Роль шамана обычно исполнял кто-нибудь из коллег мужского пола, чаще всего Мишка Котенкин.
Вспомнив Мишку, я ужасно расстроилась.
Втянула мужика в неприятности, аж до реанимации довела!
Как бы то ни было, сейчас мне не приходилось рассчитывать на чью-то помощь, а надо было действовать самой.
Я включила компьютер, дождалась, пока на экране загорится окно с картинкой и значками директорий. Обычно в качестве «обоев» на экран люди выбирают какой-нибудь красивый спокойный пейзаж с морским берегом или осенним лесом, фотографию любимого кота (у кого есть кот), собаки (у кого есть собака) или репродукцию любимой картины На моем собственном компьютере последнее время установлена репродукция «Весны» Боттичелли.
Так вот, у Петра Ильича вместо всех этих приятных и успокаивающих вещей на экране монитора была установлена фотография унылого промышленного здания с торчащими на заднем плане красно-белыми дымовыми трубами.
Я недоуменно пожала плечами и щелкнула мышью на значке «Мой компьютер». Эта скотина (я имею в виду машину) потребовала пароль.
Очень часто в приключенческих фильмах мне приходилось видеть, как крутые программисты в пулеметном темпе щелкают пальцами по клавишам, смотрят в потолок и через полминуты находят это проклятый пароль и раскрывают все тайны плохих дядек. Но это был явно не мой случай. Я и без пароля не слишком уверенно чувствовала себя перед чужим компьютером. Наудачу попробовала открыть значок «Мои документы», «Портфель»… Результат был тот же самый: компьютер требовал от меня пароль. Я совсем загрустила: перебирать в качестве пароля имена родных и знакомых не имело смысла, а вслепую тыкать пальцами в клавиатуру — тем более. На всякий случай попробовала щелкнуть мышью на значке «Корзина». Я знала, что туда сбрасываются всякие ненужные файлы перед тем, как их окончательно стереть.
К моему удивлению, «корзина» открылась, предложив моему вниманию несколько файлов с совершенно неудобочитаемыми названиями и один файл с названием «химком». Предположив, что это, скорее всего, значит «химический комбинат», я решила, что неплохо бы этот файл скопировать, чтобы позднее попробовать разобраться в нем под руководством кого-нибудь из «шаманов».
На полочке рядом с компьютером стояла неполная коробка чистых дискет. Я взяла одну и переписала на нее файл из корзины. К счастью, пароль у меня при этом не потребовали, и вообще процедура копирования прошла без особых затруднений.
Спрятав дискету в карман, я выключила компьютер и еще раз осмотрела квартиру.
Больше ничего интересного на глаза не попалось, да и мне, честно говоря, было не слишком уютно в чужой квартире, постоянно мерещились шаги за дверью и скрип ключа в замочной скважине. Убедившись, что не оставила следов своего пребывания (не считая одной убавившейся дискеты, но я надеялась, что Петр Ильич не станет их пересчитывать), я тихонько открыла дверь и выскользнула на лестничную площадку.
Говорят, новичкам везет. Так и мне явно везло каждый раз. Ни на лестнице, ни возле подъезда я никого не встретила и благополучно добралась до троллейбусной остановки.
* * *
Уходя из дому утром, я оставила мамулю и Петра Ильича спящими, потому что спешила посетить его квартиру пораньше. Теперь дома никого не было. Очень удачно: они собрались и ушли, и снова я избежала трудного разговора. Мамуля-то хотела со мной побеседовать обо всем, она читала газеты, но Петр Ильич явно к этому не стремился. Что ж, в этом вопросе наши желания совпадали, я просто не представляла, что ему сказать. Притворяться дурочкой не имело смысла: никто не поверит, что журналистка, заварившая такую кашу, полная идиотка. Дать понять Петру Ильичу, что я его подозреваю в неблаговидных поступках, было бы преждевременно. Стало быть, все к лучшему… Пускай мамуля еще немножко побудет в неведении, а уж потом я раскрою ей глаза на милого дружка!
А пока еще есть время, нужно срочно ехать на Новоапраксинский химический комбинат и выяснить, отчего же он так интересует нашего Петра Ильича, что даже на компьютерных «обоях» он вывел фотографию комбината! Как говорится, «скажи мне, что у тебя на „обоях“, и я скажу тебе, кто ты…»
Вчера я успела повесить «жирафовое» пальтецо на место и сапоги почистила и тоже вернула незаметно.
