Прежде чем Эверетт додумал эту мысль до конца, Кэйл растаял.
Нa рассвете, никем не замеченный, он вышел из дому и спустился с горы. Когда добрался до Прикрепленного района, улицы уже оживали. Он шел по широкому проспекту, смакуя неузнавающие, безразличные, мимолетные взгляды идущих навстречу людей. Здесь сны не предвозвестили его появление.
Мексиканские торговцы начинали рабочий день – сооружали на тротуаре сиденья из ящиков для молочных бутылок, ставили лотки, раскладывали товары: обшарпанные компьютерные дискеты, ломаные ноутбуки на солнечных аккумуляторах, початые пузырьки с таблетками, наборы краденых ключей для домов в Хейт-Эшбери и Каллисто, к каждой связке прилагался написанный от руки адрес. Эверетт подошел к одному из лотков, приценился к бутерброду с сыром, но спохватился, что у него нет денег. Он даже не знал, какие деньги здесь в ходу.
Он увидел телевангелиста – того самого, что заступил путь мотоциклу Фолта, когда Эверетт приехал в город. Робот рисовал на тротуаре мелом. Огромное туловище сложилось пополам, ветхая ряса лопнула по шву на спине – виднелись предохранители и пучок проводов. Невдалеке стояли двое маленьких мексиканцев, боязливо подшучивали над ним. Робот не обращал внимания. Но когда Эверетт подошел поближе, телевангелист учуял его и повернул лицо-экран. Эверетт знал, что на самом деле его видят не изображенные на экране глаза, а телекамера, однако не смог оторвать от них взор.
На асфальте было нарисовано мелом распятие в средневековом стиле. Рука робота скопировала его со сверхъестественной точностью.
– Ты хоть узнаешь сей знак? – спросил телевангелист на удивление слабым голосом; на смену его неистовству пришло уныние. – Ты, человек, падший столь низко.
– Узнаю, – сказал Эверетт.
– Когда-то Христос был вашим царем. – Робот выпрямился над рисунком и повернулся к Эверетту «лицом». Ряса на нем была выпачкана мелом. – Я знаю: сие есть истина. Я помню.
– Может, это только программа считает, будто помнишь, – возразил Эверетт.
Телевангелист сокрушенно покачал головой, и лицо на экране покачалось в такт, при этом закрылись глаза и поджались губы.
– Я помню, – сказал он. – Сей мир отошел от Него. Мы ничего не добились. И ныне осталось мало верующих и еще меньше воздающих Ему хвалу.
– Мы?
– Такие, как я. Одиночки, присланные в этот мир. Но во мраке лучше не быть одиноким. Лучше находить, чем терять.
Телевангелист может помнить прежний мир, подумалось Эверетту. Возможно, его не сломили сны. Возможно, он сохранил своего рода объективность и сумеет пролить свет – если только удастся продраться сквозь навороты его программы. К сверхзадаче…
Подошел нищий и встал рядом с протянутой рукой, его подошва размазала крест на асфальте. Робот повернулся, блеснув экраном под прямым солнечным лучом, достал брошюру из кармана рясы и вручил попрошайке. Эверетт развел руками и пожал плечами, и нищий отошел.
Телевангелист выпрямился и поглядел вдаль, словно внимая далекому зову. Над головами пронесся матрац, на бульвар упала тень. У Эверетта вдруг мелькнуло обрывочное воспоминание о том, как выброшенные антигравитационные матрацы впервые покинули свалки и стали носиться над городом. У этого был внизу то ли рисунок, то ли надпись краской из аэрозольного баллончика, но Эверетт не успел рассмотреть – матрац пролетел слишком быстро.
– Что изменилось? – спросил Эверетт.
– Все, – ответил Телевангелист, и лицо на экране болезненно скривилось, как будто по туловищу нанесли сильный удар. – Люди ныне внемлют голосам. Тут и там зришь, как возносится человек в небеса, но вновь раздаются голоса и низвергают его.
Эверетт сообразил, что Телевангелист имеет в виду сны.
– Ты внемлешь церковным колоколам? – спросил робот.
Эверетт прислушался. Никаких колоколов.
– Церковным?
– Сегодня воскресенье, друг мой. Пойдешь? Воскресенье. Где-то далеко, в Вакавилле, Иди снова переезжает. Неужели он тут уже так долго? Или Телевангелист перепутал дни недели?
Вслед за роботом Эверетт пошел с бульвара к большой церкви, что стояла в нескольких кварталах. По сторонам бульвара безмолвствовали дома, многие окна были закрыты ставнями, из других лился свет – возможно, в этих зданиях жили. Над всем господствовали гигантские церковные ворота из кованого железа. Посреди церковной стоянки машин из груды закопченного щебня торчали черные ребра арматуры. Эверетт подумал о церемониальных сожжениях, крестах, колдунах. Телевангелист снял с шеи ключ на цепочке, отпер церковные ворота, и они вошли.
