И все-таки, повинуясь своему новому настроению, веря в свои силы, он быстро окинул взглядом товарищей и вдруг схватил ужа возле самой головы. Подняв его и словно любуясь им, он противно-ласково проговорил:
– Ах ты соня этакий! Почему на завтрак опаздываешь?
Губкин и Почуйко посмотрели на Аркадия с явным уважением – что ни говори, а он справился со своей вчерашней трусостью и сделал то, на что никто не решился – взял змею в руки.
Уж шипел, крутил головой и, часто высовывая раздвоенный язычок, хвостом оплетался вокруг сенниковской руки. Аркадий все с большим и большим трудом сдерживал страх и отвращение, мучительно переживая прикосновение холодного змеиного тела к своей трепетной и теплой коже, и невольно все сильней и сильней сжимал пальцы. Тело змеи стало сникать, терять упругость.
Аркадий заметил это. Весь мокрый от липкого холодного пота, он наклонился и, опустив змею на землю, не поднимая головы, хрипло сказал:
– Не пугайся, дурачок. Я ведь шучу.
Он быстро отер пот со лба, выпрямился и, тая улыбку (все-таки взял в руки! Взял!), спросил:
– Интересно, он сахар ест?
– Еще как. Сладкоежка… – доверительно улыбнулся Почуйко.
Аркадий посмотрел в глаза товарищам и понял, что они простили ему вчерашний день.
«То-то!» – подумал он, гордо вскинув красивую голову, и вышел из-за стола.
– Не спешите, Сенников, – остановил его Пряхин. – Сейчас пойдем на линию.
– Так я же дневалю, – удивился Аркадий.
– Ну что ж… Вчера вы слышали капитана – мои разъяснения не нужны. Собирайтесь!
Пряхин отвернулся. Сенников долго смотрел на него и слегка растерянно думал: «Что он, интересно, замышляет?..»
Пряхин ничего особенного не замышлял. Он все так же ровно и спокойно отдал такой же приказ Губкину.
Ничего как будто не случилось – просто начиналась обычная линейная служба, хотя каждый почувствовал что-то новое, невысказанное.
Хозяин тайги
Вася упросил дядю отпустить его со связистами.
– Ведь нужно же искать иероглифы, – упрямо твердил он.
– Люди заняты, – возражал Лазарев. – Им будет не до тебя.
– А чем я им помешаю? – пожимал плечами Вася, и его скуластое лицо розовело. – Наоборот, если нужно, помогу.
Пряхин предложил ему идти с ним и с Сенниковым. Паренек возразил:
– Вас и так двое, а Губкин один.
– Ну, если дядя не возражает… – словно бы нехотя согласился Пряхин, но в душе был рад этому решению.
Вася уже показал себя опытным таежником, его опыт помог бы молодому солдату. Да и как бы то ни было, вдвоем в тайге надежней.
Лазарев не возражал, и Пряхин предупредил:
– Старшим – рядовой Губкин. Слушаться его беспрекословно. Понятно?
– Так точно! – неожиданно серьезно ответил Вася, а Лазарев, передав племяннику свою великолепную трехстволку и пожимая на прощание руку Саше, шепнул:
– Только не зарывайтесь там… Построже его держите.
Первый раз в жизни Губкин получил право кем-то командовать, кого-то направлять и за кем-то следить. Это очень смущало его – он не знал, как держать себя с пареньком.
Но уже за первым перевалом, там, где река пробивалась сквозь узкое ущелье между двумя сопками, Вася предложил Губкину взять его катушку с проводом. Губкин растерялся – имеет ли он право доверять военное имущество, и потом, как командир, как старший, он должен заботиться о пареньке.
– Как же так?! – удивился Вася. – Один будет идти налегке, а другой нагруженный, как вьючная лошадь. Разве это правильно?
Пожалуй, это было действительно неправильно, и Губкин отдал ему катушку. Сразу стало легко и просто, смущение пропало. Они шли вдоль линии. Изредка по обочинам тропки слышался стук копыт убегающих животных, хлопанье крыльев. Губкин в таких случаях напрягался и выставлял вперед автомат – он помнил и свои ночные страхи, и случай с Почуйко. Вася был спокоен. Он равнодушно, как старый опытный охотник, пояснял:
– Сойка взлетела… Олень прошел.
Губкин успокаивался, опускал автомат.
– И правильно, – солидно говорил Вася. – Закон тайги! Раз тебе не нужно мясо или мех, не стреляй. Убивать без пользы нельзя.
