Дерево широко раскинуло свои ветви, отбрасывая тень, а землю у его подножия покрывал мягкий прохладный зеленый мох, на который отец клал голову и иногда засыпал — ровный шум реки действовал на него успокаивающе. Здесь он однажды, погружаясь в дремоту, очнулся и увидел красивую молодую женщину, купающуюся в реке. Ее длинные волосы сияли, как само золото, и волнами спадали на обнаженные плечи. Груди у нее были маленькие и округлые. Она пригоршнями плескала на себя холодную воду, которая стекала по ее лицу и груди обратно в реку.
Эдвард старался оставаться спокойным. Он повторял себе: «Не шевелись. Если двинешься хотя бы на дюйм, она тебя заметит». Он не хотел напугать ее. А если честно, он еще ни разу не видел женщину такой, какою ее создала природа, и хотел получше рассмотреть ее, пока она не ушла.
И в этот миг он увидел змею. Наверно, водяного щитомордника. Змея скользила в воде, почти не тревожа речную гладь, и маленькая головка рептилии целилась в человеческое тело. Трудно поверить, что такая небольшая змея способна убить человека, но она способна. Такая вот змейка убила Кельвина Брайанта. Укусила его в лодыжку, и через несколько секунд он умер. А Кельвин Брайант был в два раза больше девушки.
Раздумывать, что предпринять, было некогда. Мой отец положился на инстинкт и, головой вперед и вытянув руки, бросился в реку как раз в то мгновение, когда щитомордник готов был вонзить два своих небольших ядовитых зуба ей в талию. Она, понятное дело, завизжала. Еще бы, мужчина бросается на вас, ныряя в воду, — как не завизжать. Он вынырнул из воды, держа в руках извивающуюся змею, которая разевала пасть, ища, во что впиться, и девушка завизжала в другой раз. Наконец ему удалось замотать змею в свою рубашку. Убивать ее он не стал, этого мой отец не любил. А отнес приятелю, который увлекался змеями.
А теперь представьте себе сцену: молодой мужчина и молодая женщина стоят по пояс в реке, без рубашек, и смотрят друг на друга. Солнце пронизывает листву, и там, где его лучи падают на воду, она искрится и сверкает. Но эти двое почти целиком в тени. Рассматривают друг друга. Вокруг покой, только природа живет своей жизнью. Им трудно заговорить, потому что не знаешь, что сказать. Ведь не скажешь: «Меня зовут Эдвард, а тебя?» Нет, конечно. Скажешь то, что сказала она, едва придя в себя:
— Ты спас мне жизнь.
И ведь верно, разве не так? Ее чуть не укусила ядовитая змея, и он спас ее. К тому же сделал это, рискуя собственной жизнью. Хотя ни один из них не упоминал об этом. Не было необходимости. Оба и так это знали.
— Ты храбрый, — сказала она.
— Нет, мэм, — ответил он, хотя она вряд ли была намного старше его. — Просто я увидал вас, и увидал змею, и… и прыгнул.
— Как тебя зовут?
— Эдвард, — сказал он.
— Хорошо, Эдвард. Отныне и навсегда это твое место. Мы будем называть его… Эдвардова роща. Дерево, эту часть реки, эту воду — всё. И если ты будешь неважно себя чувствовать или понадобится, чтобы тебе в чем-то повезло, приходи сюда, ляг отдохнуть и думай об этом.
— Ладно, — согласился он, правда в те времена он соглашался со всем, что бы ему ни говорили. Ему казалось, будто он на короткое время перенесся в иной мир. Он еще не возвратился на землю.
Она улыбнулась.
— А теперь отвернись, — сказала она, — я оденусь.
— Ладно.
И он отвернулся, и покраснел, так ему стало хорошо. До того хорошо, что почти невыносимо. Как будто он заново родился, стал лучше и совершенно другим.
