Мейнард ничего не видел. Он попытался оторвать от себя мальчика, но это было все равно что отрывать щупальца спрута: как только он отрывал одно, другое его царапало, ударяло или резало. Пистолет выпал из его руки.
Мейнард, спотыкаясь, отступил назад. Подняв руку, он захватил клок волос, но не успел он потянуть за них, как мальчик повернул голову и прокусил его пальцы до костей. Топор бил его в спину – мелкими, режущими ударами, рвущими кожу. Рука вцепилась в его глаза, стараясь влезть в них. Он остановил одну руку, затем другую и ощутил, как зубы впиваются в его щеку. Тогда отпустив руку, он ударил кусающийся рот, и отпущенная им рука воткнула палец ему в ухо.
В голове пронеслась мысль: за борт! Там мальчишке придется отцепиться. Он вслепую сделал несколько шагов, глубоко вдохнул и прыгнул.
Он услышал странный, пустой, взрывной – тем не менее отдаленно знакомый – звук; так однажды школьный автобус, в котором он ехал, ударился в дерево, заскользив на льду. Звук превратился в тихий шум, и он оказался на вечеринке, в “Тудей” – кого-то там провожали на пенсию. Почему на вечеринке такой шум? Кто-то попытался с ним заговорить, но шум заглушал его голос. Затем гости вышли на улицу, была зима, – и ему стало холодно.
Затем шум утих, и не осталось ничего. Мальчик выбрался из-под Мейнарда и оставил его лежать на палубе, с головой в стоке под навесным мотором. На самом моторе, на стальной скобе, остался клок волос – там, где Мейнард ударился головой. Мальчик, свесившись с кормы, помог девочке влезть на палубу. Она дрожала от долгого пребывания в воде. Протянув руку за голову, она попробовала выгатить из платья резиновую трубку, но не смогла ее достать. Мальчик протолкнул трубку вниз. Она была вроде перевернутой буквы “У”. Мужчина и мальчик, держась за ее ноги, дышали сквозь эту трубку.
Юстин стоял за рулем и смотрел на тело отца. Кровь из раны на голове Мейнарда стекала по его шее в канавку, перемешивалась с отработанным маслом и водой, и вытекала через отверстие в борту. Юстину хотелось подбежать к отцу, смягчить его боль и упросить его очнуться. Ему хотелось, чтобы отец встал, и улыбнулся, и сказал, что все это было шуткой. Его трясло, хотя холодно ему не было, и зубы его стучали.
Радиопередатчик был на рулевой консоли, за его правой рукой. Он передвинул руку на несколько дюймов влево, включил передатчик, и взял микрофон. Наклонившись, он нажал на микрофоне кнопку “Передача”.
– Помогите! – прошептал он. – На помощь! Они убили папу! – Он поднял глаза и увидел, как по широкой дуге опускается кулак темнокожего мальчика. Он хотел было поднырнуть под него, но кулак ударил его по уху так, что Юстин покатился по палубе.
– Никто теперь тебе не поможет, – сквозь зубы сказал мальчик. – Теперь тебе никогда уже никто не поможет. Ты теперь сам по себе, сукин сын!
Он поднял болтающийся микрофон.
– Эй, Мэри, давай споем им песенку.
* * *
Виндзор стоял на кухне, слушал радио. Прием был слабым, в микрофоне стоял треск, но он без труда разбирал слова. Он слышал два голоса, оба были высокими, детскими, и очень веселыми. Они пели:
Ты выманил у друга последнюю гинею;
Монаха и священника убил – и рад!
Бедняге негритенку ты горло перерезал;
Ах, проклятый кровавый пират!
Виндзор не стал ждать смеха, который, как он знал, за этим последует. Он выключил радио и грустно произнес:
– Да будут паруса твои всегда полны ветра, друг мой.
Глава 10
Зачем они его тащили? Он сказал им, что ему неохота танцевать, но они его не слушали. Его силой уложили на пол, тянули за руки и за ноги. Они делали ему больно, но их это не волновало. Чем больнее ему было, тем больше они веселились. Пожалуйста, пить. Я так хочу пить! Хотя бы глоток. Потом он попробует танцевать. Он обещает.
Танцоры ушли, сон поблек, и осталась только боль – острое биение крови в голове и, что еще хуже, ощущение, что его ноги и руки были вывернуты со своих мест.
Его глаза открылись, и он увидел небо. Он висел лицом вверх, под ним ничего не было, была только боль в плечах и бедрах. Он приподнял голову, положив подбородок на грудь, и увидел свои ноги – вокруг лодыжек были обвязаны веревки, закрепленные на двух деревянных колышках. Он снова откинул голову назад и посмотрел на руки – они были подвешены в воздухе, привязанные веревками к двум другим колышкам. Колышки были вбиты в колесо со спицами.
Он лежал на дыбе.
