— Лихой конь! — сообщил старик, всовывая в мою руку уздечку. — Барон звать. Садись на иху светлость и езжай к Верке на участок. Через часок вернешь.
Мне сильнейшим образом захотелось вернуть Барона немедленно, но вокруг, предвкушая редкое зрелище, собралась целая толпа любопытных. Было бы несправедливо разочаровывать этих людей. К тому же мерин казался самой смирной и покорной лошадью на свете. Он был настолько жалок, что я подумал: отказаться от его услуг — значит обидеть славное животное, лишить его последнего шанса послужить человеку.
— Где вы разыскали это полезное ископаемое? — пошутил я, похлопывая Барона по тощей шее. — Судя по внешнему виду, этот рысак — современник Тита Флавия Веспасиана. Вы не откроете тайну, как он передвигается без инвалидной коляски?
Барон, который до сих пор уныло стоял, перебирая ногами, вдруг скосил на меня единственный глаз, и столько было в нем неожиданной хитрости и ехидства, что я внутренне ахнул. «Эге, — подумал я про себя, — здесь нужно держать ухо востро. Кажется, штучка с секретом».
— Ну пока, — сказал я Васе и лихо подпрыгнул, как это делали герои ковбойских кинофильмов, но Барон отодвинулся ровно настолько, чтобы сделать мой прыжок самой бесполезной на свете затратой сил. Так повторилось несколько раз, к большому удовольствию местных зевак. Особенно развеселилась эта компания, когда кто-то принес для меня лестницу-стремянку. Тогда за честь редакционного мундира вступился Вася, который схватил меня в охапку и рывком забросил на лошадиную спину. Едва успел я принять гордое вертикальное положение, как Барон встряхнул меня — думаю, для того, чтобы насладиться лязгом моих челюстей, — и отправился в путь со скоростью, которая вызвала бы презрительную усмешку у разморенной на солнце черепахи.
— Дядя, не превышай шестидесяти километров в час! — радостно завопил какой-то рыжий мальчишка.
Другие тоже что-то кричали, но я обращал на них такое же внимание, как утопающий на горный пейзаж. Мои глаза полезли на лоб. Дело в том, что хребет у Барона оказался столь острым, что о него можно было точить карандаши, и на каждом шагу я испытывал такое ощущение, будто сейчас распадусь на две равные половины. А чтобы не возникало никаких иллюзий, Барон два-три раза в минуту меня встряхивал, чутко прислушиваясь к исторгаемым мною воплям. Поражаясь собственной ловкости, я на ходу снял куртку и подсунул ее под себя. Стало легче. Настолько, что я нашел в себе силы оглянуться и убедиться в том, что мы едем в противоположную сторону. Я пробовал указать их светлости на ошибку и подергал уздечку, но добился лишь того, что Барон чуть не куснул меня за ногу. Потом покосился на меня, и в его хитрющем глазу было недвусмысленно написано: «Сиди-ка ты лучше спокойно, дружок. И не вздумай с меня соскочить. Предупреждаю честно: сбегу. Неделю будешь искать!»
Высказав эту мысль, Барон стал на краю дороги и начал делать вид, что любуется закатом. Я горько рассмеялся, настолько неслыханно глупой была ситуация. Я, корреспондент областной газеты, добрую сотню километров трясся по проселочным дорогам только для того, чтобы угождать прихотям старого одноглазого самодура!
— Эй, приятель! — обратился я к проходившему мимо парню. — Не хочешь ли прокатиться до правления? Я не эгоист!
Юноша прыснул и посмотрел на меня с оскорбительным сомнением.
— Не хочешь — не надо, — уныло произнес я. — Тогда скажи хотя бы, как развернуть их светлость на сто восемьдесят градусов?
— Вот это другое дело, — понимающе проговорил парень. — Эй, Барон! — крикнул он. — В сельпо привезли свежее пиво!
Нужно было видеть, как ожила эта старая кляча! Барон развернулся, по-молодому взбрыкнул копытом и галопом помчался вперед, так помчался, что лишь пыль да куры разлетались в разные стороны! Я вцепился руками в нечесаную гриву и трясся, как горох в погремушке. Не сбавляя пары, Барон пролетел мимо правления колхоза, обдал брызгами из лужи редакционный «Москвич», проскакал еще метров двести и как вкопанный остановился у палатки сельпо.
Очевидцы потом долго спорили, как оценить мой акробатический этюд. Одни утверждали, что это было двойное сальто средней сложности, а другие — что минимум тройное, с поворотом и кульбитами. Все были очень довольны эффектным зрелищем и особенно тем, что во время последнего кульбита я свернул шею злющему козлу (за которого до сих пор плачу из каждой получки).
