Блестящая механическая память. На самом деле этот мальчик читал под партой, но краем уха уловил последние слова.
— А что такое плотность?
Молчит. Прозевал. Или уже забыл предпоследнее.
— Миронова, объясни ему.
— Плотность — это когда масса делится…
— Делится?
— Умножается (гадает) .
А в голове: “Ну что она ко мне привязалась? Вот не повезло. Пятнадцать минут до звонка”.
— Верейко (девочка с косой), что такое масса?
Молчит с пренебрежительно гордым видом. В голове: “Масса? В общем, это когда сталкиваются тележки. Сказать про тележки? Да ну её! Ляпнешь невпопад — мальчишки гоготать будут”.
— Вы непонятно объяснили, Серафима Григорьевна. Я дома лучше по учебнику выучу.
Кеша наклонился к Юле, спросил шёпотом:
— Почему до них не дошло? Вы разобрались? Чтобы не шептаться, Юля написала ему:
“Они мыслят конкретными примерами, картинками, незнакомое привязывают к знакомой картинке. Им непонятны условно-логические построения: некая величина М , смысл которой выясняется в дальнейшем, при делении на V даёт плотность р . М не представили, остальное не услышали”.
Кеша поднялся:
— Серафима Григорьевна, можно я попробую ещё раз объяснить?
— Пожалуйста (с явным неудовольствием) .
Волна внимания поднялась, когда новый человек появился на кафедре. Смена действующих лиц, некое разнообразие.
— Я расскажу вам, ребята, — так начал Кеша, — о старинном, стариннейшем затруднении, с которым столкнулись наши предки в самые древние времена, столкнулись, решали и не решили до сих пор. Трудность такая: как сравнивать несравнимое? Что общего во всем на свете: в мальчиках, девочках, партах, стенах, воздухе, воде, атомах и звёздах. Какой мерой мерить их?
— Сантиметром, — сказал басистый верзила из заднего ряда.
— Атомы — сантиметром? И звезды? Времени у тебя многовато.
Аудитория расхохоталась. В головах возникли картинки: поднявшись на цыпочки, верзила сантиметром измеряет солнце. Интерес был завоёван.
— Вот теперь представьте себе, ребята, что вы древние греки (Юля увидела целую картинную галерею: дискоболы, Геркулесы, Афродиты, прямоносые греки в хитонах. Девочка с косой представила себя с античной причёской — стоячий пучок, пронизанный шпилькой)…и поручено вам нагрузить корабль зерном, вином, маслом, свинцом. Хватит. Зерно и вино возили тогда в кувшинах. Купили кувшины. Как рассчитываетесь? Поштучно. За два кувшина в два раза больше денег. Запомнили. Первый счёт был на штуки. Один кувшин, два… Но потом вы покупаете зерно, вино, масло. Как тут считать? Ведь зёрнышки пересчитывать вы не будете, капельки масла тем более. Как быть? Как сравнивать?
— Кувшинами! — догадался подвижный мальчик с первого стола.
— Правильно, молодец, годишься в древние греки. Кувшинами можно мерить несравнимое, или, говоря по-научному, объёмом. Ну вот, накупили вы зёрна и масла, купили, кроме того, ещё свинца и меди, тоже наложили в кувшины, нагрузили на осликов по два кувшина, пустились к морю. Ослики с зерном идут бодро, с медью и свинцом валятся. Почему?
— Тяжело!
— Выходит, плохо сравнивали: по два кувшина на каждом, а грузы разные. Как же сравнивать нам зерно со свинцом?
— Взвешивать.
— Точно, сравнивать по весу. И вы не думайте, что я вам излагаю занимательную сказку — так история развивалась: сначала сравнивали предметы поштучно, потом по объёму, потом по весу. Вес оказался самой удобной, самой универсальной, самой надёжной мерой для любых предметов на Земле… на Земле, на Земле, повторяю. И всех он устраивал — греков, римлян, арабов, итальянцев, пока не появилась наука о небе — астрономия. И поняли люди, что на других планетах, в мире планет вообще, вес — нечто ненадёжное, нечёткое, изменчивое. Вот я, например, на Земле вешу шестьдесят кило, на Венере весил бы пятьдесят, на Марсе — двадцать пять, а на Юпитере — триста. Значит, для планет вес как характеристика не годится. Тут нужно другое, более постоянное. Вот это более постоянное и есть масса…
— А масса — окончательная мера? Нигде не подводит?