– А запирать-то зачем? – спросил Эверетт. – Вдруг кто-нибудь захочет войти?
Огромный телевангелист повернулся и угрожающе накренился над Эвереттом.
– В церкви сей изувечен алтарь, да ты и сам узришь. Быть может, когда-нибудь люди возжелают вернуться в Его дом. А пока мы должны содержать его в порядке.
Они прошли через внутренние двери в главный неф. На церковных скамьях сидели десятки роботов, таких же развалин, как поводырь Эверетта. С экранов смотрели ничуть не похожие друг на друга физиономии толстых чернокожих баптистов, суровых раввинов-ортодоксов, мудрых и смиренных католических священников. Но «севшие» кинескопы остальных показывали только рябь. На всех роботах были ветхие рясы, многие носили всевозможные религиозные побрякушки – крестики, звезды Давида, христианских рыбок, маленьких яшмовых Будд, масонские глаза. Один, на чьем экране виднелось предупреждение ФБР о противозаконности безлицензионного копирования программных графических продуктов, носил уродливый терновый венец. Заслышав шаги, они повернулись и уставились на Эверетта. Наступила тишина.
– Я нашел паломника, – сказал поводырь.
И тут Эверетт подумал о Кэйле и Гвен. Войти в эту церковь – все равно что ввести себе наркотик Фолта, открыть некую дверь, за которой – сохраненные…
Что?
Подобия?
Навстречу двинулся робот с лицом миссионера, многие годы блуждавшего в джунглях, – борода, худоба и неизбывная тоска в очах. Эверетт попытался вообразить программиста, который потрудился над этим образом, способным вызывать и усиливать религиозный трепет.
– Добро пожаловать, сэр. Мы польщены, хоть и мало можем ныне предложить ищущему… Рэльфрю, наверное, вас уже предупредил.
– Ни о чем он не предупреждал, – сказал Эверетт.
– Рэльфрю хватает смелости выходить к падшим, – сказал морщинистый пророк. По его экрану тоже побежала рябь, но изображение тотчас вернулось. – Мы же, остальные, редко это делаем. Ибо, благословив нас на труды богоугодные, Господь покинул слабых чад своих.
– Но вы остались в городе.
Робот опустил глаза.
– Мы остались в церкви. – Он отвернулся. Остальные телевангелисты вернулись к молитве – опустили головы, сложили фер-ропластмассовые ладони. Эверетт расслышал бормотание одного из роботов; под сводами разносилось слабое эхо.
В подавленном настроении Эверетт вышел из храма; глаза щипало. Слезы. Телевангелист по имени Рэльфрю кинулся вслед, догнал в несколько огромных шагов.
– В чем дело? – спросил Рэльфрю.
– Твои воспоминания – подделка. Программа.
– Подделка?
– Ты просто пустое место, – сказал Эверетт. – Как эта церковь.
– Не понимаю, – пробормотал Рэльфрю.
– Все давно сплыло. Память, Бог и все прочее. Их уже нет.
Даже спорить об этом бесполезно, подумал Эверетт. У робота не было настоящего «я», которое стоило бы разыскивать.
– Мы помним…
Эверетт побежал обратно. На гору.
Объясни, – потребовал Эверетт, когда ворвался в подвальную комнату, взломал замок на холодильнике Фолта и ввел себе дозу «Кэйла».
– Позволь сначала кое-что показать, – попросил Кэйл.
Во мраке отворилась дверь.
– Сюда.
Кэйл ушел в пустоту, Эверетт двинулся следом. И вдруг перед ними возник пейзаж – дымчатый горизонт, холмы и деревья, угнездившееся между ними озеро. Вначале Эверетту показалось, будто перед ним изображение, плоский сияющий мираж в нескольких дюймах от глаз. Но, едва он шевельнул головой, раскрылись три измерения. Мир. Он повернулся и увидел небольшое здание. Дом из снов Хаоса.
В растерянности он смежил веки, и тут нахлынули звуки: шелест листвы над головой, шорохи, щебет и стрекот всякой живности. За звуками ринулись запахи хвои, плесени, гнили. Он ощутил скольжение травы и содрогание земли под ногами. Он открыл глаза. Перед ним и Кэйлом на лужайке стоял дом. Солнце скрылось за облаком, упала тень и закрыла пол-озера. Невдалеке белка взвилась по спирали на столб и скрылась за ним.
– Я его для тебя построил, – сообщил Кэйл. – Для вас с Гвен.
– Что значит – построил? И где мы?
– Я создал это место по твоим воспоминаниям. Ты тут жил, перед тем как уехать из…
– Я помню. Но только благодаря снам. Кэйл опустился на траву. Эверетт тоже лег, оперся на локти и почувствовал, как путается в пальцах холодная трава. Почувствовал сырость земли под нею.
