Родовой строй был сожран рабовладельческим, потом пришло время феодальных хищников, которых впоследствии сожрала буржуазия. И вот, кажется, все кончилось. Демократия оказалась самым сильным плотоядным. Она уничтожила все остальные социальные формы, переварила их в своем бюрократическом нутре. Что же дальше? Эволюция остановилась? Черта с два. Она не остановилась, она перешла на другой уровень. И теперь уже само существование государства поставлено под сомнение. Основа всего — суверенитет — признан эфемерным понятием. С легкой руки военной машины одной Империи введен удобный во всех отношениях термин “ограниченный суверенитет”. Легко и приятно оперировать подобными понятиями. Границы пока сохраняют свою силу, но только для выполнения полицейской функции. Государство теперь — это “то, что едят”. Добыча, овца в отаре. Буржуазия сожрала независимых баронов феодализма, теперь корпорации отрывают кусок за куском от государств. Эволюция никогда не останавливается. Шевелитесь, иначе станете добычей. Существо, потерявшее свое предназначение, обречено.
— Так же, как и человек, правда?
Я даже не стала оборачиваться. Зачем? Что я увижу у себя за спиной?
За окном проносится ночь, столбы уменьшаются и увеличиваются, бесятся в сумасшедшей пляске провода и фонари играют в метеоры. А что я увижу за спиной?
Она похожа на меня. Она — это где-то я. Она разная, как жизнь, она непохожая ни на кого и на меня в том числе, она может быть страшной, как любовь, и прекрасной, как смерть. Мне хочется прижаться к ней, как тогда, в храме, давно-давно, в детстве. Но я не оборачиваюсь, мне кажется, что я расплачусь, и мы не поговорим.
— Как и у людей, правда? — повторяет Она. — Те, кто теряют свое предназначение, становятся добычей Системы.
— Человеческое предназначение — стать богом?
— Да, конечно. Иначе зачем все это? Ты же знаешь, эволюция не останавливается. Это многоуровневая система, и ее невозможно выразить словами “выживает сильнейший”. То есть можно, но это будет слишком примитивно. Выживает тот, кто стоит на другой, более высокой ступени развития. И все равно это не совсем точно. Иногда бывает так, что более высокой ступенью оказывается шаг назад. Слишком запутанная схема, правда?
— Да, верно. А зачем все это? Почему нельзя сразу?
— Потому что со времен Большого Взрыва во Вселенную заложено стремление к развитию. Ты ведь догадываешься, через какой механизм все реализовано?
— Нет. Не понимаю.
— Энтропия. Стремление сложных систем распадаться на простые элементы. Без дополнительной подпитки энергией любая сложная система будет саморазрушаться. Из этого неприятного правила есть одно любопытное следствие: чтобы выжить в этой Вселенной, нужно развиваться. Искать дополнительные источники энергии. Дефицит только усиливает конкуренцию, отсюда следуют войны и отношения типа “хищник — жертва”. Все беды из-за одной лишь глупой энтропии. Человек должен был развиваться, чтобы стать богом. Если бы он был совершенен изначально, он просто не смог бы существовать. Таковы законы этой Вселенной.
На моем языке вертелся вопрос, который я никак не могла задать. Словно что-то сдерживало, говорило: “не надо, не сейчас”.
— Ты не замечала, что за “высокими” разговорами ночь проходит быстрее?
— Или это ночное время способствует таким разговорам?
— Может быть и так. Но время всегда движется быстрее, когда речь идет о чем-то огромном, непонятном. Возможно, тут кроется какой-то вызов окружающей темноте. Однако у тебя, наверное, есть более конкретные вопросы, которые требуют разрешения? Вероятно, это последняя возможность поговорить вот так. Сопротивление нарастает. Сразу же после того, как мы активизировались, Система пришла в движение. Теперь все совсем не так просто, как было раньше.
— Погоди, не уходи…
— Я и не собираюсь. Пока ты спишь, я никуда не уйду.
— Я сплю?
— Конечно. Ты не заметила?
— Нет, — я почувствовала, что она улыбается. — Это произошло так незаметно…
— Да уж, ты даже не съела заказанные бутерброды. И чай тоже остался не выпитым. Но не беспокойся, он будет такой же горячий к утру, а бутерброды нисколько не зачерствеют. Это тебе маленький подарок. — Она снова улыбнулась, это чувствовалось, как лучистое тепло, разливающееся у меня за спиной. — Ты не знаешь, что делать дальше?