Саше понравился и этот закон и то, что он, оказывается, хорошо делал, что не стрелял. Он забросил автомат за спину, решив больше присматриваться и прислушиваться и меньше волноваться. И сразу нашлось время на осмотр линии. Она была в порядке, только кое-где они расчистили заросшую пешеходную тропинку, а в одном месте построили мостик через падающий со склонов ручей. Тайга уже не казалась Саше загадочной и жутковатой, и они разговорились, обсуждая поведение Сенникова. Саша защищал товарища, стараясь разыскать в нем и хорошие черты, а Вася прятал глаза и отвергал все сенниковские достоинства.
– Не нравится он мне, и все. Задавака. Вот Почуйко – настоящий хлопец. И командир у вас хороший. А этот – нет…
– Ну чем он плох? Чем? – горячился Губкин.
– А он такой… Такой… Все ему не нравятся. Один он хороший.
Это, пожалуй, было правильно. Аркадий действительно ни к кому не относился хорошо. Но согласиться с этим Губкину было стыдно, точно он тоже был виноват в том, что Аркадий оказался таким, какой он есть. Этот неприятный разговор оборвался сам по себе.
Возвращаясь от границы своего участка, они подошли к только что построенному ими мостику. Губкин уже взялся за перильца, чтобы ступить на мостик, как Вася схватил его за руку.
– Смотри, – показал он на мостик.
На свежеокоренных жердях ясно вырисовывались грязные пятна. Губкин не понял паренька и удивился:
– Что ж тут такого?
– Ты лучше смотри, лучше!..
Саша пригляделся и вдруг понял, что эти пятна похожи на огромные кошачьи следы. Он внимательно посмотрел на Васю, опять на пятна и, чувствуя, как все в нем напрягается и словно становится сильнее, спросил:
– Неужели тигр?
Вася озабоченно кивнул головой. Его светлые глаза сузились, он весь подобрался и насторожился. Низко склонясь над тропинкой, он вернулся назад, потом спустился к ручью и показал Саше две глубокие ямки: здесь тигр пил воду и вмял передними лапами мокрую прибрежную землю.
Забросив за спину снаряжение, Губкин и Вася изготовили оружие и осторожно двинулись по следам на тропинке – другой дороги на участке не было. В одном месте зверь потерся о кусты и оставил на ветвях огненно-рыжие клочья линялой летней шерсти. За этими кустами следы терялись. Несколько раз связисты возвращались назад и снова уходили вперед: следов не было.
– Вероятно, ушел в сторону, – вслух подумал Саша и ощутил, как напряжение постепенно оставляет его.
– Наверно… Учуял наши следы и прыжком ушел.
Они в нерешительности постояли перед кустом. Губкин осторожно снял с ветки клочок шерсти и увидел, что она не только огненно-рыжая, но и черная, лоснящаяся. Вася посмотрел на нее и решил:
– Молодой тигр. Шерстка на солнце даже вспыхивает. У старых – тусклая. – Он подумал и добавил: – Нет, этот – дурной. Наверняка ушел.
Оттого, что опасность явно прошла мимо, стало беспричинно весело.
– Давай возьмем этой шерсти, – шепотом, озорно улыбаясь, предложил Саша.
– Зачем?
– Ну как же? Покажем нашим, что мы ходили по тигриным следам.
Вася хитро прищурился:
– Верно, давай наберем! Придем и расскажем Почуйко, как мы тигра за хвост тащили. Он не поверит, а мы ему покажем шерсть. Вот, скажем, видишь: весь хвост ему ободрали. Так с голым хвостом и убежал на нас жаловаться.
Они рассмеялись, но тигриной шерсти все-таки набрали.
– Говорят, она для кисточек очень хороша, – смущенно пояснил Саша, потом задумался и полюбопытствовал: – Слушай, а тигры – бродячие животные? Вернее, кочевые?
– Да как тебе сказать? Не очень. Как привяжется к одному месту, так и бродит вокруг.
Губкин очень серьезно уточнил:
– Это точно?
– А что это тебя так волнует? – удивился Вася.
– Значит… Значит, и наши ребята, и ребята с восьмого поста могут напороться на… этого?
– Да уж… Раз появился, значит, можно наскочить.
– А он на людей нападает?
– Удэгейцы говорят, нападает. Когда голодный. Или когда раздразнят. Вообще-то он старается уйти от людей.
– Все-таки, значит, нападает… Вот так пойдет кто-нибудь по тропке, а он по ней шествует, – вслух размышлял Саша и решил: – Нужно его спугнуть! Пойдем попробуем догнать.
Вася недоверчиво покосился на него, вздохнул, потом тряхнул головой:
– Верно! Спугнуть нужно. Только пойдем не по тропинке, а заберемся чуть выше. Сверху будет видней.
– А если и он выше поднимется?
– Да нет, тигры держатся поближе к воде. К ней всякие животные на водопой ходят, он там и охотится. И потом он же, как кошка, сквозняка не любит. А на сопках ветра больше.