Разумеется, никакая сила в мире не заставила бы меня вновь сесть на гнусного пропойцу, который променял своего седока на смоченную в пиве корку хлеба. Проклиная телефонный звонок, главного редактора и всех сивых меринов на свете, я, прихрамывая, побрел к машине.
И здесь произошли две встречи, которые с лихвой вознаградили меня за все мучения.
Во-первых, из хохочущей публики выбежала тоненькая девушка и сказала, что она и есть Вера Шишкина. Она очень извиняется, что так получилось, но ее дядя-конюх боится, что корреспонденты с их статьями вскружат ей, Вере, голову. А она хорошо понимает, что настоящей певицей станет только через много лет, если будет очень и очень много работать.
Короче, интервью получилось отличное. Вторая встреча произошла тогда, когда я уже открывал дверцы «Москвича». Подлетела «Победа», и из нее выпрыгнул Петя Никулькин, репортер молодежной газеты.
— Приветик, — небрежно бросил он. — Где здесь эта местная знаменитость? Старик заказал подвал — триста строк! Недурно?
Я сделал Вере знак молчать, подмигнул конюху, и тот отправился за Бароном.
— Туда можно добраться только на лошади, мост ремонтируется, — сказал я проникновенным голосом. — Прогулка — сплошное удовольствие! Надолго запомнишь. Хочешь, чтобы лошадка бежала резвее, скажи ей слова: «Свежее пиво». Ладно, чего там, благодарить будешь потом.
Благодарности от Пети я не получил и по сей день. Более того, он почему-то перестал со мной раскланиваться. Вот и оказывай людям услуги после этого!
Я ЗНАКОМЛЮ МИШУ С МОСКВОЙ
— Привет, дружище, — сказал я приятелю, сдергивая его с подножки вагона. — Нечего оглядываться, отсюда все равно не увидишь кремлевские куранты.
С Мишей я познакомился на отдыхе. Этот долговязый челябинский электрик оказался отличным парнем. Мы вместе нарушали санаторный режим, сбегая в пять утра на рыбалку, часами бродили по лесу, болтая на всякие темы, — одним словом, были неразлучны. Единственное, что меня возмущало в этом человеке, — это чудовищная любознательность. Миша был до предела напичкан самыми неожиданными сведениями и не терял ни малейшей возможности пополнить свои запасы каким-нибудь фактом или цифрой. В две недели он выудил из отдыхающих все их знания, а меня выпотрошил столь основательно, что я, казалось, должен был потерять для него всякий интерес. Но перед отъездом Миша признался, что я могу оказать ему огромную услугу: он страстно мечтает побывать в Москве и надеется, что я буду его проводником. И вот Мишина мечта осуществилась: он стоял на перроне вокзала и жадно впитывал в себя первые московские впечатления.
— Не отставай, — посоветовал я, — упаси тебя бог потеряться. Однажды один приезжий заблудился на московских улицах, и его нашли только через десять дней.
Миша кивнул и пошел за мной, как теленок.
— Это, между прочим, Казанский вокзал, — не брежно сообщил я.
— Значит, мы находимся на Комсомольской площади, на которой расположены также Ярославский и Ленинградский вокзалы, — обрадованно забубнил Миша. — Слева должна быть гостиница «Ленинградская», а справа, как всем известно…
— Недурно, — похвалил я, мучительно вспоминая, что же находится справа.
— …Центральный Дом культуры железнодорожника, — закончил Миша. — Так сказано в путеводителе. Может, не теряя времени, поедем в Третьяковскую галерею? Вещи сдадим в камеру хранения.
— Не возражаю. Пошли на троллейбус.
— Зачем? — удивился Миша. — Нужно спуститься в метро, доехать до станции «Библиотека имени Ленина», а там — на 6-м автобусе…
— Это займет больше времени, — сказал я с легким недовольством.
— Почему больше? — заупрямился Миша. — В путеводителе сказано, что это кратчайший путь. Тем более что я еще не видел метро. Поехали.
В Третьяковке я был сравнительно недавно, лет пятнадцать назад, и поэтому уверенно повел Мишу по залам. Но вместо того чтобы благоговейно выслушивать мои пояснения, он начал бойко рассказывать мне про разные картины. Вскоре его окружила целая дюжина посетителей, уважительно называвших его «товарищ экскурсовод». Из нашпигованного сведениями приятеля рвались всякие поучительные подробности про княжну Тараканову, боярыню Морозову и Ивана Грозного, о котором Миша знал наверняка больше, чем Пимен, летописец его величества. Я с трудом выдернул Мишу из Третьяковки и спросил, что он еще хочет посмотреть.