— Да. Я сделала, что могла в “Калиюге”. Я двигаюсь, как в мутной воде, передвигая с трудом ноги и ощупывая руками каждый раз новое препятствие. Я ничего не вижу, и мне кажется, что мой путь — это беготня по кругу.
— А чего бы ты хотела?
— Это я знаю точно: я хочу выйти из Системы.
— Зачем?
— Я не хочу быть винтиком. Очень может быть, что барану нравится его роль в стаде. Но я чувствую, что это не моя отара. Я хочу найти свое предназначение.
— А не страшно все потерять?
— Нет. То, что я приобретаю, стоит много больше.
— Как скажешь.
— Но ведь это так?
— Это тебе решать. Ведь если ты задумала стать той молнией из тучи, то тебя уже ничто не остановит. Я ничего не могу сделать с этим. Только показать тебе кое-что из дальнейшего…
Я задумалась. Показать то, что будет дальше…
Я верю, что Она может это сделать, и все будет по ее сценарию. По крайней мере, я приложу все силы, чтобы предсказанное сбылось. Но нужно ли мне это?
— Просто скажи, для чего все это?
— Ты знаешь. В мире есть мера божественного, так или иначе кто-то должен будет завладеть этой нишей. Часть эволюции. Если есть деревья, то рано или поздно должны появиться птицы. Если в мире есть возможность стать богом, кто-то станет им. Кто-то или что-то.
— И что дальше? Снова остановится эволюция?
— Нет, почему же? Будет новый уровень, новый уступ. Невозможно найти аналогию с предыдущими этапами. Обязательно будет ниша, которую нужно будет занять, чтобы выжить и не превратиться в тупиковую ветвь. Просто после определенного этапа… — Она замолчала, словно размышляя над следующими словами. — На определенном этапе твой следующий рывок, твой следующий уровень зависит уже не совсем от тебя. Скорее, от твоих дел.
— Как это?
— Понимаешь, если… — Она снова замолчала. — Если люди не найдут в себе сил… Если никто не сможет перейти в себе этот мост… Мост человека, мост к Сверхчеловеку. Боги станут такой же тупиковой ветвью эволюции, как и люди. Последних кто-то будет пасти, а первые так и сойдут со сцены куда-то в темноту зала.
— То есть люди — это ступень эволюции богов?
— От этого никуда не уйти, в таких вопросах все сильно взаимосвязано, спутано, проникает друг в друга. Боги, как новая ступень для людей, и люди, ставшие богами, как результат и предназначение богов… Я даже не знаю, что будет дальше. Вселенная очень велика и, к тому же, все еще расширяется.
За окнами бежала, ночь. Колеса равномерно стучались в стыки рельс, видя в этом некий скрытый смысл. Шаманский танец железа с железом:
— Вы кто?
— Мы колеса. А вы?
— А мы рельсы.
— Как это — быть рельсами?
— А как это — быть колесами?
— А какими они будут?
— Кто?
— Какими богами будут люди?
— Люди богами не будут. Точнее, люди во множественном числе. Богами станут лишь немногие. Хотя и этого будет достаточно для толчка. В общем, какая разница, какими… Это будет совсем другое время.
— Я не смогу… — мне показалось, что когда я это сказала, поезд дрогнул и сбился со своего ровного ритма. — Я не смогу стать Сверхчеловеком.
Она молчала.
— Во мне слишком много от человека, он давит мне на плечи, пытается прижать к земле, ловит стрелы моей тоски…
— Я знаю, — тихо сказала Она, и легкое дуновение ветра коснулось моих волос сзади. Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не обернуться, не упасть ей на грудь и не разреветься. — Я знаю, что ты не станешь Сверхчеловеком, твое предназначение в другом. Поверь мне, милая, тебе не стоит расстраиваться. Твоя роль гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.
Ласковый ветер гладил мне волосы и лицо. От этого становилось легче, спокойней. Хотелось свернуться калачиком и дремать, нежась в этих теплых струях.