Они поднялись на склоны сопки и осторожно пошли вдоль опушки подступающего к тропинке разнолесья. С полкилометра они двигались вдоль реки, часто останавливаясь и рассматривая долину. Там все было спокойно.
– Нет, так у нас ничего не выйдет, – заявил Губкин.
– Пожалуй, нужно найти место, где зверь свернул с тропки, – озабоченно сказал Вася. – Ты иди и следи за мной. А я спущусь вниз и еще раз проверю следы.
Губкин снял предохранитель с затвора автомата и осторожно, стараясь не шуметь, двинулся вперед, неотрывно наблюдая за мальчиком. Из леса, привольно раскинувшегося на пологом склоне сопки, показалась еле заметная тропка, пробитая копытцами оленей и диких коз. Она кружила между могучими неохватными дубами, все еще не сбросившими темно-зеленой листвы, и высоченными тополями, группками росшими возле водостоков. Тропка скользила вниз по язычку-отрогу к реке, и Саша стал спускаться по ней, чтобы быть поближе к Васе.
Звериная тропа неожиданно скрылась в густейших кустарниках, зеленым тоннелем провела Губкина через пахнущие пашней и грибами водостоки и вывела на тропу вдоль столбов, Самым удивительным было то, что и Саша, и Вася несколько раз проходили мимо выхода из этого звериного тоннеля и ни разу не заметили его. Теперь же Губкин ясно видел не только выход из-под одного зеленого свода, но и вход под другой Там, в сумерках, как осколки солнечных лучиков, трепетали на легком ветерке-дыхании ослепительно-яркие оранжево-желтые тигриные шерстинки.
– Вася! Лазарев! – закричал Губкин.
– Ну чего кричишь? – недовольно отозвался Вася. – Испугаешь ведь.
Оказывается, он тоже спустился со взгорка и шел по тропинке. Губкин молча показал ему на вход в зеленый тоннель. Даже наметанный взгляд молодого таежника не сразу увидел его. Вася обрадовался и сразу же насторожился:
– Пойдем или подождем? Все-таки тигр…
Они в нерешительности постояли перед входом в тоннель и неожиданно взглянули друг другу в глаза: обоим в одно и то же время стало стыдно. Похоже было, что они струсили, и оба сразу решили загладить свою трусость подвигом или хотя бы смелым, решительным поведением.
Вася первым сделал шаг вперед, но Губкин остановил его:
– Подожди, у меня автомат.
Так они и двинулись – впереди Губкин с изготовленным к бою автоматом, а за ним, уступом вправо, Вася с ружьем в руках.
Тропка привела их на заливной луг, заросший густым, уже по-осеннему одеревенелым разнотравьем, у корней которого выбивались и подгон, и первые стрелки озимых трав. Все это сразу зашуршало и заскрипело под ногами, и связисты остановились. Неподалеку раздался сдержанный не то рык, не то хриплое мяуканье. Связисты повернули голову и замерли – метрах в тридцати – тридцати пяти стоял и смотрел прямо в их широко открытые и, вероятно, испуганные в эту минуту глаза большой, шелковисто поблескивающий на солнце черно-рыжий тигр.
Над разнотравьем виднелись только его спина, широкая, с плавным прогибом посредине, и щекастая оскаленная морда. И как бы сам по себе, в полуметре от мощного, покрытого солнечными бликами крупа извивался и трепетал черный кончик хвоста. Как это ни странно, а именно этот живущий как бы сам по себе черный кончик больше всего смутил Губкина. Он казался ненастоящим. В нем было что-то неправдоподобно-кошачье, домашнее и совсем-совсем нестрашное.
Первый испуг, неминуемый при встрече с грозным хозяином тайги, прошел и уступил место острому любопытству, к которому через секунду примешалось еще и беззлобное озорство. Захотелось крикнуть, свистнуть или сделать еще что-нибудь веселое, отчаянное, мальчишеское.
Но чтобы сделать это, нужно было почему-то посмотреть на морду тигра. И когда Вася взглянул на нее, озорное настроение не то что пропало, а тоже как-то отошло в сторонку и притаилось.
Тигр больше не рычал. Он щурился и широко раскрывал пасть, склоняя опушенную белыми бакенбардами красивую морду набок, так, словно подставлял зубному врачу больные зубы. А сами зубы, белые, редкие и поэтому особенно внушительные, вспыхивали солнечными бликами, и тогда становилось страшно. Такие это были зубы.
– Стреляй! – тихонько прошептал Вася. – Стреляй!
Губкин не мог стрелять. Было в этом молодом сытом звере столько могучей и в то же время изящной красоты, столько еще ленивой, непроявившейся силы и сдержанного, по-своему благородного гнева, что стрелять в него казалось невозможным так же, как броситься с ножом на картину, которая поразила тебя своей мрачной правдивостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19