«Насколько детально все это? – подумал он. – Если копнуть – что, насекомых в земле найдешь?»
– Вот на что я теперь трачу досуг, Эверетт. Создаю миры. И уже много насоздавал.
– Как тебе удается?
– Не знаю. – Кэйл пожал плечами, он, похоже, слегка смутился. – Просто делаю, и все. Обычно я их не выставляю…
– Почему?
– Показал как-то раз Билли, но он не особо впечатлился. Да и сил на это много уходит. Быстрее «выветриваюсь».
Они помолчали.
– И ты так можешь, – сказал Кэйл. – Можешь создать тут мир. У тебя еще лучше выйдет. Не выцветет.
– Не понял.
– Ты можешь сном превратить его в реальность.
– Угу. Ты – как твой отец. Тоже ждешь от меня невозможного.
– Не сравнивай меня с Илфордом. «Слово сравнивать" тут не подходит, решил Эверетт. – Я не знаю, где кончается Илфорд и начинаешься ты».
Вслух он произнес совсем иное:
– Твой отец с Гарриманом слишком многого от меня хотят.
– Не говори при мне об этом гребаном Илфорде! – рассердился Кэйл.
Окружающий мир замерцал и утратил объемность. Но ненадолго.
– Кэйл, как это все получается?
– Развал. Все изменилось. – Кэйл, хоть еще и сердился, смягчил тон. Успокоился и ландшафт.
– Ведь ты не больше моего помнишь, правда?
– Я не знаю всего, что ты помнишь.
– Сущие крохи. Ты… разбудил мою память. Тем рассказом про поезд. Я думал, ты помнишь наше прошлое. Помнишь, как мы росли.
Кэйл рассмеялся:
– Это ты во мне разбудил воспоминание о поезде. Первое мое воспоминание. Ни черта я не помнил, пока не оказался в радиусе твоего действия. Пока ты не добрался до Вакавилля. Вот тут-то все и началось. Про поезд, про твоего приятеля Келлога в подземном колодце. А потом про нас с Гвен.
Не зная, что и сказать, Эверетт посмотрел на свои ладони. Трава избороздила их крест-накрест. А может, в этом ненастоящем мире и ладони ненастоящие?
– Я знаю, раньше мы с тобой и с Билли дружили, – сказал Кэйл. – А остальное, пожалуй, не важно:
– Ты помнишь мою семью? Родителей?
– Нет. К сожалению.
Эверетт ощутил нечто вроде разряда статики в пустоте. Легкий, почти незаметный укол.
– А как насчет Гвен?
– Вы с Гвен раньше были вместе, – раздраженно сказал Кэйл. – Это очевидно.
– Но ты ее не помнишь.
– Ну, не совсем так. Остались кое-какие обрывочные воспоминания. Но не в этом дело. Она сейчас здесь.
Не такого утешения ждал Эверетт. Что означает его привязанность к Кэйлу и Гвен, если он их едва помнит? И кто он сам, если вся его биография – лишь клочки воспоминаний, прицепившиеся к этим людям? Да и люди ли они, если живут только в охлаждаемых пробирках?
– Эверетт, я хочу тебя попросить об одной услуге. Не только для меня, но и для Гвен. Сделай вот это настоящим.
– Я не могу.
– Это гораздо проще, чем то, что ты уже сделал. У меня почти все готово. – Кэйл указал на небо. – Тут лишь одно препятствие – связь с внешним миром. Зависимость от него. Ты ее можешь убрать.
Эверетт промолчал. Он поднял глаза.
Солнце уже пересекло небосвод и теперь всходило вновь.
– И вообще, – сказал он, поразмыслив, – что значит – сделать настоящим?
– Поменять, – сказал Кэйл. – Местами. – Он показал руками. – Илфорда, Келлога, всю эту расколотую, выродившуюся американскую реальность сделать маленькими. Превратить в наркотик. Когда захотим, вытянем их из пробирки. А этот мир сделай настоящим. Постоянным.
Эверетт молчал.
– Эверетт! Сделай Гвен настоящей.
– Гвен нет. Есть лишь намек на нее. Фантом.
– И ты готов сказать ей это в глаза? Заявить, что она – всего-навсего пустое место? Смешной разговор у нас получается, Эверетт. От Гвен, если хочешь знать, осталось не меньше, чем от любого из нас.
"Может, ты и прав, – подумал Эверетт. – Я вернулся, потому что искал ее. И нашел. И та, кого я обнимал, была настоящей. Все это – реальное. Все, что вокруг меня».
Месяц назад он жил в кинобудке, пил какую-то дрянь, принимая ее за технический спирт, и видел сны Келлога. Да кто он такой, чтобы смотреть в зубы дареной действительности?
Он был рад, что его узнала Гвен, – хорошо, когда тебя хоть кто-то помнит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28