— Прекрасный вопрос, мальчик! Вижу, что слушал и все понял. Нет, масса тоже подводит иногда. Ты узнаешь об этом позднее. Масса растёт при очень высоких скоростях. Когда скорость приближается к скорости света, масса растёт, удваивается, утраивается, удесятеряется и так далее — до бесконечности. Так что караван твоих осликов нельзя было гнать со скоростью света: они валились бы под нарастающим грузом. Так и условимся: вес — надёжный измеритель для Земли, масса — надёжный измеритель для досветовых скоростей.
— А нельзя ли?…
— Что? Не придумал ещё? И не торопись, друг, ещё на свете никто не придумал более универсальной меры, чем масса. И тебе с наскока не удастся. Вырастешь — узнаешь всё, что люди узнали, тогда и предлагай.
В голове у парнишки, у непоседы с первого стола, заманчивая картина. Он стоит на кафедре в синем джемпере, таком же, как у Кеши, в очках, как у Кеши, даже с веснушками, как у Кеши. Водит указкой по доске и говорит внушительным голосом: “Мною найдена мера, более надёжная, чем масса. Масса — устаревшее понятие, его надо исключить из учебников физики: не забивать голову школьникам этой малопонятной величиной…”
Физика была на последних уроках, пятом и шестом. Сима отвела своих питомцев в раздевалку, постояла там, предотвращая дуэли на портфелях; Юля с Кешей дожидались её во дворе. Потом они пошли вместе в метро. Юля начала во всех подробностях рассказывать, что она увидела под причёсками будущих Ньютонов, и Кеша расспрашивал её с жадным интересом, а Сима слушала невнимательно.
Они простились у вестибюля метро, того, что открывает вход на бульвар выгнутой аркой. Сима сказала торопливо:
— Я очень благодарна твоей знакомой, Кеша, и тебе за импровизированную лекцию. Но я, к сожалению, не имею права так вести занятия. Есть утверждённая программа: массу мы проходим сейчас, вес — через месяц, теорию относительности — в десятом классе. Нельзя ссылаться на вес: дети его ещё не прорабатывали.
— Но они же знают, что такое вес? — вырвалось у Юли. Учительница посмотрела на неё с усталой безнадёжностью (“Что спорить с упрямцами, не понимающими очевидных истин?” — было написано в её взгляде), протянула руку и исчезла за тугими дверями метро. Кеша остался с Юлей, вместе с ней вышел на крутой изгиб тенистого бульвара. Скамейки пустовали в этот промежуточный час; молодые мамы уже покатили домой колясочки, пенсионеры ещё не явились со своими фанерками, по которым так лихо стучат костяшки. Третья же смена скамеечного населения — влюблённые — ещё досиживали свои трудовые часы в аудиториях и канцеляриях.
— Почему же вы не пошли провожать свою знакомую? — спросила Юля не без раздражения. Ей не понравилась унылая Сима. И даже было обидно, что этот инженер со своим живым умом интересуется такой невзрачной, незначительной женщиной.
— Симе не до меня, — сказал Кеша. — Она сейчас в детский сад спешит за близнецами, накормит их, потом к мужу помчится за город. Муж у неё несчастный человек, способный, но больной психически. Каждый год месяца четыре проводит в больнице.
“А ты тут при чем? — чуть не ляпнула Юля. — Кто ты в этом семействе? Отвергнутый соперник и верный слуга несчастливой жены?”
Юля не сочувствовала безнадёжно влюблённым. Ей представлялась жалкой смиренная верность без надежды.
— Симе трудно живётся. Ей помогать надо, — сказал Кеша.
— И вы помогаете всем, кому трудно?
— Рад бы. Но разве это в моих силах? Помогаю тем, кого слышу. Но ведь иные молчат про свои беды, таят за черепом. Как хорошо бы слышать! Вот идёт человек по улице, у него горе. И всякий встречный может отозваться. С Симой легче: я её с института знаю, понимаю, чем помочь.
Под зелёным особняком на горке толпились мужчины. С балкона им выкрикивали очередную новость, а стоящие внизу, оживлённо гудя, обсуждали её, сгрудившись тесными группками. Здесь, в Шахматном клубе, решалась судьба очередного чемпиона. Наверху доигрывалась партия, внизу болельщики разбирали варианты, вставляя фигурки в карманчики дорожных досок.
— Не думаю, что мы помогли вашей Симе, — сказала Юля. — Дело не в программе, а в манере изложения. Дети, как правило, мыслят конкретными образами, художественно. Абстрактное мышление шахматиста у них встречается редко. Им трудно запоминать условные связи между условными буквами. Но это известно всем педагогам, вашей Симе тоже.
— Сима замотана до чрезвычайности, — оправдывал свою соученицу Кеша. — Ей помочь надо, разгрузить, она соберётся с мыслями.
— Боюсь, что там собирать нечего. У вашей Симы просто нет нужных образов, тех, что у вас нашлись на уроке.