— Сейчас мы выйдем на набережную, — решил Миша, — перейдем через мост и осмотрим Красную площадь. Так рекомендует путеводитель.
На Красной площади Миша рассказал мне и целой толпе экскурсантов историю рубиновых кремлевских звезд, показал, где находилось Лобное место во время казни Пугачева, и объяснил доброму десятку приезжих, как им быстрее всего добраться до гостиниц и стадионов.
Затем мы сели на троллейбус и отправились в Лужники.
— Что это за дом? — спросил он, не отрываясь от окна.
— О, с постройки этого здания началась история одной из крупнейших в мире библиотек, — важно ответил я.
— Чушь, — спокойно заметил Миша. — Сначала в этом доме жил некто Пашков, внук денщика Петра Первого, и лишь потом здесь была создана библиотека. Кстати, знаешь ли ты, что если все полки этого книгохранилища вытянуть в одну линию, то они…
Я обиженно отвернулся, а Миша, с минутку посидев спокойно, затеял отчаянный спор со стариком старожилом, который рассказывал пассажирам, как раньше назывались различные московские улицы. Миша доказал как дважды два, что старик Москвы совершенно не знает, ибо Никольской называлась не нынешняя Кировская, а улица 25 Октября; что же касается Малой Дмитровки, то всякому ребенку известно, что нынче она улица Чехова, а не Пушкинская, как утверждает уважаемый старик. Миша строчил добытыми из книг Гиляровского сведениями и довел старожила до того, что он позорно бежал из троллейбуса под обидный смех пассажиров. О моем существовании Миша забыл. Только однажды он заглянул в путеводитель, толкнул меня в бок и дружелюбно сказал:
— Полюбуйся, Витя, это Парк культуры и отдыха имени Горького.
Это меня взбесило, но я промолчал и решил молча ждать своего часа. Мы посмотрели на стадионе футбольный матч, в течение которого Миша пичкал меня историей московского футбола, и потом я осуществил свой план: по дороге к метро затерялся в толпе. Я видел растерянную Мишину физиономию и ликовал при мысли о том, как он будет искать мой дом в новом квартале Черемушек. Это было жестоко, но адрес у Миши был.
В самом веселом настроении я приехал домой. Когда жена открыла дверь, я увидел Мишу. Он сидел рядом с моим тестем и яростно ему доказывал, что Садовое кольцо имеет форму неправильного эллипса. Увидев меня, Миша радостно вскочил.
— Прости, дружище, я тебя потерял! — воскликнул он. — Как ты ехал домой? Я уже начал беспокоиться, забыл тебе сказать, что кратчайший путь — это 108-м автобусом до Ленинского проспекта, а потом…
Я не дослушал и сбежал на кухню.
ДВА ВЕДРА НА КОРОМЫСЛЕ
— Уже тогда, когда библейский Давид сразил из пращи великана Голиафа, стало ясно, что мысль более могущественна, чем сила, — высокопарно изрек Гриша, длинный, сутулый и невероятно самоуверенный парень.
Меня всегда сильно раздражала манера этого типа хвастать своей начитанностью, но что поделаешь, если Вика слушала его развесив уши. Она сидела на скамье, грызла лимонные дольки и время от времени подбрасывала сучья в огонь, разгоревшийся от ее излюбленного вопроса:
— Мальчики, так что же все-таки в жизни важнее — сила или ум?
Между мной и Гришей была разница в десять килограммов мускулов и в пятьсот прочитанных книг. Причем мускулы принадлежали мне, а книги были прочитаны Гришей. Стоило ему раскрыть рот, как на вас низвергался водопад имен, цифр, дат и названий, водопад, который подминал вас, швырял, как щепку, и выбрасывал на берег жалким и ничтожным. И этой энциклопедии на двух тощих ногах я мог противопоставить лишь постоянную подписку на спортивную газету и второй разряд по боксу. Я самокритично сознавал, что это не бог весть что, но был весьма далек от непротивленчества и смирения гордыни.
— Послушайте, вы, мыслитель, — прорычал я, — любопытно было бы узнать, как вам помогут все эти Вольтеры и Свифты, скажем, перенести через лужу девушку? Учтите, девушка так устроена, что ей интереснее, если на руках носят ее, а не справку об освобождении от физкультуры.
Посверлив близорукими буравами Вику, Гриша ядовито ответил:
— Если бы Альберт Эйнштейн занимался только тем, что носил на руках девушек, то у нас было бы два Геракла и ни одной теории относительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19