— Знаешь, откуда эта тварь? — спросил Конан, не двигаясь с места.
Альвенель посмотрела на него расширенными глазами и отрицательно мотнула головой.
— Из Стигии, — сказал он. — Его яд убивает мгновенно. Скорость и быстрота реакции намного больше человеческой. Он опаснее самой опасной змеи. Осторожно вынь из ножен мой меч и протяни его мне рукояткой вперёд. Медленно…
Пока Альвенель выполняла приказ, Конан наблюдал за скорпионом в зеркало. Тот заподозрил угрозу, хвост его задрожал, а на загнутом, остром жале показалась капелька яда.
Не вытягивая руки, варвар раскрыл ладонь, и когда рукоять меча оказалась в ней, плавно сжал пальцы.
— У меня есть только жалкая доля мгновения, — сказал он. — До чего приятное ощущение. Только доля мгновения между жизнью и смертью…
Испугавшись ещё больше, Альвенель заглянула в его синие глаза — в них проснулось какое-то удивительное веселье, словно не было для этого человека ничего приятнее, чем находиться на краю гибели.
Потом ослепительной молнией сверкнул в воздухе клинок, и целое облако перьев взметнулось кверху.
Тьянь-по пожелал Гаспару хорошо выспаться и юрко шмыгнул в свою комнату. Гаспар представил с тоской, как будет сейчас ворочаться на холодной кровати и думать над своим печальным положением, и его передёрнуло. Проклятый кхитаец! У всех узкоглазых, вследствие вырождения их расы, нервы устроены таким образом, что узкоглазые не испытывают никаких волнений. Они слишком примитивны для этого.
Подозрительный и недоверчивый, учёный ещё вчера вытребовал у мажордома ключи от своей комнаты. Красть у него было решительно нечего, но осторожность никогда не помешает! К тому же, в дорожной сумке лежит толстый свиток пергамента — черновик трактата о слабоумии среди зембабвийских негров. А в черновике много помарок и исправлений, а также ошибок, ещё не замеченных автором, и потому неисправленных. Если проклятый кхитаец засунет в рукопись свой нос, у него будет возможность посмеяться над Гаспаром, а этого представитель передовой расы никак не может допустить.
Ключ, как это свойственно всем ключам вообще, провалился на самое дно кармана, и учёный извлёк его не без труда. Потом выяснилось, что он забыл, как надлежит вставлять его в скважину. Бороздкой влево? Или вправо? Гаспар положился на удачу и прогадал — ключ застрял и теперь не желал вылезать обратно.
Пока учёный боролся с замком, на него накатил страх. С ним такое бывало в детстве в похожей ситуации. Ему казалось, что за ним гонится людоед, он приближается, он все ближе и ближе, а дверь все не открывается, и счёт уже ведётся даже не на мгновения, а ещё меньше… Гаспар застонал от ужаса и весь вспотел.
— Как глупо, — сказал он себе. — Надо взять себя в руки.
Он отпустил ключ, торчащий из скважины, прижался спиной к стене, глубоко вздохнул и сосчитал до двадцати пяти. Стало полегче. Тогда он снова повернулся и едва не потерял сознание, даже не успев испугаться. Его напряжённые нервы сократились сами по себе, и солидный учёный подпрыгнул от неожиданности, увидев перед собой бледное, перекошенное лицо.
— Господин учёный? — произнёс шут (а это был он). — Вам до сих пор не спится?
— Ты чуть не убил меня, — шёпотом сказала Гаспар. — Бродишь тут, точно привидение…
— Забавно, правда? — спросил Баркатрас. — Но ваша учёность так говорит, потому что никогда не видел настоящего привидения. Так вот, я на него совершенно не похож.
— А почему твои колокольчики не звенели?
— Потому что я не прокажённый и не обязан предупреждать о своём появлении, — парировал шут. — Я залепил их язычки воском. У меня дело лично к вам, и мне не хотелось, чтобы о нём знали посторонние.
— Какое ещё дело? — грубо осведомился успокоившийся Гаспар.
— Я подумал, что если мы с вами разыграем вашего учёного коллегу, вам будет приятно.
— Глупости! — Гаспар начинал закипать. — Что значит — разыграть?
— Выставить дураком.
— До того ли мне, шут! — в сердцах сказал учёный. — Оставь меня в покое. Тут и без тебя хватает чепухи!
— Как скажете. — Баркатрас поклонился и исчез в темноте.
— Это неслыханно! — пробормотал Гаспар и снова взялся за ключ. На сей раз он поддался. Учёный перевернул его и снова вложил в скважину. Замок со скрипом открылся. Гаспар толкнул дверь и вошёл.