Комбинат находится за городом, а какие в нашей провинции дороги, известно каждому. Небось увязнешь по колено в грязи…
Я надела свои собственные высокие ботинки на толстой подошве, джинсы и черную кожаную куртку. Да, с переменой имиджа дела идут туго, но я знала совершенно точно, что женщины, подобные моей мамуле, никогда в жизни не поедут на Новоапраксинский химический комбинат, а стало быть, и в гардеробе у них нет ничего подходящего на такой случай.
Я все же порылась у мамули в шкафу и выудила широкий яркий шарф, который мамуля собственноручно связала позапрошлой зимой, повинуясь творческому порыву.
Теперь осталось только сложить в объемистую сумку походный набор журналиста: диктофон, удостоверение, две ручки, бумагу для записей. Как там поется в песне? «С „лейкой“ и с блокнотом, а то и с пулеметом…»
Будем надеяться, что пулемет в Новоапраксино мне не понадобится.
* * *
— Один билет до Новоапраксино, — сказала я кассирше.
Она протянула мне бумажный квадратик, отсчитала сдачу. Взглянув на билет, я убедилась, что за исключением даты, он как две капли воды похож на тот, что выпал из-за подкладки у Петра Ильича. Тот же вокзал, та же зона…
Электрички в нужном мне направлении ходили часто. Только поезд отошел от платформы, по вагонам потянулись вереницы разносчиков, предлагавшие пассажирам резиновые перчатки и будильники, плащи-дождевики и инсектициды, газеты и мороженое.
Пассажиры пытались дремать или читать детективы в ярких обложках, но каждые полминуты у них над ухом раздавался оглушительный голос очередного коробейника: «Разрешите привлечь ваше внимание! Я предлагаю вам приобрести вещь, совершенно необходимую в любом хозяйстве…»
Периодически в поток разносчиков вклинивались нищие со своим классическим припевом: «Мы люди не ме-естные…»
От всех этих криков у меня началась головная боль. К счастью, ехать пришлось не очень долго, голос из динамика объявил мою станцию, и я направилась в тамбур.
Новоапраксино произвело на меня угнетающее впечатление. Если поселки, которые поезд проезжал раньше, выглядели достаточно оживленными, участки — ухоженными, хоть и осень, дома производили впечатление жилых, и даже уродливые бетонные коробки новорусских особняков, при всем их безобразии, дышали жизнью, то здесь на всем лежал отпечаток запустения и распада.
Два пристанционных магазина щеголяли заколоченными окнами и дверьми, прямо посреди вокзальной площади явно не первый год ржавел брошенный за ненадобностью экскаватор. Окружавшие площадь деревянные дома по большей части явно были нежилыми, их давно не красили и не ремонтировали.
Я хотела было спросить у кого-нибудь из местных жителей, как добраться до химического комбината, но эта надобность сразу же отпала: оглядевшись, я увидела неподалеку от станции унылое промышленное здание с торчащими на заднем плане красно-белыми дымовыми трубами — то самое, которое Петр Ильич разместил на экране своего монитора.
К зданию вела грязная раздолбанная дорога, по которой, брели немногочисленные пассажиры, сошедшие вместе со мной с электрички. Все вместе производило такое тоскливое и безрадостное впечатление, что у меня невольно защемило сердце.
Во всяком случае, было совершенно ясно, куда идти. Перешагивая через ямы и колдобины, стараясь не провалиться в глубокую лужу, полную грязной осенней воды, я двинулась к комбинату.
Всех, кто шел вместе со мной по этой дороге, объединяло что-то общее в облике: понурость, унылая сгорбленная осанка людей, ни на что не надеющихся, людей, которые живут по привычке, встают сегодня, потому что вставали вчера. Все они шли поодиночке, не разговаривая друг с другом и не обращая друг на друга внимания.
Я прибавила шагу, чтобы вырваться из этой тоскливой вереницы. Обогнать их не составило труда, и через четверть часа я первая подошла к распахнутым настежь металлическим воротам, над которыми громыхали на ветру ржавые железные буквы, составлявшие название «Новоапраксинский химический комбинат».
В застекленной будке возле ворот дремала тетка-сторожиха в мрачной форме вневедомственной охраны. При виде меня она даже не пошевелилась: ей было совершенно все равно, кто и зачем входит на территорию комбината. В ее будочке половина стекол была разбита и заменена фанерками. Рядом с охранницей на колченогой тумбочке стоял чайник с торчащим из него кипятильником, и, по-видимому, тетка только на него смотрела с интересом, дожидаясь, когда он вскипит.