Обсуждая эту тему, они прошли до конца бульвара и пересекли площадь с двумя Гоголями. Один, бодрый и моложавый, стоял во весь рост прямо против выезда из тоннеля, как бы дирижируя сложными автопотоками: эти левее, эти по кругу, эти по петле. Другой, грустный и подавленный, пригорюнившись, сидел во фруктовом саду возле старого особняка, где он сжёг свой неудавшийся роман. Сидел и грустил: “Ах, не все получается в жизни, что задумывалось…”
— Вот яркий пример, — сказал Кеша. — Тысячи читателей с нетерпением ждали второй том “Мёртвых душ”, а когда Гоголь жёг рукопись, никто не слышал. Никто не прибежал, чтобы за руку схватить, хотя бы из камина выхватить полуобгорелые тетради — восстановить можно было бы потом. А Гоголь сжёг рукопись в минуту душевного упадка, потом жалел, возможно, умер от огорчения. Надо, чтобы люди слышали чужие переживания. Мыслеглухота способствует равнодушию. Кто-то рядом горюет безмолвно, а я шагаю мимо самодовольный, погруженный в пустячки.
Теперь они шли переулком мимо музыкальной школы. Окна были распахнуты на всех этажах по случаю тёплой погоды, на улицу лились беглые гаммы, пронзительные вскрики флейт, скоробежка рояля. Юля подумала, что она не хотела бы жить в этом переулке. С утра до вечера настройка, приготовление к музыке, ошибки, музыкальные черновики.
— В мозгу у нас черновики, подготовка к устной речи, настройка, — сказала она. — Зачем слушать пустяки — мало ли что кому в голову взбредёт?
— Надо хотя бы общий тон слышать, — настаивал Кеша, — слышать, что люди радуются, встревожены, спокойны. В городе тревожно — я должен тревожиться со всеми.
— А я не хотела бы слышать постоянный гул чужих мыслей. Получилось бы, как возле этой музыкальной школы: все пробуют, все болтают, каждый пустяк вслух, голова болит от шума.
И ещё один бульвар прошли они, ещё две площади пересекли. На одной стоял Тимирязев, прямой и строгий, на другой — Пушкин задумчиво поглядывал на “племя молодое, незнакомое”, которое неслось мимо на своих бензиновых каретах по всему пространству, некогда занятому Страстным монастырём.
— Вот Пушкин, — сказала Юля. — Пушкин — величайший поэт, у него каждая строчка совершенство, ювелирное изделие. И мне нет дела, как он полировал свои строчки, заменяя точные слова точнейшими. Велик окончательный Пушкин, а предварительный может быть и так себе, на посредственно. Дайте же людям довести свои мысли до блеска, не заставляйте их обнародовать все предварительные кособокие заготовки.
— Но учёные изучают черновики Пушкина, — настаивал Кеша. — Их интересует ход мысли мастера. И пожалуй, это и есть самое нужное в чтении мыслей: понять, как думают мастера, поучиться думать у великих. Может быть, вы и правы: у таких, как Сима или я, нет настоящего умения учить, но есть же великие педагоги. Как великий педагог ведёт урок, как великий учёный идёт к открытию? Слушайте, Юля, давайте поищем великих. И не зарывайте вы свой талант после первой неудачи. Я поищу современных гениев, попрошу, чтобы они разрешили заглянуть в их мозг, их мыслительную лабораторию. Какие гении вас волнуют? Поэты. Я найду поэтов.
— Композитора я послушала бы. Как у него рождаются мелодии?
— Юля, нельзя бросать это дело! Композитор, поэт, педагог… Давайте составим список. Кто ещё? Математик. У них особое мышление — абстрактное. Художник — противоположное мышление. Инженер-конструктор. Крупный администратор. Боевой генерал…
— Изобретатель, — подсказала Юля.
— Изобретатель, конечно. Музыкант-исполнитель — как он чувствует звучание? Космонавта хорошо бы: у космонавтов в голове подлинные картины космоса.
— Всякий интересен, кто ездил по дальним странам.
— Всякий мастер своего дела.
— Дегустатор.
— Архитектор.
— Ювелир.
— Хирург.
Так, перебирая профессии, прошли они пешком через весь центр до Юлиного вокзала. Юля все порывалась сесть на троллейбус, но откладывала до следующей остановки. И, прощаясь на платформе, подробнейшим образом объяснила Кеше, в какие дни искать её на даче, как можно позвонить в общежитие, кому передать записку, если её на месте нет.
“А что я старалась, собственно? — спросила она себя, когда электричка отошла от вокзала. — Боюсь, что он исчезнет, этот чудак с веснушками?
1 2 3 4 5 6 7 8 9