Он повернул голову сначала в одну, затем в другую сторону. Он находился на небольшой песчаной поляне, окруженной колючим кустарником. В одиночестве.
Он услышал музыку, передававшуюся по радио, хор с оркестром, это был гимн:
Блистающее море велико,
Но еще больше любовь Его,
Она больше, чем ты и я,
Она больше, чем наша любовь,
И Он всегда с тобой,
Как в перчатке рука.
Гимн кончился. Раздался голос: “И теперь, мой товарищ по плаванию...” Этот голос прервался и послышался другой – близкий и живой, – который произнес нараспев:
– Души праведных находятся в руках Божьих, и да не коснется их никакое страдание. Итак, наш товарищ, Рош Санден. человек праведный и правдивый, ушел в обитель Господа. Все люди единожды приходят в жизнь, и так же единожды уходят. Когда мы снова его увидим? Кто может пересчитать песчинки в море, капли дождя, и дни вечности?
Хмурое общее “аминь”.
Зазвучал другой голос, звонкий и уверенный:
– Гуди Санден, по Закону ты – наследница имущества Роша, и оно переходит к тебе. Так же по Закону, ты будешь получать еду из общих запасов, в соответствии с твоими нуждами, и десятую часть нашей добычи. Так же по Закону, тебе предстоит распорядиться тем, кто вызвал уход Роша из этого мира.
Женщина издала неистовый вопль мщения.
Мейнард напряг мышцы живота и, задержав дыхание в ожидании боли, выгнул спину и бросил руки вверх, в надежде ослабить веревки и освободить руки. Ему это не удалось, и он упал назад, так что плечи пронзила боль. Он вскрикнул.
– Он проснулся! – крикнул кто-то, и толпа хлынула на поляну.
– Только для того, чтобы заснуть опять, – произнес другой голос.
Толпа заполнила поляну и встала по кругу.
Мейнард висел на дыбе и смотрел на них. Он был напуган, но боль и замешательство отчасти заглушили его страх. Он будто бы со стороны наблюдал происходящее, в том числе и свой ужас.
Все присутствующие были мужчинами, все загорелые и грязные, одежда в пятнах крови и грязи. Некоторые были вооружены кинжалами, кто-то топорами, и у всех был хотя бы один нож.
Наступило молчание. Кольцо разомкнулось, и три человека пошли по песку к Мейнарду.
Их предводитель был высокого роста, с широкой грудью и узкой талией, лет под сорок. Его темные волосы выгорели на солнце и были разделены посередине пробором. Вощеные усы висели с обеих сторон его рта. На нем была грязная белая полотняная рубашка с широкими рукавами и сшитые вручную кожаные брюки, доходившие ему до колен. Его шишковатые, огрубевшие ноги были босыми. Две перевязи висели крест-накрест на его груди, в каждой по кремневому пистолету.
За предводителем шел человек постарше, его волосы были связаны сзади в косичку. На нем было широкое серое одеяние, схваченное на талии кожаным ремнем, и резиновые сапоги.
В нескольких шагах за ними тащилось жалкое подобие жен-шины, – лицо ее было испачкано угольной пылью, на голову напялен чепец. На ней был черный плащ, который она придерживала рукой. Ее глаза смотрели на Мейнарда – влажным, лихорадочным, немигающим взглядом.
Женщина, проскользнув между мужчинами, наклонилась к Мейнарду и плюнула ему в лицо. От нее разило ромом.
Высокий мужчина улыбнулся Мейнарду.
– Ты просыпайся.
– Кто вы? – Голос Мейнарда походил на сухое карканье.
– Дайте ему воды, – сказал пожилой. – Нельзя убивать жаждущего. Он предстанет скоро перед Всевышним, без причастия. Так написано.
Откуда-то сзади возникли руки и облили лицо и рот Мейнарда водой из бурдюка. Он облизал губы и глотнул, и даже это движение болью отдалось в плечах. Он взглянул на высокого мужчину и спросил опять:
– Кто вы?
– Жан-Давид Hay. Десятый в роду.
– Где мой сын?
– С другими.
– Пожалуйста, отпустите его. Он еще ребенок.
– Отпустить! – Hay рассмеялся. – Как бы не так!
– Не убивайте его! – Мейнард ощутил слезы в глазах. – Делайте что угодно со мной, но не убивайте его!
– Убивать его? – Hay, казалось, был поражен. – Зачем? Разве я убью солдата, если он еще не настолько стар, чтобы не сражаться? Разве я убью животное, если оно еще в состоянии тащить тележку? Нет. У него, может быть, будет короткая жизнь, но она будет веселой, а его конец будет его собственным творением.
– А я?
– Ты, – твердо сказал Hay, – ты умрешь.
– Почему?
Пожилой человек ответил:
– Таковы наши традиции.
– К черту ваши традиции! Скажите, что я могу сделать. Что угодно – я не хочу умирать. – Мейнард удивился спокойствию, звучавшему в его голосе.
