Америка - не юная страна: она была стара, грязна и зла еще до первопоселенцев, до индейцев. Зло затаилось там в ожидании.
И вечно легавые: уравновешенные и ловкие наймиты полиции штата с высшим образованием, отрепетированная примирительная скороговорка, электронные глаза просвечивают насквозь вашу машину и вещи, одежду и лицо; оскаленные крючки больших городов, вкрадчивые деревенские шерифы с чем-то черным и угрожающим в старых глазах цвета поношенной серой байковой рубахи…
И вечно засады с машиной: в Сент-Луисе махнули студебеккер 42 года (в нем был встроенный дефект конструкции как и в Бажбане) на старый перегретый лимузин паккард и еле доехали до Канзас-Сити, а там купили форд, который жрал топливо, как выяснилось, отказались от него ради джипа, который слишком гнали (ни к черту они не годятся на шоссе) - и спалили у него что-то внутри, начало греметь и перекатываться, вновь пересели на старенький восьмицилиндровый фордик. Если надо доехать до конца, с этим движком ничего не сравнится, жрет он там горючку или нет.
А тощища США смыкается над нами как никакая другая тоска в мире, хуже, чем в Андах, высокогорные городки, холодный ветер с открыточных пиков, разреженный воздух как смерть в горле, речные города Эквадора, малярия, серая как мусор под черным стетсоном, дробовики, заряжаемые с дула, стервятники роются в грязи посреди улиц - и что вас поражает, стоит сойти с парома в Мальмч (на пароме налога на газ не берут) Швеция вышибает из вас всю эту дешевую, беспошлинную горючку и прямо вытирает об вас ноги: в глаза никто не смотрит и кладбище в самом центре города (каждый город в Швеции, кажется, выстроен вокруг кладбища), и днем совершенно нечего делать, ни бара, ни киношки, и я взорвал свой последний кропаль танжерского чая и сказал: «Килограша, а не пойти ли нам обратно на паром.»
Ничто не сравнится с американской тоской. Ее не видно, никогда не знаете, откуда она подползет. Возьмите, к примеру, какой-нибудь коктейль-бар в конце боковой улицы подотдела - в каждом квартале свой бар, и своя аптека, и рынок, и винная лавка. Заходите, и тут вас шарахает. Но откуда она берется?
Не от бармена, не от посетителей, не из кремовой пластиковой отделки табуретов у стойки, не из тусклой неоновой вывески. Даже не из телевизора.
А наши привычки лепятся этой тоской, как будет лепить вас кокаин, опережая антрацитовый соскок. А мусор уже на исходе. И вот мы здесь в этом безлошадном мухосранске строго на сиропе от кашля. И сблевали мы весь сироп, и поехали дальше и дальше, холодный весенний ветер свистал сквозь эту кучу металлолома вобравшую в себя наши дрожащие и потные кумарные тела ведь вас всегда сваливает простуда когда из тела вытекает мусор… Дальше сквозь шелушащийся пейзаж, дохлые броненосцы на дороге и стервятники над топью и пнями кипарисов. Мотели с фанерными касторовыми стенками, газовой горелкой, тощими розовыми одеялами.
Залетная мазь, гастролеры и шаровики, уже замочили лепил из Техаса…
А на луизианского лепилу никто в здравом уме никогда не наедет. Такой в штате Антимусорный Закон.
Наконец, приехали в Хьюстон, где я знаю одного аптекаря. Я там пять лет не был, а он поднимает взгляд и моментально меня срисовывает, просто кивает и говорит: «Подождите у стойки…»
И вот я сажусь и выпиваю чашечку кофе, и через некоторое время он подходит, садится рядом и спрашивает: «Так что вы хотите?»
«Кварту гатогустрицы и сотню нембиков.»
Тот кивает: «Заходите через полчаса.»
И вот когда я возвращаюсь, он протягивает мне пакет и говорит: «Пятнадцать долларов… Будь осторожнее.»
Двигаться настойкой дурцы - жуткая заруба, сначала надо выжечь алкоголь, затем выморозить камфару и отсосать эту бурую жидкость пипеткой; вмазываться нужно в венярку, иначе схватите абсцесс, куда бы не вмазывали. Самый ништяк - хапнуть ее с дуровыми сериками… Поэтому мы выливаем ее в бутылку из-под Перно и стартуем в Новый Орлеан мимо радужно переливающихся озер и оранжевых всполохов газа, мимо болот и мусорных куч, крокодилов, ползающих по битым бутылкам и консервным банкам, мимо неоновых арабесок мотелей, севшие на мель шмаровозы орут непристойности проезжающим машинам со своих необитаемых островков помоек…
Новый Орлеан - мертвый музей. Мы гуляем по Толкучке, нюхтаря дурцу и сразу же находим Чувака. Мир здесь тесен, и душманы всегда знают, кто банкует, поэтому он прикидывает, какая, к чертям, разница, и толкает кому попало. Мы затариваемся гарриком и отваливаем в Мексику.