Он не знал, сколько женщине может понадобиться времени, чтобы одеться, поэтому дал ей целых пять минут. А когда повернулся, ее не было — исчезла. Он даже не услышал, как она ушла. Он мог бы позвать ее — и хотел было, — да не знал ее имени. Теперь бы он спросил, первым делом.
Ветер шелестел листьями дуба, бежала, как прежде, река. А ее нигде не было. И в рубашке у него не оказалось никакой змеи, только сучок. Маленький коричневый сучок.
Правда, он был похож на змейку — точь-в-точь. Особенно когда отец швырнул его в реку и смотрел, как тот плывет.
Говорят, он обладал особым обаянием, был немногословен, внезапно впадал в задумчивость. В общем — застенчив. И тем не менее девушки в нем, моем отце, души не чаяли, видно находили что-то такое. Назовем это скромным обаянием. К тому же он был неплох собой, хотя никогда не придавал этому никакого значения. Он дружил со всеми, и все дружили с ним.
Его скромное обаяние
Говорят, он был забавник уже в то время. Говорят, знал несколько отличных анекдотов. Не в большой компании, где он держался особняком, а перехвати его одного — что многие особы женского пола в Эшленде явно норовили сделать! — и он точно мог рассмешить. Говорят, можно было слышать, как они смеются среди ночи, мой отец и те хорошенькие юные девушки у него на крыльце, просто заливаются, можно было слышать, как их смех разносится по ночному городку. Эшлендцы любили засыпать под звук смеха. Так оно было. В те давние времена.
Как он усмирил великана
Мой отец совершил множество подвигов, о которых доныне ходит бессчетно историй. Но, наверно, самой трудной задачей было сладить с Великаном Карлом, потому что тут он рисковал самой своей жизнью. Карл был высоченный, в два человеческих роста, обхватом — как трое человек, а силой — как целых десять. Лицо и руки у него были сплошь покрыты шрамами оттого, что жил он суровой жизнью, больше похожей на жизнь зверя, а не человека. И вел себя соответственно. Говорят, Карл родился от женщины, как всякий смертный, но скоро стало ясно, что тут что-то не так. Просто он был слишком огромный. Мать утром покупала ему одежду, а уже днем швы расползались, так быстро росло его тело. Вечером он ложился в кровать, сделанную под него плотником, а утром его ноги свисали, не умещаясь на ней. А еще он беспрерывно ел! Сколько бы еды она ни покупала или не приносила с поля, к вечеру во всех шкафах было шаром покати, а он продолжал жаловаться, что в животе у него пусто. Он стучал огромным кулаком по столу, требуя еды. «Еще, хочу еще! — вопил он. — Мать, еще хочу!» Четырнадцать лет она терпела, но в конце концов однажды, когда он пожирал оленью ногу и не смотрел на нее, она собрала пожитки и выскользнула из дому через заднюю дверь, чтобы больше никогда не возвращаться; он и не заметил, что она ушла, пока не покончил с олениной. Тогда его охватили горе и злость — и пуще всего голод.
И вот теперь он пришел в Эшленд. Ночью, когда обитатели местечка спали, Карл тайком обшарил сады и огороды, ища, чем подкрепиться. Сначала он брал только то, что жители Эшленда там выращивали; наступило утро, и они обнаружили, что их поля опустошены, на яблонях не осталось ни одного яблока, в водонапорной башне нет воды. Никто не знал, что делать. Карл, которому его дом стал слишком мал, ушел в горы, окружавшие Эшленд. А кому хотелось сходиться с ним лицом к лицу в горах? Да и что они могли сделать, эти люди, с тем ужасным чудовищем, каким стал Карл?
Так и продолжался этот грабеж какое-то время, пока однажды не пропало полдюжины собак. Казалось, опасность нависла над всем, что есть живого в городке. Нужно было что-то делать — но что?
Мой отец придумал план. План был опасный, но ничего другого не оставалось, и в одно прекрасное летнее утро мой отец отправился в путь, благословленный всеми обитателями Эшленда. Он направился в горы, где знал одну пещеру. В ней-то, как он догадывался, и жил Карл.