В его руке горела всего одна свеча, но на прикроватном столике, в золочёном подсвечнике, их было целых три. Он торопливо зажёг их все, одну за другой, а ту, что принёс с собой, прилепил прямо к полированной столешнице. Бороться за наследство он не будет, значит, мебель перейдёт к другому, стало быть, нечего её жалеть.
Зола в камине еле теплилась, но учёный все равно развесил перед ним свой сырой плащ и стал снимать мантию. Он запутался головой в её широких складках, а когда наконец освободился, взгляд его упал на подоконник. И Гаспар закричал во всё горло.
На подоконнике лежала голова Тьянь-по, отделённая от тела, со всклокоченными волосами и вздыбленной бородок. Раскосые глаза блестели, как кусочки мозаичного стекла.
Не помня себя, Гаспар вылетел в коридор. Он продолжал кричать. Дверь за ним захлопнулась сама по себе, и учёный оказался в полной темноте. Послышался какой-то шум и, как показалось Гаспару, прямо из стены возник кхитаец со свечой в руке, живой и здоровый. Голова его была на месте!
— Это вы? — спросил он. — Что случилось, уважаемый?
— Там, там! — орал Гаспар. — У меня на окне… Ваша голова!
— Моя голова? — переспросил Тьянь-по спокойно. — Но это абсурд. Одно и то же тело или же часть его не может пребывать в двух местах одновременно. Если моя голова со мной, а я надеюсь, что это так…
— Пойдёмте, посмотрим, — перебил его Гаспар. — Вы как жрец науки должны будете поверить своим глазам! Она там, говорю я.
— Может быть, вы ошиблись?
— Совершенно исключено.
— Может, это чья-то другая голова? — настаивал Тьянь-по.
— Это голова ваша, уверяю вас! — восклицал Гаспар. — Те же надбровные дуги, тот же наклон лба… и борода!
Тьянь-по пощупал свою бороду, пожал плечами и сказал:
— Ну, хорошо. Давайте взглянем.
Гаспар открыл свою дверь и пропустил кхитайца вперёд. Сам он заходить не спешил.
— Ну как, убедились? — крикнул он.
— Друг мой, здесь нет никакой головы, — отвечал Тьянь-по. — Попросту вы переутомились и съели за обедом много тяжёлой пищи.
Гаспар робко вошёл в комнату.
Действительно, головы не было. На том месте, где она находилась, стоял кувшин для умывания, синий, с отбитой ручкой.
* * *
В полной тишине, при погашенных свечах, Ченси лежал на кровати и размышлял: сделаться ли ему негодяем, или продолжить игру честного человека. В создавшихся условиях можно было рискнуть — вернуться к предложению Фаэрти, а убийства свалить на Грателло, тем более, что последний оказался и в самом деле нечист на руку. Для человека, который с пятнадцати до двадцати пяти лет почти ежедневно слышал в свой адрес обвинения в беспутстве, никчёмности, для которого каждая подачка от богатых родственников сопровождалась унизительными сценами, это было соблазнительно. Но… Во-первых, для такого дела нужно найти хорошего союзника. Положиться на маменькиных сынков, Фаэрти и Тью, значит изгадить все дело. А где его найти, хорошего союзника? Альвенель умнее других, но уж очень бойка. Только на правах любовника с ней можно сосуществовать, а при сообразительной леди уже находится в этом качестве мрачный длинноволосый громила… Кхитаец не годится — его, похоже, не деньги интересуют, а сама загадка как таковая. Второй учёный — трус. Предаст при любой возможности.
А во-вторых — как-то это непривычно и… скверно. Одно дело — проломить кому-нибудь голову табуреткой в кабаке или проткнуть мечом на перекрёстке из-за глупой, вздорной куртизанки, а другое, совсем другое — вот так, расчётливо, одного за другим извести несколько человек из-за титула и замка, который все равно скоро будет проигран в кости.
— Проклятая слабость! — выругался Ченси.
Те, кто думают, что заниматься подобными размышлениями легче, чем действовать, — глупцы. Мысли, изнуряющие, будоражащие, выматывают не хуже каторжных работ.
Когда стена, обтянутая гобеленом, над самой кроватью Ченси внезапно вздулась пузырём и в темноте, к которой успели привыкнуть глаза, промелькнуло что-то живое, подвижное и бесшумное, молодой человек решил, что это его собственные чёрные мысли неожиданно облеклись плотью. Через миг Ченси ощутил на себе посторонний взгляд. Два огромных круглых глаза, оранжевых, с чёрными вертикальными зрачками, следили за ним из темноты.
— Кто ты? — спросил Ченси. — Демон, пришедший за моей душой? Тварь из сопредельного мира? Впрочем, всё равно. Проваливай.