Обратно через озеро Чарльз и страну дохлых автоматов, южный конец Техаса, шерифы, чпокающие черномазых, оглядывают нас и проверяют бумаги на машину. Что-то спадает с плеч, стоит пересечь границу в Мексику, и неожиданно пейзаж лупит вас в лицо, и между вами с ним нет ничего, пустыня, горы и стервятники; крохотные пылинки, описывающие круги, а иные - так близко, что слышно, как крылья рассекают воздух (сухой сиплый звук), и когда они что-то замечают, то изливаются стремительно из голубого неба, из этого сокрушительного проклятого голубого неба Мексики, черной воронкой вниз… Ехали всю ночь, на заре очутились в теплом туманном местечке, собаки гавкают и слышно, как льется вода.
«Пиздопропащенск,» сказал я.
«Что?»
«Городок так называется. Уровень моря. Отсюда прямо вверх нам ползти еще десять тысяч футов.» Я лизнул и улегся спать на заднее сиденье. Хорошо она машину водит. Это видно сразу, как только человек садится за руль.
Мехико где Лупита сидит как ацтекская Богиня Земли, скупо выделяя маленькие чеки с паршивым говном.
«Продавать - больше входит в привычку, чем употреблять,» говорит Лупита. У непользующихся кровососов развивается контактная привычка и вот с нее-то уже соскочить нельзя. У агентов она тоже есть. Возьмите Брэдли-Покупателя. Лучший агент по борьбе с наркотиками в своей отрасли. Любой на мусоре его сделает. (Примечание: Сделает в смысле врубится или оценит) То есть он может подрулись к такому пирату и огрести все скопом. Он так анонимен, сер и призрачен, что пират его потом и не вспомнит. Вот он и винтит одного за другим…
Так вот, Покупатель все больше и больше становится похожим на драпарника. Пить он не может. Стоять у него не стоит. Зубы выпадают. (Как беременные женщины теряют зубы, выкармливая постороннего человека, так и торчки теряют свои желтые клыки, выкармливая мартышку) Он все время посасывает леденец. Особенно врубается в Бэби Рутс. «В натуре омерзительно видеть, как Покупатель сосет эти свои леденцы,» свидетельствует один мент.
Покупатель принимает зловещий серо-зеленый оттенок. Факт в том, что его тело само начинает вырабатывать свой собственный мусор или его эквивалент. У Покупателя - постоянный подхват. Чувак Внутри можно сказать. Или он так сам считает. «Вот просто засяду в комнате и все,» говорит он. «Ебать их всех. Со всех сторон квадраты. Я - единственный полноценный в нашей отрасли.»
Но приход нисходит на него великим черным ветром сквозь кости. Поэтому Покупатель выслеживает какого-нибудь молодняка и дает ему чек, чтоб закорешиться.
«О, ладно,» говорит мальчуган. «Так что вы хотите сделать?»
«Я просто хочу потереться об тебя и поймать кайф.»
«Ну… Ну, хорошо… А вы что, физически не можете, как все люди?»
Позже мальчишка сидит в Уолдорфе с двумя коллегами, ломая пальцами фунтовый кекс. «Самое отвратительно в жизни, ради чего я стоял спокойно,» рассказывает он. «Он каким-то образом весь размягчается, как медуза из студня, и так мерзко меня окутывает. Потом весь увлажняется, как будто зеленая слизь выступает. Поэтому я догадываюсь, что у него что-то вроде какого-то жуткого оргазма… У меня чуть крыша не едет от этой зеленой дряни, которой он меня облепил, а воняет он как старая гнилая канталупа.»
«Да все равно на шару и уксус сладок.»
Мальчишка обреченно вздыхает: «Да, наверно ко всему привыкаешь. У меня с ним завтра опять стрелка.»
Покупатель подсаживается так все туже. Подзарядка ему нужна уже каждые полчаса. Иногда он крейсирует по участкам, подмазывая попкарей, чтоб впустили его в стойло к пыжикам. Постепенно он доходит до того, что сколько бы контактов у него ни было, словить приход не получается. И тут он получает повестку от Районного Инспектора:
«Брэдли, вышеповедение дает пищу слухам - и ради вашего же блага я надеюсь, что это не более чем слухи - настолько они отвратительны… Я имею в виду, что супруга Цезаря… хрумп… то есть. Департамент должен быть вне подозрений… определенно, вне тех подозрений, которые вы, кажется, возбуждаете. Вы порочите весь дух нашей отрасли. Мы готовы принять вашу немедленную отставку.»