Пещеру скрывали сосны и огромная груда камней, а мой отец знал о ней, потому что много лет назад вывел оттуда молодую девушку, которая заблудилась в ее глубинах. Он остановился у пещеры и крикнул:
— Карл!
В ответ он услышал эхо собственного голоса, отразившееся от дальнего конца пещеры. — Выйди на свет, Карл! Я знаю, что ты здесь. Я пришел передать тебе требование наших горожан.
Несколько минут ничто не нарушало тишину глухого леса, наконец мой отец услышал шум и почувствовал, как затряслась земля. Из тьмы пещеры появился Карл. Отцу и в страшном сне не могло привидеться, что он такой огромный. И ох как страшен видом! Весь в царапинах и синяках от жизни в диком горном лесу — и оттого, что иногда, просто не в силах терпеть голод, не мог дождаться, когда его добыча умрет, и впивался в нее еще живую, царапающуюся и кусающуюся. У него были сальные длинные черные волосы, в густой спутанной бородище застряли кусочки пищи и ползали всяческие букашки, которые ими питались.
Увидев моего отца, он расхохотался.
— Чего тебе надобно, человечишка? — спросил он с ужасной ухмылкой.
— Ты не должен больше приходить в Эшленд за пищей, — сказал мой отец. — Ты лишаешь наших фермеров урожая, а детей — их любимых собак. — Что? И ты задумал меня остановить? — сказал Карл, его громовый голос прокатился по долинам и наверняка был слышен аж в самом Эшленде. — Да я могу переломить тебя, как ветку! — И чтобы показать, как он это сделает, отломил сук от соседней сосны и растер пальцами в пыль. — Да я, — продолжал он, — могу съесть тебя в один момент и не поперхнуться! Могу!
— Для этого я и пришел, — сказал мой отец. Лицо у Карла скривилось то ли в замешательстве, то ли оттого, что одна из букашек выползла из его бороды и поползла по щеке.
— Что это значит «для этого ты и пришел»?
— Чтобы ты съел меня, — ответил отец. — Я буду первой жертвой.
— Первой… жертвой?
— Тебе, о великий Карл! Мы покоряемся твоему могуществу. И мы поняли, что для спасения многих надо пожертвовать немногими. Так что я твой… завтрак, наверное?
Слова моего отца сбили Карла с толку. Он замотал головой, чтобы в мозгах прояснилось, и полчища тварей, ползающих у него в бороде, посыпались на землю. Он затрясся всем телом, и мгновение казалось, что он сейчас упадет, и, чтобы устоять на ногах, он прислонился к скале.
Такое было впечатление, что его поразило какое-то оружие. Такое было впечатление, что его ранило в сражении.
— Я… — проговорил он очень тихо и даже печально. — Я не хочу тебя есть.
— Не хочешь? — сказал отец с большим облегчением.
— Нет, — ответил Карл. — Я никого не хочу есть. — И огромная слеза покатилась по его заскорузлому лицу. — Просто мне очень голодно живется, — сказал он. — Моя мать всегда так замечательно готовила, но потом она оставила меня одного, и я не знал, что делать. Собаки… простите меня за собак. Простите меня за все.
— Понимаю, — сказал отец.
— Я не знаю, что мне теперь делать, — пожаловался Карл. — Посмотри на меня — я огромный. Мне нужно есть, чтобы жить. Но я остался совсем один, и не знаю, что…
— Готовить еду, — сказал отец. — Растить урожай. Ходить за скотиной.
— Ну конечно! — вздохнул Карл. — Думаю, мне надо забиться подальше в пещеру и никогда не выходить на свет. Я причинил вам слишком много неприятностей.
— Мы можем научить тебя, — сказал мой отец. Карл не понял его.
— Чему научить?
— Готовить еду, растить урожай. Земли тут предостаточно.