— Спи… У тебя будет трудный день… У тебя будет трудное время… Ты сама узнаешь, что нужно делать… Тогда, когда это будет нужно… Спи милая…
Нежный ветер. Перестук колес. — Вы кто? — Мы рельсы…
Справка.
Объект: Система
Источник: Общий Информационный Канал Begin
“Идея о возможности жить без какой-либо Системы является одной из утопических форм мысли нынешнего тысячелетия. Основа этой идеологии — желание вырваться из круга обыденного, опостылевшего быта, испытать новые, неизведанные доселе ощущения. Многим кажется, что они смогут достичь большего, просто преодолев стройную структуру законов и бытовых условностей, которые окружают их в повседневности. Отказаться от соблюдения законов, от стандартов и стать вне общественной морали — вот что сейчас преподносится как житие “вне Системы”. Многое из этого далеко не так ново, как стараются представить новоявленные философы и пророки. Большая часть подобных идеологий откровенно выдрана с корнем из трудов философов прошлого, различных анархистов и социалистов, чье направление в философской науке давно признано тупиковым и бесперспективным. Подобная реставрация этих замшелых и разваливающихся на глазах зданий не приведет ни к чему, кроме разочарований и депрессий той группы людей, что пошла на поводу у узколобых знатоков философских несуразностей.
Следует отметить одну печальную тенденцию, свойственную этим “лидерам”, — страсть к разрушению. Хотя сказать так, значит польстить им. Не страсть, а страстишка, не больше. Они готовы уничтожать и ломать, но совершенно не задумываются о том, чтобы что-то построить хотя бы на руинах столь ненавистного им общества. Жить вне Системы для них — это всего лишь отказаться от привычного, от законов и писать на линованной бумаге поперек. Подобные взбрыки могут объясняться лишь невысокими умственными способностями и разнообразными отклонениями, заниматься которыми пристало бы психиатрам.
Неспособность подходить к процессу креативно, созидательно и позитивно точно характеризует таких идеологов “новой эры”. Под маркой свободы от Системы нам преподносится в большинстве случаев элементарный асоциальный психоз, означающий неспособность индивидуума успешно ужиться в обществе, которое его окружает. Удел неудачников и дремучих асоциалов…”
Из статьи доктора социологии Йельского Университета Линдона Ваксберга. Доклад на ежегодном симпозиуме по прикладной социологии в Генуе.
Примечание: “В этой статье, профессор впервые употребил слово “система” с заглавной буквы, как самостоятельное явление”. End
Часть 4
АНТРОПОТЕХНИКА
“Генная конструкция будет более значительным достижением, чем расщепление атома, и не менее опасным”.
Либе Кавалеры
“Этика должна приспосабливаться к науке, а не наоборот”.
Роберт Эдварде
“Дебил, с этической точки зрения, стоит на одной ступени с шимпанзе…
…должно быть возможным умерщвление тяжело умственно отсталых новорожденных…”
Петера Зингера
Париж был веселым городом. Не таким, как, скажем Рио-де-Жанейро в период нескончаемого карнавала, не таким, как Нью-Йорк во время празднования Нового года. Париж был просто веселым. Не буйным, не панибратским. В воздухе витало ощущение радости, свободы и, вместе с тем, спокойствия, надежности, свойственным, наверное, всей современной Европе. Перемешанная до однородности, взболтанная, взбитая, как гоголь-моголь, разноцветная Европа приобрела какой-то общий для всех городов запах, цвет и даже язык. Молодежь во всех странах Старого Света все больше и больше экспериментировала с родной лингвистикой, вплетая заимствования в свою речь, как ленту в косу. Иногда это смотрелось гармонично, иногда нелепо. Что-то приживалось, что-то нет, а иногда казалось, что, переехав из Берлина в Лондон, ты никуда не переезжал, а так и остался среди буйства евростандарта в архитектуре, строительных материалах, еде, одежде. Даже язык и культура разных стран все стремительней сдвигались в область усредненной культуры и усредненного языка. Чтение Шекспира на языке оригинала становилось все большим и большим подвигом, и постепенно такое умение делалось достоянием особо ученых мужей, тигров библиотек или обыкновенных чудаков, которым было все равно, что делать, лишь бы пооригинальней.
