - на сердце камень.
Кромешная тьма кругом лишь одна.
Сдавлен в объятиях жуткой я твари.
Биение сердца - пульсация крови...
Я знаю, вот-вот разверзнется тьма,
И ясно, что мой палач наготове
Я жду, что вот-вот вихри ночи завоют.
Разбейте окно, загасите огонь,
Овейте мне тело прохладой могил,
Холодною лаской коснитесь меня,
Да так, чтоб о милости я вас молил.
Несите меня вы в далекие страны,
Рисуйте картины, каких не видал,
Заденьте романтики смерти струну.
По тропам неведомым к людям ведите,
И я стану смерть призывать лишь одну
Но вы ведь меня никогда не простите
Ну что ж, заберите меня, вихри ночи!
Помчите мой дух на зловещих крылах,
И пусть воспарю я как тень среди прочих,
Кому радость смерти судьбой не дана.
Коснувшись перстами слепых своих глаз,
Познаю я мира сокрытые тайны,
Пусть все пронесется пред мною зараз.
И пусть лишь одни вихри ночи...
Опирос читал запинаясь, и от этого поэма казалась еще более несвязной, отрывистой. Ее полуоформленные строки рассказывали о песке, движущемся через пустой склеп, и о том, почему склеп пуст, о ветре в лесу, где лежит умирающая богиня; о полуразрушенных крепостных стенах и о бледной красавице, которая прохаживается по этим стенам, о черной волне, разбивающейся о зубья крутого обрыва, и о тени, что притаилась там; о горах, покрытых вечным льдом, где застыл погруженный в сон древний город...
Болезненно скривившись, Опирос закончил, резко собрал листы, схватил свою кружку и одним большим глотком опорожнил ее, судорожно дернув кадыком.
- Вот и все. Ну как? Кейн ответил уклончиво:
- Думаю, все это ты еще приведешь в порядок. Хотя то, что есть, мне нравится. Картины, которые ты рисуешь, на сей раз обладают большей притягательной силой. Создается настроение, почти не замечаешь, что сознательно нагнетается напряжение. Композиция пока не слишком продумана, хотя, по-моему, похоже на...
- Все это надуманно! - гневно фыркнул Опирос. - И надуманно, и натянуто! И все еще находится на стадии предварительного наброска. Я уже добрый месяц мучаюсь бессонницей, думая об этом. Мое воображение или бессильно, или слишком туманно. Не могу добиться впечатления реальной атмосферы.
- Но ведь уже начинает получаться, - возразил Кейн. - Атмосфера будет создаваться постепенно, по мере продвижения работы. Объедини несколько отрывков, добавь какое-нибудь окончание, пусть даже поначалу оно тебя не удовлетворит. Убери слабые куски, а потом уже решай, что с этим делать, - по крайней мере ты сможешь выделить что-то конкретное. Думаю, ты близок к тому, чтобы создать вещь столь же замечательную, как твои прежние работы!
Опирос презрительно хмыкнул.
- Столь же замечательную, как прежние? Такую же несовершенную, ты хочешь сказать! Черт, хотел бы я хоть раз услышать, что написал шедевр! Только не начинай, пожалуйста, скрипучую философскую дискуссию о невозможности существования идеала. Понимаешь, Кейн, я все-таки надеюсь, что смогу написать поэму, которую сам сочту совершенной. Пока же ни одной своей вещью я не был в достаточной мере удовлетворен. Все они - результат компромисса между тем, что я хочу, и тем, что я могу сделать. Я понимаю, что строка не совсем такая, как надо, - но как перейти эту грань, создав то, что нужно, убей, не знаю...
- И что такое для тебя совершенство? - иронически спросил Кейн, предвкушая еще один горячий спор до утра.
- Поэма лишь тогда совершенна, - не задумываясь, откликнулся Опирос, когда захватывает слушателя целиком и полностью. Это должна быть проекция чувств и мыслей автора в сознание слушателя. Он должен полностью погрузиться в реальность поэмы: испытывать те же ощущения, что и автор, чувствовать атмосферу, видеть те же картины, сливаться с настроением поэта... Любой дурень с зачатками таланта может написать стихотворение, которое выслушает какой-нибудь другой дурень; хороший поэт может написать стихотворение, которое затронет восприимчивого слушателя. Но создать стихотворение, которое своей магией очарует даже притупленное воображение, - вот это, Кейн, и есть совершенное искусство, творение подлинного гения!