— Ты хочешь сказать, что я мог бы стать фермером?
— Да, — ответил мой отец. — Мог бы.
Все было в точности так, как я рассказываю. Карл стал самым знаменитым фермером в Эшлен-де, но моего отца легенды сделали еще знаменитей. Рассказывали, будто он может заворожить кого угодно, просто пройдя по комнате. Будто он наделен особой силой. Но мой отец был человек скромный и говорил, что ничего такого за ним не водится. Он всего лишь любит людей, а люди любят его. Все очень просто, говорил он.
Он отправляется ловить рыбу
В ту пору случился в наших местах потоп, но что я могу добавить к тому, что об этом уже написано? Ливни, один за другим, беспрерывно. Ручьи превратились в реки, реки в озера, а все озера вышли из берегов и слились в одно огромное — глазом не обведешь. Однако Эшленд — большая его часть — каким-то образом уцелел. Кое-кто говорит, удачное расположение горной гряды разделило воды, и они обтекли его с двух сторон. Правда, один конец Эшленда, дома и все остальное, до сих пор остается на дне того, что теперь называется — и вполне подходяще, если не чересчур уж художественно, — Великим Озером, и по сию пору летней ночью можно услышать, как стонут призраки тех, кто утонул в тот потоп. Но самое примечательное в этом озере — зубатка, которая живет в нем. Зубатка величиной с человека, говорят — даже еще больше. Враз ногу отхватит, если нырнешь слишком глубоко. Ногу, а то и больше, если зазеваешься.
Только простак или герой мог попытаться поймать такую громадную рыбу, а мой отец, как вам сказать… думаю, он был немножко и то, и другое.
Однажды на рассвете он отправился один на берег, сел в лодку и отплыл на середину Великого Озера, где самая глубина. Какая у него была наживка? Дохлая мышь, которую он нашел в ларе, где хранилось зерно. Он нацепил ее на крючок и закинул удочку. Целых пять минут потребовалось, чтобы наживка опустилась на дно, и тогда он стал медленно поднимать ее. Вскоре он почувствовал удар. Рыба рванула так сильно, что сорвала мышь вместе с крючком и оборвала лесу, удилище согнулось, лодка закачалась на воде. Тогда он попробовал снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Эдвард старался оставаться спокойным. Он повторял себе: «Не шевелись. Если двинешься хотя бы на дюйм, она тебя заметит». Он не хотел напугать ее. А если честно, он еще ни разу не видел женщину такой, какою ее создала природа, и хотел получше рассмотреть ее, пока она не ушла.
И в этот миг он увидел змею. Наверно, водяного щитомордника. Змея скользила в воде, почти не тревожа речную гладь, и маленькая головка рептилии целилась в человеческое тело. Трудно поверить, что такая небольшая змея способна убить человека, но она способна. Такая вот змейка убила Кельвина Брайанта. Укусила его в лодыжку, и через несколько секунд он умер. А Кельвин Брайант был в два раза больше девушки.
Раздумывать, что предпринять, было некогда. Мой отец положился на инстинкт и, головой вперед и вытянув руки, бросился в реку как раз в то мгновение, когда щитомордник готов был вонзить два своих небольших ядовитых зуба ей в талию. Она, понятное дело, завизжала. Еще бы, мужчина бросается на вас, ныряя в воду, — как не завизжать. Он вынырнул из воды, держа в руках извивающуюся змею, которая разевала пасть, ища, во что впиться, и девушка завизжала в другой раз. Наконец ему удалось замотать змею в свою рубашку. Убивать ее он не стал, этого мой отец не любил. А отнес приятелю, который увлекался змеями.