Париж был веселым городом, беззаботным, легким. Может быть, это была его последняя линия обороны. Последняя армия, которая никак не хотела сдаваться.
Таксист, который меня вез, был араб с традиционным именем Али на беджике. Это вполне привычно смотрелось как в Дели, так и в центре Европы. Наверное, так же естественно смотрелись дворники-татары в Москве начала двадцатого века. Профессиональная ниша, почти целиком занятая эмигрантами из неблагополучных стран, — явление естественное для больших государственных образований.
В салоне пахло благовониями, но после Индии я почти этого не ощущала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Так же, как и человек, правда?
Я даже не стала оборачиваться. Зачем? Что я увижу у себя за спиной?
За окном проносится ночь, столбы уменьшаются и увеличиваются, бесятся в сумасшедшей пляске провода и фонари играют в метеоры. А что я увижу за спиной?
Она похожа на меня. Она — это где-то я. Она разная, как жизнь, она непохожая ни на кого и на меня в том числе, она может быть страшной, как любовь, и прекрасной, как смерть. Мне хочется прижаться к ней, как тогда, в храме, давно-давно, в детстве. Но я не оборачиваюсь, мне кажется, что я расплачусь, и мы не поговорим.
— Как и у людей, правда? — повторяет Она. — Те, кто теряют свое предназначение, становятся добычей Системы.
— Человеческое предназначение — стать богом?
— Да, конечно. Иначе зачем все это? Ты же знаешь, эволюция не останавливается. Это многоуровневая система, и ее невозможно выразить словами “выживает сильнейший”. То есть можно, но это будет слишком примитивно. Выживает тот, кто стоит на другой, более высокой ступени развития. И все равно это не совсем точно. Иногда бывает так, что более высокой ступенью оказывается шаг назад. Слишком запутанная схема, правда?
— Да, верно. А зачем все это? Почему нельзя сразу?
— Потому что со времен Большого Взрыва во Вселенную заложено стремление к развитию. Ты ведь догадываешься, через какой механизм все реализовано?
— Нет. Не понимаю.
— Энтропия. Стремление сложных систем распадаться на простые элементы. Без дополнительной подпитки энергией любая сложная система будет саморазрушаться. Из этого неприятного правила есть одно любопытное следствие: чтобы выжить в этой Вселенной, нужно развиваться. Искать дополнительные источники энергии. Дефицит только усиливает конкуренцию, отсюда следуют войны и отношения типа “хищник — жертва”. Все беды из-за одной лишь глупой энтропии. Человек должен был развиваться, чтобы стать богом. Если бы он был совершенен изначально, он просто не смог бы существовать. Таковы законы этой Вселенной.
На моем языке вертелся вопрос, который я никак не могла задать. Словно что-то сдерживало, говорило: “не надо, не сейчас”.
— Ты не замечала, что за “высокими” разговорами ночь проходит быстрее?
— Или это ночное время способствует таким разговорам?
— Может быть и так. Но время всегда движется быстрее, когда речь идет о чем-то огромном, непонятном. Возможно, тут кроется какой-то вызов окружающей темноте. Однако у тебя, наверное, есть более конкретные вопросы, которые требуют разрешения? Вероятно, это последняя возможность поговорить вот так. Сопротивление нарастает. Сразу же после того, как мы активизировались, Система пришла в движение. Теперь все совсем не так просто, как было раньше.
— Погоди, не уходи…
— Я и не собираюсь. Пока ты спишь, я никуда не уйду.
— Я сплю?
— Конечно. Ты не заметила?
— Нет, — я почувствовала, что она улыбается. — Это произошло так незаметно…
— Да уж, ты даже не съела заказанные бутерброды. И чай тоже остался не выпитым. Но не беспокойся, он будет такой же горячий к утру, а бутерброды нисколько не зачерствеют. Это тебе маленький подарок. — Она снова улыбнулась, это чувствовалось, как лучистое тепло, разливающееся у меня за спиной. — Ты не знаешь, что делать дальше?
— Да. Я сделала, что могла в “Калиюге”. Я двигаюсь, как в мутной воде, передвигая с трудом ноги и ощупывая руками каждый раз новое препятствие. Я ничего не вижу, и мне кажется, что мой путь — это беготня по кругу.
— А чего бы ты хотела?