- Занятная теория искусства, - отозвался Кейн после короткой паузы. - Ты себя понапрасну мучаешь поисками недостижимого совершенства. Я очень ценю твой талант, Опирос, и все-таки мне кажется, что гениальное творение, к которому ты стремишься, превосходит человеческие возможности.
- Невероятно! Кейн провозглашает богобоязненную доктрину о неизбежном поражении человека, который осмелится покуситься на те вершины, где может находиться лишь Бог, - съязвил Опирос, но тут же пожалел о своих словах.
Пронизывающий взгляд Кейна задержался на поэте, Кейн минуту раздумывал, насколько случайной была эта насмешка.
- Ты ведь знаешь, я совсем не это имел в виду, - ответил он с ледяным спокойствием. - Ну а если без обиняков: неужели ты думаешь, что твой гений справится с этой задачей?
Опирос уставился на Кейна.
- Не знаю, - признался он, избегая его взгляда. - Это меня и мучит. Я знаю, как это делается: ритм, размер, слова, образы... Я понимаю, как ткать полотно, но не могу ухватить путеводную нить. Нужно вдохновение, озарение, чтобы вытащить воображение из болота заезженных идей. Если бы я только знал, как уничтожить в себе талант производить на свет стихи, похожие друг на друга... одни и те же потертые образы, тусклые эмоции... Моя поэма должна быть радикально новой; я хочу создать ее из идей и образов, единственных в своем роде, я не стану пользоваться чужими...
Он пробурчал еще что-то себе под нос и потянулся к кувшину. Странно, кто-то его уже опустошил...
Глава 2
МУЗА СНА
Кейн задумчиво смотрел на склонившегося над столом товарища. Служанка принесла очередной кувшин пива. "Лучше оставить его наедине со своими мыслями", - решил Кейн. Он протянул руку к кувшину, чтобы наполнить полупустую кружку Опироса, и тут заметил, что кто-то направляется к их столу.
Приземистая фигура Эбероса, первого ученика алхимика Даматиста, излучала беспокойство. Лицо его было потным и напряженным. Взгляд глубоко посаженных глаз бегал из стороны в сторону. Казалось, он опасается, что все в этом помещении вот-вот заметят, что он нервничает, и захотят узнать, зачем он сюда явился. Хоть Эберос и не был частым гостем в "Таверне Станчека", Кейн достаточно хорошо его знал, поскольку имел дело с Даматистом. Удобно устроившись на стуле, он ждал, чтобы Эберос первым начал разговор.
- Я пришел просить тебя об одной услуге, Кейн, - начал Эберос, облизывая бледные губы. - Об услуге, которая будет вознаграждена сегодня же ночью!
- То есть попросту хочешь занять денег, - сухо подытожил Кейн.
Ученик алхимика вытер руки о мускулистые порошками, которые он делал в лаборатории Даматиста.
- Хочу, - сознался он. - Но для тебя это будет скорее вложение капитала.
Мне временно не везет в игре. Я все потерял. Но несколько ставок - и счастье ко мне вернется. Эти мерзавцы не дают мне кредита.
- Неудивительно. За десять часов ты просадил годовой доход самого крупного торговца. К чему им принимать вексель от бедняка, да к тому же неудачника? Чем выбрасывать деньги дальше, подумай лучше, как объяснишь своему учителю, что спустил его золото. Сомневаюсь, чтоб это были твои собственные сбережения...
Эберос побледнел.
- Я не вор! - рявкнул он.
- Но, вне всякого сомнения, всего лишь скверный игрок.
Не обращая внимания на то, что Кейн явно хочет от него отделаться, Эберос уселся и доверительно наклонился к собеседнику:
- Послушай, Кейн! Говорю тебе об этом только потому, что здесь нет больше никого, кто мог бы поддержать меня. Я запланировал все давно, и все должно случиться именно сегодня. Я не случайно сел играть. Неделями я вычислял по звездам, гадал всеми способами, которым обучил меня Даматист. Ответ был один и тот же: сегодня ночью судьба мне благоприятствует Ни в какой азартной игре я не могу проиграть!
- Из этого следует, что ты плохой астролог - отрезал Кейн. Он никогда не симпатизировал ученику Даматиста. Льстец и лицемер, Эберос пресмыкался перед своим учителем - угрюмым и грубым алхимиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36