А теперь представьте себе сцену: молодой мужчина и молодая женщина стоят по пояс в реке, без рубашек, и смотрят друг на друга. Солнце пронизывает листву, и там, где его лучи падают на воду, она искрится и сверкает. Но эти двое почти целиком в тени. Рассматривают друг друга. Вокруг покой, только природа живет своей жизнью. Им трудно заговорить, потому что не знаешь, что сказать. Ведь не скажешь: «Меня зовут Эдвард, а тебя?» Нет, конечно. Скажешь то, что сказала она, едва придя в себя:
— Ты спас мне жизнь.
И ведь верно, разве не так? Ее чуть не укусила ядовитая змея, и он спас ее. К тому же сделал это, рискуя собственной жизнью. Хотя ни один из них не упоминал об этом. Не было необходимости. Оба и так это знали.
— Ты храбрый, — сказала она.
— Нет, мэм, — ответил он, хотя она вряд ли была намного старше его. — Просто я увидал вас, и увидал змею, и… и прыгнул.
— Как тебя зовут?
— Эдвард, — сказал он.
— Хорошо, Эдвард. Отныне и навсегда это твое место. Мы будем называть его… Эдвардова роща. Дерево, эту часть реки, эту воду — всё. И если ты будешь неважно себя чувствовать или понадобится, чтобы тебе в чем-то повезло, приходи сюда, ляг отдохнуть и думай об этом.
— Ладно, — согласился он, правда в те времена он соглашался со всем, что бы ему ни говорили. Ему казалось, будто он на короткое время перенесся в иной мир. Он еще не возвратился на землю.
Она улыбнулась.
— А теперь отвернись, — сказала она, — я оденусь.
— Ладно.
И он отвернулся, и покраснел, так ему стало хорошо. До того хорошо, что почти невыносимо. Как будто он заново родился, стал лучше и совершенно другим.
Он не знал, сколько женщине может понадобиться времени, чтобы одеться, поэтому дал ей целых пять минут. А когда повернулся, ее не было — исчезла. Он даже не услышал, как она ушла. Он мог бы позвать ее — и хотел было, — да не знал ее имени. Теперь бы он спросил, первым делом.
Ветер шелестел листьями дуба, бежала, как прежде, река. А ее нигде не было. И в рубашке у него не оказалось никакой змеи, только сучок. Маленький коричневый сучок.
Правда, он был похож на змейку — точь-в-точь. Особенно когда отец швырнул его в реку и смотрел, как тот плывет.
Говорят, он обладал особым обаянием, был немногословен, внезапно впадал в задумчивость. В общем — застенчив. И тем не менее девушки в нем, моем отце, души не чаяли, видно находили что-то такое. Назовем это скромным обаянием. К тому же он был неплох собой, хотя никогда не придавал этому никакого значения. Он дружил со всеми, и все дружили с ним.
Его скромное обаяние
Говорят, он был забавник уже в то время. Говорят, знал несколько отличных анекдотов. Не в большой компании, где он держался особняком, а перехвати его одного — что многие особы женского пола в Эшленде явно норовили сделать! — и он точно мог рассмешить. Говорят, можно было слышать, как они смеются среди ночи, мой отец и те хорошенькие юные девушки у него на крыльце, просто заливаются, можно было слышать, как их смех разносится по ночному городку. Эшлендцы любили засыпать под звук смеха. Так оно было. В те давние времена.
Как он усмирил великана
Мой отец совершил множество подвигов, о которых доныне ходит бессчетно историй. Но, наверно, самой трудной задачей было сладить с Великаном Карлом, потому что тут он рисковал самой своей жизнью. Карл был высоченный, в два человеческих роста, обхватом — как трое человек, а силой — как целых десять. Лицо и руки у него были сплошь покрыты шрамами оттого, что жил он суровой жизнью, больше похожей на жизнь зверя, а не человека. И вел себя соответственно. Говорят, Карл родился от женщины, как всякий смертный, но скоро стало ясно, что тут что-то не так. Просто он был слишком огромный. Мать утром покупала ему одежду, а уже днем швы расползались, так быстро росло его тело. Вечером он ложился в кровать, сделанную под него плотником, а утром его ноги свисали, не умещаясь на ней. А еще он беспрерывно ел! Сколько бы еды она ни покупала или не приносила с поля, к вечеру во всех шкафах было шаром покати, а он продолжал жаловаться, что в животе у него пусто. Он стучал огромным кулаком по столу, требуя еды. «Еще, хочу еще! — вопил он. — Мать, еще хочу!» Четырнадцать лет она терпела, но в конце концов однажды, когда он пожирал оленью ногу и не смотрел на нее, она собрала пожитки и выскользнула из дому через заднюю дверь, чтобы больше никогда не возвращаться; он и не заметил, что она ушла, пока не покончил с олениной. Тогда его охватили горе и злость — и пуще всего голод.