— Это я знаю точно: я хочу выйти из Системы.
— Зачем?
— Я не хочу быть винтиком. Очень может быть, что барану нравится его роль в стаде. Но я чувствую, что это не моя отара. Я хочу найти свое предназначение.
— А не страшно все потерять?
— Нет. То, что я приобретаю, стоит много больше.
— Как скажешь.
— Но ведь это так?
— Это тебе решать. Ведь если ты задумала стать той молнией из тучи, то тебя уже ничто не остановит. Я ничего не могу сделать с этим. Только показать тебе кое-что из дальнейшего…
Я задумалась. Показать то, что будет дальше…
Я верю, что Она может это сделать, и все будет по ее сценарию. По крайней мере, я приложу все силы, чтобы предсказанное сбылось. Но нужно ли мне это?
— Просто скажи, для чего все это?
— Ты знаешь. В мире есть мера божественного, так или иначе кто-то должен будет завладеть этой нишей. Часть эволюции. Если есть деревья, то рано или поздно должны появиться птицы. Если в мире есть возможность стать богом, кто-то станет им. Кто-то или что-то.
— И что дальше? Снова остановится эволюция?
— Нет, почему же? Будет новый уровень, новый уступ. Невозможно найти аналогию с предыдущими этапами. Обязательно будет ниша, которую нужно будет занять, чтобы выжить и не превратиться в тупиковую ветвь. Просто после определенного этапа… — Она замолчала, словно размышляя над следующими словами. — На определенном этапе твой следующий рывок, твой следующий уровень зависит уже не совсем от тебя. Скорее, от твоих дел.
— Как это?
— Понимаешь, если… — Она снова замолчала. — Если люди не найдут в себе сил… Если никто не сможет перейти в себе этот мост… Мост человека, мост к Сверхчеловеку. Боги станут такой же тупиковой ветвью эволюции, как и люди. Последних кто-то будет пасти, а первые так и сойдут со сцены куда-то в темноту зала.
— То есть люди — это ступень эволюции богов?
— От этого никуда не уйти, в таких вопросах все сильно взаимосвязано, спутано, проникает друг в друга. Боги, как новая ступень для людей, и люди, ставшие богами, как результат и предназначение богов… Я даже не знаю, что будет дальше. Вселенная очень велика и, к тому же, все еще расширяется.
За окнами бежала, ночь. Колеса равномерно стучались в стыки рельс, видя в этом некий скрытый смысл. Шаманский танец железа с железом:
— Вы кто?
— Мы колеса. А вы?
— А мы рельсы.
— Как это — быть рельсами?
— А как это — быть колесами?
— А какими они будут?
— Кто?
— Какими богами будут люди?
— Люди богами не будут. Точнее, люди во множественном числе. Богами станут лишь немногие. Хотя и этого будет достаточно для толчка. В общем, какая разница, какими… Это будет совсем другое время.
— Я не смогу… — мне показалось, что когда я это сказала, поезд дрогнул и сбился со своего ровного ритма. — Я не смогу стать Сверхчеловеком.
Она молчала.
— Во мне слишком много от человека, он давит мне на плечи, пытается прижать к земле, ловит стрелы моей тоски…
— Я знаю, — тихо сказала Она, и легкое дуновение ветра коснулось моих волос сзади. Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не обернуться, не упасть ей на грудь и не разреветься. — Я знаю, что ты не станешь Сверхчеловеком, твое предназначение в другом. Поверь мне, милая, тебе не стоит расстраиваться. Твоя роль гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.
Ласковый ветер гладил мне волосы и лицо. От этого становилось легче, спокойней. Хотелось свернуться калачиком и дремать, нежась в этих теплых струях.
— Спи… У тебя будет трудный день… У тебя будет трудное время… Ты сама узнаешь, что нужно делать… Тогда, когда это будет нужно… Спи милая…
Нежный ветер. Перестук колес. — Вы кто? — Мы рельсы…
Справка.