Ворчание, похожее на дробный рокот маленького барабана, послышалось в ответ. Глаза вдруг сделались больше. Они все росли и росли, пока Ченси не понял, что они приближаются. На самом деле всё произошло в одно мгновение, но для Ченси мгновение это растянулось почти до бесконечности.
Уже ощущая дыхание незваного гостя, пахнущее загустевшей кровью, Ченси перекатился к краю кровати и упал на пол. На кровать сразу опустилось что-то грузное и коротко взрыкнуло. Ченси не стал терять времени — вскочил, выхватил из ножен свой меч, лежавший на сундуке, и принял оборонительную позу. Он был в одной рубашке, трутница осталась в кармане куртки — зажечь свечу было нечем, да и вряд ли обладатель страшных глаз позволил бы ему возиться с огнём. Ченси видел его плавный силуэт, почти неотделимый от темноты.
— Откуда же ты взялся? — спросил Ченси. — Прятался в комнате? Сидел под кроватью?
Визитёр снова отреагировал на звук человеческого голоса — заворчал, как и в первый раз, очевидно, сгруппировался и опять прыгнул. Ченси рубанул его в воздухе и попал, но его самого хлестнуло чем-то горячим по плечу и щеке и толкнуло так сильно, что он потерял равновесие. Чёрное тело каталось, извивалось по полу. Ворчание сменилось рыком, в котором слышались ярость и боль.
Ченси вскочил, примерился и ударил, целясь между горящих глаз. Что-то опять толкнуло его, и горячее потекло по бедру. Но рык превратился в визг, и скоро всё стихло.
Ченси бросил меч, полез в карман за трутницей — руки у него тряслись, а правая к тому же сделалась тяжёлой и плохо слушалась. Но свечу ему удалось зажечь.
— О боги! — прошептал он, оглядев комнату. Всё, что возможно, было забрызгано кровью. Зверь, похожий на очень большую кошку, лежал на полу — его бока ещё поднимались и опадали, а передние лапы скребли половицы когтями. Он был густо-чёрного цвета, красивая шерсть его лоснилась и переливалась даже в скудном освещении.
Глянув на себя, Ченси сразу почувствовал слабость — он истекал кровью. Всхлипнув от накатившей дурноты, молодой человек отворил дверь и, пошатываясь, вышел в коридор.
Прямо перед его дверью стоял шут Баркатрас.
— Меня нужно перевязать, иначе я сдохну, как поросёнок на бойне, — сказал Ченси и рухнул. Шут еле успел его подхватить.
* * *
Тью заметил свет, горевший где-то бесконечно далеко в тёмном коридоре.
— Уже кое-что, — сказал он себе и бросился туда. Темноты он не боялся, но ему непременно хотелось найти что-нибудь такое, что прояснило бы ситуацию. Или наткнуться на Грателло и схватить его. Тью хорошо понимал, что додуматься до разгадки ему не хватит мозгов, зато у него было много энергии и рвения. Эти ценные качества не раз выручали Тью в разных щекотливых ситуациях.
Источником света оказалась масляная лампа, висевшая на крюке, вбитом в стену. Не раздумывая, Тью снял её и зашипел: медная дужка, служившая ручкой, раскалилась, резервуар — тоже. Нести лампу в руках было немыслимо. Поставив её на пол, Тью поплевал на обожжённые пальцы, потом снял с пояса кинжал в ножнах, поддел дужку его перекрестьем и довольно засмеялся.
— Вот что значит очень захотеть! — сказал он. — Пора пролить свет на это тёмное дело!
И он пошёл дальше. Теперь выражение «куда глаза глядят» к нему подходило — глазам было куда глядеть. По левую руку в коридор выходило видимо-невидимо дверей, и каждая была заперта. Вероломный слуга мог хорониться за любой из них.
— Значит, будем ломать, — решил Тью и приступил к делу не откладывая. У первой двери замок оказался хлипким — он вылетел после первого же толчка. За дверью обнаружилась скучная комната без окон, в которой лежали горой поломанные стулья и старые, облезлые метлы. Со второй дверью пришлось повозиться дольше, но и она не выстояла. В этой комнате, на сей раз — большой и нарядно убранной, — стояли два окованных сундука, совершенно не нужные здесь. Они были не заперты. В каждом лежала гора истлевшего, заплесневелого тряпья. Следующие две двери были прочными, высадить их не удалось, хоть Тью и отбил себе плечо.
— Обидно, — проговорил он. — Но дверей ещё полно.
Потом нашёлся склад негодного оружия и заржавленных, худых кирас и шишаков. Поразмыслив, Тью перевесил лампу на острое навершие алебарды с щербатой рубящей плоскостью, а кинжал вернул на пояс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12