И вот теперь он пришел в Эшленд. Ночью, когда обитатели местечка спали, Карл тайком обшарил сады и огороды, ища, чем подкрепиться. Сначала он брал только то, что жители Эшленда там выращивали; наступило утро, и они обнаружили, что их поля опустошены, на яблонях не осталось ни одного яблока, в водонапорной башне нет воды. Никто не знал, что делать. Карл, которому его дом стал слишком мал, ушел в горы, окружавшие Эшленд. А кому хотелось сходиться с ним лицом к лицу в горах? Да и что они могли сделать, эти люди, с тем ужасным чудовищем, каким стал Карл?
Так и продолжался этот грабеж какое-то время, пока однажды не пропало полдюжины собак. Казалось, опасность нависла над всем, что есть живого в городке. Нужно было что-то делать — но что?
Мой отец придумал план. План был опасный, но ничего другого не оставалось, и в одно прекрасное летнее утро мой отец отправился в путь, благословленный всеми обитателями Эшленда. Он направился в горы, где знал одну пещеру. В ней-то, как он догадывался, и жил Карл.
Пещеру скрывали сосны и огромная груда камней, а мой отец знал о ней, потому что много лет назад вывел оттуда молодую девушку, которая заблудилась в ее глубинах. Он остановился у пещеры и крикнул:
— Карл!
В ответ он услышал эхо собственного голоса, отразившееся от дальнего конца пещеры. — Выйди на свет, Карл! Я знаю, что ты здесь. Я пришел передать тебе требование наших горожан.
Несколько минут ничто не нарушало тишину глухого леса, наконец мой отец услышал шум и почувствовал, как затряслась земля. Из тьмы пещеры появился Карл. Отцу и в страшном сне не могло привидеться, что он такой огромный. И ох как страшен видом! Весь в царапинах и синяках от жизни в диком горном лесу — и оттого, что иногда, просто не в силах терпеть голод, не мог дождаться, когда его добыча умрет, и впивался в нее еще живую, царапающуюся и кусающуюся. У него были сальные длинные черные волосы, в густой спутанной бородище застряли кусочки пищи и ползали всяческие букашки, которые ими питались.
Увидев моего отца, он расхохотался.
— Чего тебе надобно, человечишка? — спросил он с ужасной ухмылкой.
— Ты не должен больше приходить в Эшленд за пищей, — сказал мой отец. — Ты лишаешь наших фермеров урожая, а детей — их любимых собак. — Что? И ты задумал меня остановить? — сказал Карл, его громовый голос прокатился по долинам и наверняка был слышен аж в самом Эшленде. — Да я могу переломить тебя, как ветку! — И чтобы показать, как он это сделает, отломил сук от соседней сосны и растер пальцами в пыль. — Да я, — продолжал он, — могу съесть тебя в один момент и не поперхнуться! Могу!
— Для этого я и пришел, — сказал мой отец. Лицо у Карла скривилось то ли в замешательстве, то ли оттого, что одна из букашек выползла из его бороды и поползла по щеке.
— Что это значит «для этого ты и пришел»?
— Чтобы ты съел меня, — ответил отец. — Я буду первой жертвой.
— Первой… жертвой?