Покупатель бросается наземь и подползает к Р.И. «Нет, Начальник, нет… Департамент - это вся моя жизнь.»
Он целует руку Р.И., засовывая его пальцы себе в рот. (Р.И. должен чувствовать его беззубые десны), жалуясь, что потерял все зубы «на шлювбе». «Умоляю вас, Начальник. Я буду подтирать вам зад, стирать ваши испачканные гондоны, драить вам ботинки салом с собственного носа…»
«Нет, в самом деле, это отвратительно! У вас что, гордости никакой нет? Должен вам сказать, я испытываю отчетливое омерзение. Я имею в виду, что в вас есть что-то, ну, гнилое, что ли, и несет от вас как от компостной кучи.» Он подносит к лицу надушенный платок. «Я должен просить вас покинуть этот кабинет немедленно.»
«Я все сделаю, Начальник, все что угодно.» Его разоренное зеленое лицо раскалывается в ужасной ухмылке. «Я еще молод, Начальник, и довольно силен, если подкачаю крови.»
Р.И. отрыгивается в носовой платок и указывает на дверь вялой рукой. Покупатель встает и мечтательно смотрит на Р.И. Его тело начинает изгибаться как прутик лозоходца. Он стремительно бросается вперед…
«Нет! Нет!» орет Р.И.
«Шлюп… шлюп шлюп.» Через час Покупателя в отключке находят в кресле Р.И. Сам Р.И. исчез бесследно.
Судья: «Все указывает на то, что вы, неким невыразимым образом э-э… ассимилировали Районного Инспектора. К сожалению, доказательств этому нет. Я бы рекомендовал, чтобы вас изолировали или, точнее, содержали в некоем заведении, но мне не известно ни одно подобное место, соответствовавшее бы человеку вашего калибра. Весьма неохотно я вынужден распорядиться об освобождении вас из-под стражи.»
«Его в аквариум надо поставить,» говорит арестовавший его офицер.
Покупатель наводит ужас на всю отрасль. Исчезают торчки и агенты. Подобно летучей мыши-вампиру, он испускает наркотические миазмы, затхлый зеленый туман, анестезирующий его жертвы и парализующий их до беспомощности в его обволакивающем присутствии. Собрав улов, он заползает на несколько дней в нору, словно насытившийся боа-констриктор. В конце концов, он попадается за перевариванием Коммиссионера По Наркотикам и уничтожается из огнемета - следственная комиссия постановляет, что такие средства оправданы, поскольку Покупатель утратил свое человеческое гражданство и, следовательно, является существом без видовой принадлежности и угрозой наркотической отрасли на всех уровнях.
В Мехико весь трюк в том, чтобы найти местного наркошу с официальной чекухой, по которой им каждый месяц выделяется определенное количество. Нашим Чуваком был Старый Айк, большую часть жизни проведший в штатах.
«Я ездил с Айрин Келли, рисковая баба была. В Бьютте, штат Монтанья, ее от кокса жутики взяли, и она забегала по всей гостинице с воплями, что китайские литера за ней с мясницкими тесаками гоняются. Я знал одного тихаря в Чикаго, тоже марафет во всю втыкал, так он кайф от кристалликов ловил, голубеньких таких. И вот, значит, у него чердак однажды слетает и он начинает орать, что на него Федералы охотятся, несется по этому переулку и голову в мусорный бак засовывает. А я говорю: „И что же это, по-твоему, ты делаешь?“ а он отвечает: „Пошел вон, а не то пристрелю. Я спрятался лучше некуда.“»
Тут мы получаем немного кикера по чекухе. Шпигайся им в главный канал, сынок. По запаху можешь отпределить, как прошел - чистый и холодный запах в носу и горле, а за ним сквозь самый мозг хлынет чистое удовольствие, поджигая все эти снежные связочки. Голова у тебя разлетается снежными взрывами. Через десять минут хочется еще один сеанс сделать… через весь город и пешком пройдешь ради следующего сеанса. Но если на кикс фарта нет, то ты поешь, поспишь и забудешь о нем.
Тяга к нему - только в мозгу, это нужда без чувства и без тела, нужда призрака, по которому земля плачет, тухлая эктоплазма, выметаемая старым ширакетом с кашлем и харчками в утренней долбате.
Однажды утром просыпаешься и хаваешь ускоритель, и чувствуешь, как под кожей мураши побежали. 1890 черноусых фараонов блокируют двери и заглядывают в окна оскалив синие отчеканенные бляхи вместо зубов. Наркуши маршируют по комнате, распевая Мусульманский Похоронный Марш, несут труп Билли Гэйнза, стигматы его ран от струны мерцают мягким голубым пламенем. Целеустремленные детективы-шизофреники обнюхивают твой ночной горшок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17