— Тетенька! — Я постучала ногтем в треснувшее стекло. — А, тетенька!
— Кошка драная тебе тетенька, — ответила охранница, не задумываясь. — Чего надо?
— Где у вас здесь начальство какое-нибудь сидит?
— Начальство, оно пока еще не сидит, — недовольным голосом ответила вохровка, — хотя и надо бы посадить. Начальство — оно небось где-нибудь на Кипре отдыхает.
— Что, так-таки никого из руководства на комбинате нет?
— Ну почему никого, — сторожиха потянулась к чайнику, который начал наконец подавать признаки жизни, — Никита Андреич здесь.
— Кто это — Никита Андреич? — поинтересовалась я, убедившись, что охранница посчитала наш разговор завершенным.
Тетка удивленно подняла глаза, увидела, что я все еще не ушла, и нехотя ответила:
— Известно кто. Замдиректора, Козодоев — Вот как? — Я почувствовала, что кровь прилила к моим щекам, а сердце взволнованно забилось. Значит, это все-таки Никита Козодоев! Козодоевых, конечно, на свете много, но Никита.., да еще, кажется, он поступил тогда в Технологический институт, значит, химик… — Вот как! — повторила я, взяв себя в руки. — А где бы его найти, Никиту Андреича?
— Да где же ты его найдешь? — в сердцах ответила тетка, вконец рассерженная моей настырностью. — Нешто он в кабинете сидит? Бегает где-нибудь по цехам.
Пока я шла по заляпанному грязью двору к проходной главного здания, в душе у меня расцветали воспоминания.
Не могу сказать, что Никита Козодоев был моей первой любовью — в первый раз я влюбилась в семь лет в соседа по даче, ему было тринадцать, и он отлично ездил на скейт-борде, — так вот, Никита, конечно, не был моей первой любовью, но слез я пролила из-за него немало. Он был старше меня на два года, и когда по телевизору в очередной раз показывали итальянский сериал про храброго и неподкупного комиссара Каттани, я вдруг прозрела: да комиссар же — вылитый Никита Козодоев! Те же темные волосы, тот же поворот головы, та же чуть мрачноватая улыбка…
К утру я поняла, что влюбилась в Козодоева.
Незачем вам объяснять, как относятся взрослые солидные учащиеся выпускных классов к девятиклашкам. Никак они к ним не относятся, они их просто не замечают. Тем более такую малопривлекательную личность, как я.
Очевидно, мамулины гены все же сыграли какую-то роль, потому что прежде, чем начать вертеться перед Никитой и его приятелями на переменах, я поглядела на себя со стороны и поняла с грустью, что это может привести только к тому, что вся школа будет надо мной смеяться. Терпеть насмешки я не хотела, поэтому пораскинула мозгами и вступила в научное ученическое общество имени Леонардо да Винчи, где Никита был активным членом и даже один год занимал почетное председательское место.
Никита обожал химию и собирался поступать в Техноложку. Тут мне ничего не светило, потому что к естественным наукам я испытывала не то чтобы отвращение, но устойчивую неприязнь, и получать двойки не позволяло мне только сильно развитое мамулей чувство долга.
В нашем школьном обществе была немногочисленная историческая секция. Я приткнулась туда, выбрала тему по русской истории «Борис Годунов и царевич Дмитрий» и надолго застряла в библиотеках.
Насчет убийства несчастного царевича в голове моей так ничего и не прояснилось. Одни историки утверждали, что Борис Годунов его убил, но во имя будущего России, другие — что не убивал, потому что не мог быть в то время в Угличе, третьи — что царевич сам случайно закололся ножичком, а Борис мучился совестью совершенно зря.
С Никитой мы встречались нечасто, только на общих собраниях. Однако перекидывались несколькими словами при встречах, и один раз он даже поручил мне подготовить два плаката к его докладу. А потом год кончился, Никита сдал выпускные экзамены и; пропал из виду, а после лета я его позабыла.
Не знаю, был ли Борис Годунов на самом деле злодеем или все ополчились на него, прочитав трагедию Пушкина — «мальчики кровавые в глазах», — но мне он, несомненно, помог сохранить перед Никитой лицо.
Мы не виделись почти десять лет, и сейчас я с любопытством ждала этой встречи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32