— Тебе, о великий Карл! Мы покоряемся твоему могуществу. И мы поняли, что для спасения многих надо пожертвовать немногими. Так что я твой… завтрак, наверное?
Слова моего отца сбили Карла с толку. Он замотал головой, чтобы в мозгах прояснилось, и полчища тварей, ползающих у него в бороде, посыпались на землю. Он затрясся всем телом, и мгновение казалось, что он сейчас упадет, и, чтобы устоять на ногах, он прислонился к скале.
Такое было впечатление, что его поразило какое-то оружие. Такое было впечатление, что его ранило в сражении.
— Я… — проговорил он очень тихо и даже печально. — Я не хочу тебя есть.
— Не хочешь? — сказал отец с большим облегчением.
— Нет, — ответил Карл. — Я никого не хочу есть. — И огромная слеза покатилась по его заскорузлому лицу. — Просто мне очень голодно живется, — сказал он. — Моя мать всегда так замечательно готовила, но потом она оставила меня одного, и я не знал, что делать. Собаки… простите меня за собак. Простите меня за все.
— Понимаю, — сказал отец.
— Я не знаю, что мне теперь делать, — пожаловался Карл. — Посмотри на меня — я огромный. Мне нужно есть, чтобы жить. Но я остался совсем один, и не знаю, что…
— Готовить еду, — сказал отец. — Растить урожай. Ходить за скотиной.
— Ну конечно! — вздохнул Карл. — Думаю, мне надо забиться подальше в пещеру и никогда не выходить на свет. Я причинил вам слишком много неприятностей.
— Мы можем научить тебя, — сказал мой отец. Карл не понял его.
— Чему научить?
— Готовить еду, растить урожай. Земли тут предостаточно.
— Ты хочешь сказать, что я мог бы стать фермером?
— Да, — ответил мой отец. — Мог бы.
Все было в точности так, как я рассказываю. Карл стал самым знаменитым фермером в Эшлен-де, но моего отца легенды сделали еще знаменитей. Рассказывали, будто он может заворожить кого угодно, просто пройдя по комнате. Будто он наделен особой силой. Но мой отец был человек скромный и говорил, что ничего такого за ним не водится. Он всего лишь любит людей, а люди любят его. Все очень просто, говорил он.
Он отправляется ловить рыбу
В ту пору случился в наших местах потоп, но что я могу добавить к тому, что об этом уже написано? Ливни, один за другим, беспрерывно. Ручьи превратились в реки, реки в озера, а все озера вышли из берегов и слились в одно огромное — глазом не обведешь. Однако Эшленд — большая его часть — каким-то образом уцелел. Кое-кто говорит, удачное расположение горной гряды разделило воды, и они обтекли его с двух сторон. Правда, один конец Эшленда, дома и все остальное, до сих пор остается на дне того, что теперь называется — и вполне подходяще, если не чересчур уж художественно, — Великим Озером, и по сию пору летней ночью можно услышать, как стонут призраки тех, кто утонул в тот потоп. Но самое примечательное в этом озере — зубатка, которая живет в нем. Зубатка величиной с человека, говорят — даже еще больше. Враз ногу отхватит, если нырнешь слишком глубоко. Ногу, а то и больше, если зазеваешься.
Только простак или герой мог попытаться поймать такую громадную рыбу, а мой отец, как вам сказать… думаю, он был немножко и то, и другое.
Однажды на рассвете он отправился один на берег, сел в лодку и отплыл на середину Великого Озера, где самая глубина. Какая у него была наживка? Дохлая мышь, которую он нашел в ларе, где хранилось зерно. Он нацепил ее на крючок и закинул удочку. Целых пять минут потребовалось, чтобы наживка опустилась на дно, и тогда он стал медленно поднимать ее. Вскоре он почувствовал удар. Рыба рванула так сильно, что сорвала мышь вместе с крючком и оборвала лесу, удилище согнулось, лодка закачалась на воде. Тогда он попробовал снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17