– Ты боишься смерти? – спросил Hay. – Смерть это приключение.
Спокойствие покинуло Мейнарда так же быстро и нелогично, как и пришло к нему. Он крикнул:
– Нет!
– Что ты за мужчина? Ты такой трусливый? Тебе следует принять смерть с достоинством.
– Вы беспокоитесь о достоинстве. А у меня сейчас единственная цель в жизни – это остаться живым.
– Как тебя зовут?
– Мейнард.
– Мейнард! Благородное имя! Имя воина.
– Чепуха. Обычное имя. Кто вы?
– Я тебе ответил.
– Нет... Я имею в виду, кто вы такие? Что вы за люди? Hay повысил голос, чтобы его слышали те, кто стоял у края поляны.
– Слушайте! Этого человека зовут Мейнард. Есть ли здесь кто-нибудь, кому неизвестна эта кровь? – Мужчины заговорили друг с другом. – Это его предок прикончил могущественного Тича по прозвищу Черная Борода.
Мейнард не стал спорить. У него не было ни малейшего понятия, кто был у него в предках до прадедушки, и он был готов признать свое происхождение хоть от Иисуса из Назарета или Чингис-Хана.
– У тебя хорошая кровь, – сказал Hay. – Таким же должно быть твое сердце.
– В таком случае... – начал Мейнард. Hay поднял руку, чтобы он замолчал.
– Мануэль!
Худощавый мальчик поспешно появился на поляне.
– Приведи парня.
– Да, Л’Оллонуа.
Мейнард переспросил Hay:
– Как он тебя назвал?
– Л’Оллонуа. Детей учат так меня называть. Как и моего отца, и его отца до этого. Назад и назад в прошлое, до первого из нас, который основал это поселение во времена второго Карла.
Мейнард вспомнил это имя.
– Он был психопатом! Он ел человеческие сердца.
Hay гордо улыбнулся.
– Да. Он не терпел, когда пленники молчат.
– Индейцы разрезали его на кусочки.
– Да, и так боялись они, что эти кусочки соединятся снова и начнут за ними охотиться, что они их сожгли и развеяли пепел на все четыре стороны. Это был человек, который знал, как надо умирать!
Тощий мальчик вернулся, ведя на веревке Юстина. Руки Юстина были связаны сзади.
Мейнард повернул голову. Он ожидал, что Юстин будет в истерике от страха, но тот пребывал в апатии, глаза его тупо смотрели в пространство.
– С тобой все в порядке? – спросил Мейнард. Юстин не ответил.
– Хиссонер, – обратился Hay к пожилому мужчине, – скажи ему.
Мужчина положил руку на голову Юстина и сказал:
– Время жить и время умирать. Господин умирает, и сыну переходит его имя. Человек может умереть, но имя его продолжает жить. Человек может умереть, но о делах его поют вечно. Ты станешь свидетелем обряда ухода, а когда с этим будет покончено, твое имя будет отражать былую славу. Ты будешь зваться Мейнард Тюэ-Барб.
Hay поднял руки:
– Мейнард Тюэ-Барб!
– Тюэ-Барб, Тюэ-Барб, Тюэ-Барб... – пронеслось среди присутствующих, после чего они радостно зашумели.
Этот шум, казалось, разбудил Юстина. Он взглянул на отца, затем на Hay, и сказал тихо:
– Не убивайте его... пожалуйста.
– Тихо! – сказал Hay. Он наклонился, схватил Юстина в охапку и закинул его себе на плечо.
– Он еще не мужчина, – заметил Хиссонер.
– Скоро станет. – Hay обратился к женщине. – Гуди Санден, как бы ты предпочла, чтобы это было сделано?
– Я не хочу умирать! – крикнул Мейнард. Подняв глаза, он увидел сына, покачивающегося на плече высокого мужчины. Юстин смотрел на него со слезами на глазах.
Женщина пьяно пробормотала:
– Задуши его!
– Нет! – Hay рассмеялся. – Я не буду душить человека благородного происхождения.
– Тогда я сама его задушу. Дайте мне бечевку. А в порядке одолжения я съем его глаза, когда они вылезут наружу.
– А я говорю, он не должен быть задушен. Он не сможет лицезреть смерть без глаз. Он должен видеть свою судьбу. Разложи костер у него на животе, и посмотрим, что он за мужчина.
Женщина возразила:
– Он вышиб глаз у Роша.
– Да, но Рош не был благородных кровей. Мешанина из португальца и самбо.
– Если он такой благородный, тогда оставьте его мне. Мне нужны его услуги.
– Для развлечений существуют педики. Ты можешь пользоваться их услугами.
– Педики! – Женщина плюнула на песок. – Этот может дать мне то, чего и Рош не мог, – сына благородной крови.
Улыбка Hay поблекла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33