Объект: Система
Источник: Общий Информационный Канал Begin
“Идея о возможности жить без какой-либо Системы является одной из утопических форм мысли нынешнего тысячелетия. Основа этой идеологии — желание вырваться из круга обыденного, опостылевшего быта, испытать новые, неизведанные доселе ощущения. Многим кажется, что они смогут достичь большего, просто преодолев стройную структуру законов и бытовых условностей, которые окружают их в повседневности. Отказаться от соблюдения законов, от стандартов и стать вне общественной морали — вот что сейчас преподносится как житие “вне Системы”. Многое из этого далеко не так ново, как стараются представить новоявленные философы и пророки. Большая часть подобных идеологий откровенно выдрана с корнем из трудов философов прошлого, различных анархистов и социалистов, чье направление в философской науке давно признано тупиковым и бесперспективным. Подобная реставрация этих замшелых и разваливающихся на глазах зданий не приведет ни к чему, кроме разочарований и депрессий той группы людей, что пошла на поводу у узколобых знатоков философских несуразностей.
Следует отметить одну печальную тенденцию, свойственную этим “лидерам”, — страсть к разрушению. Хотя сказать так, значит польстить им. Не страсть, а страстишка, не больше. Они готовы уничтожать и ломать, но совершенно не задумываются о том, чтобы что-то построить хотя бы на руинах столь ненавистного им общества. Жить вне Системы для них — это всего лишь отказаться от привычного, от законов и писать на линованной бумаге поперек. Подобные взбрыки могут объясняться лишь невысокими умственными способностями и разнообразными отклонениями, заниматься которыми пристало бы психиатрам.
Неспособность подходить к процессу креативно, созидательно и позитивно точно характеризует таких идеологов “новой эры”. Под маркой свободы от Системы нам преподносится в большинстве случаев элементарный асоциальный психоз, означающий неспособность индивидуума успешно ужиться в обществе, которое его окружает. Удел неудачников и дремучих асоциалов…”
Из статьи доктора социологии Йельского Университета Линдона Ваксберга. Доклад на ежегодном симпозиуме по прикладной социологии в Генуе.
Примечание: “В этой статье, профессор впервые употребил слово “система” с заглавной буквы, как самостоятельное явление”. End
Часть 4
АНТРОПОТЕХНИКА
“Генная конструкция будет более значительным достижением, чем расщепление атома, и не менее опасным”.
Либе Кавалеры
“Этика должна приспосабливаться к науке, а не наоборот”.
Роберт Эдварде
“Дебил, с этической точки зрения, стоит на одной ступени с шимпанзе…
…должно быть возможным умерщвление тяжело умственно отсталых новорожденных…”
Петера Зингера
Париж был веселым городом. Не таким, как, скажем Рио-де-Жанейро в период нескончаемого карнавала, не таким, как Нью-Йорк во время празднования Нового года. Париж был просто веселым. Не буйным, не панибратским. В воздухе витало ощущение радости, свободы и, вместе с тем, спокойствия, надежности, свойственным, наверное, всей современной Европе. Перемешанная до однородности, взболтанная, взбитая, как гоголь-моголь, разноцветная Европа приобрела какой-то общий для всех городов запах, цвет и даже язык. Молодежь во всех странах Старого Света все больше и больше экспериментировала с родной лингвистикой, вплетая заимствования в свою речь, как ленту в косу. Иногда это смотрелось гармонично, иногда нелепо. Что-то приживалось, что-то нет, а иногда казалось, что, переехав из Берлина в Лондон, ты никуда не переезжал, а так и остался среди буйства евростандарта в архитектуре, строительных материалах, еде, одежде. Даже язык и культура разных стран все стремительней сдвигались в область усредненной культуры и усредненного языка. Чтение Шекспира на языке оригинала становилось все большим и большим подвигом, и постепенно такое умение делалось достоянием особо ученых мужей, тигров библиотек или обыкновенных чудаков, которым было все равно, что делать, лишь бы пооригинальней.
Париж был веселым городом, беззаботным, легким. Может быть, это была его последняя линия обороны. Последняя армия, которая никак не хотела сдаваться.
Таксист, который меня вез, был араб с традиционным именем Али на беджике. Это вполне привычно смотрелось как в Дели, так и в центре Европы. Наверное, так же естественно смотрелись дворники-татары в Москве начала двадцатого века. Профессиональная ниша, почти целиком занятая эмигрантами из неблагополучных стран, — явление естественное для больших государственных образований.
В салоне пахло благовониями, но после Индии я почти этого не ощущала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43