И есть ли гарантия, что другой будет светлее Бориса? Трезвость придёт, со временем Муся раскусит своего спутника. Но до той поры будут медовые месяцы, пусть воображаемые, но медовые. Зачем же урезывать срок хмельного миража?
Может быть, и всякая любовь — мираж. Юля не знает, ещё не набралась скептической житейской мудрости. Теперь наберётся, у неё аппарат, разоблачающий всякие миражи.
“Ах, папа, папа, мудрый и наивный, какую же жестокую штуку ты придумал! Жестокую и наивную! Помочь ты намеревался людям, хотел, чтобы не было недоразумений, как у тебя с мамой. Ты полагал, умный психолог, что вы не можете выяснить отношения словами, слова у тебя невыразительны, а если бы мама прочла твои умные мысли, она восхитилась бы, поняла, какой ты хороший. Да полно, обманывался ты. Мама отлично понимала тебя, но не сочувствовала, не одобряла. Она на мир смотрела иначе. Для неё Вселенная делилась на две части: внешнее и квартиру. И муж, по её ощущению, должен был трудиться во внешнем мире, чтобы наполнять квартиру вещами добротными и красивыми — гарнитурами, абажурами, сервизами для горки, эстампами для стенки, чтобы приличным людям можно было показать, похвалиться: вот какой муж у меня — талантливый добытчик, как все умеет доставать удачно и выгодно. А ты, я от мамы слыхала не раз, квартиру считал ночлежкой: приходил к полуночи, выспался — и прочь! Ты мог отпуск провести в лаборатории, ты мог премию потратить на приборы, ещё и зарплату прихватить. Не словесные были у вас недоразумения, брак был недоразумением. И, читая мысли, мог ты это понять ещё до свадьбы. И не был бы несчастлив в жизни, но и счастлив не был бы в первые годы. Что лучше: плюс и минус или ноль — спокойный, пустой, сплошной ноль?
Ты хотел прояснять и сглаживать, улаживать ссоры, вносить покой. Но твой прояснитель разоблачает, обличает, это аппарат-прокурор. Он развенчивает, обнажает, показывает нагие души, неприглядные в своей наготе, голую истину. Полно, истина ли это? Что есть истина о доме: фасад с резными наличниками или курятники на задворках? Что есть истина о художнике: отпечатанное издание или черновые, первоначальные наброски? Гоголь каждую страницу переписывал восемь раз, Толстой — тринадцать раз. “Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды”, — сказал Маяковский. А мысли — руда словесной руды, черновик черновика. Слово — окончательное изделие, пустая порода остаётся в черепе. Так нужна ли эта пустая порода людям, зачем её обнародовать? Разве пустая порода — это истина о стали? Это не истина, папа, не разъяснение, даже не разоблачение, это очернение. Прибор-очернитель изобрёл ты, папа.
Так стоит ли хранить его на земле, этот прибор-очернитель, беспощадный и в плохих руках небезопасный? Колодец рядом, положить руку на сруб, разжать пальцы… Всплеск — и конец опасениям. Жалко твоих трудов, папа, но ведь ты ошибся, двадцать лет ошибался.
А я не ошибаюсь сейчас, не ошибусь, разжав пальцы?…”
Та ночь прошла, наступило духовитое утро, густо пропитанное ароматами смолы, хвои, цветов и сырой почвы, переполненное оглушительным щебетом, жизнерадостным гомоном суетливых пичуг, нарядное пёстрое утро с круглыми тенями листьев на дорожках, косыми лучами, пронизывающими кроны, и на сцене появилось ещё одно действующее лицо: Кеша, 26 лет, выглядит моложе своего возраста.
Худощавый, веснушчатый, с тонкой шеей, коротко стриженный, почти под машинку, он действительно выглядел мальчишкой. И разговаривал он как-то по-мальчишески оживлённо, с непривычной развязностью. Потом выяснялось, что это не развязность. Очень занятый, увлечённый, Кеша пренебрегал условностями, не думал, как он выглядит со стороны, как принято выглядеть.
— Кеша, — представился он по-мальчишески.
Юля удивилась: что за бесцеремонность? Она же не знала, что гостю не нравится его взрослое имя Иннокентий.
— Дача Викентьева эта? — спросил он. — Впрочем, я проявил ненаблюдательность. Вы, конечно, родная дочка. Очень похожи, как вылитая. Даже странно видеть черты Викентия Гавриловича в девушке. Я из того института, где Викентий Гаврилович работал последние годы. Мы очень интересуемся, не остались ли материалы…
— Нет, — отрезала Юля, — не остались.
Безбровое лицо посетителя выразило чрезвычайное удивление.
— Нам известно, — сказал он, помолчав, — что в последнее время Викентий Гаврилович работал над волнующей проблемой. Он был на пути — не скрою от вас — к дешифровке мыслительных процессов, к чтению мыслей, говоря проще. Вы понимаете, как это важно и нужно…
— Не понимаю!
Удивлённые глаза раскрылись ещё шире.
— Не понимаю, — повторила Юля. — Ну что вы уставились? Да, не понимаю, что нужно и важно читать чужие мысли. Мало ли у кого что копошится под черепом. Подглядывать и подслушивать некрасиво — так меня учили в детстве. Вот мой дом, резные наличники — любуйтесь, а курятники на задворках вас не касаются. И в комнаты я не зову — я ещё не прибирала с утра. И не хочу пускать в голову — там не-прибранные мысли. Для вас, постороннего, существуют слова, умытые, причёсанные, прилично одетые. А мысли мои оставьте в покое — это моя собственность.
Гость не был подготовлен к такой атаке.
— Но для науки очень важно во всех подробностях понять мышление. Тут полезны всякие сведения…
— Это уже не сведения, а сплетни, — прервала Юля. — А кто суёт нос в чужую дверь, может остаться без носа. Кто подслушивает, может услышать всякие пакости, и о себе тоже… — И добавила, боясь, что выдаёт себя запальчивостью: — Впрочем, отец ничего мне не говорил о материалах.
Весь этот разговор шёл на крыльце. Юля стояла на площадке, облокотившись на перила, гость — на нижней ступеньке. В комнаты его не приглашали, намекали, что надо уйти… Но, видимо, и Кеша обратил внимание на подозрительную запальчивость. Он переминался с ноги на ногу, медлил…
— Мы были уверены, что у Викентия Гавриловича есть практические достижения. Незадолго до… кончины он демонстрировал нам такие поразительные опыты…
— Папа просто умел отгадывать мысли. У него дар был такой, талант, особая наблюдательность, как у Шерлока Холмса.
— А вы не унаследовали этот талант?
— Только отчасти. Вот сейчас, например, я читаю в вашей голове, что вы мне не верите, придумываете, что бы ещё спросить. Верно же? А у меня ничего нет, никаких приспособлений… — Нечаянно Юля провела рукой по лбу. — И если бы вы сами обладали таким же даром, вы бы поняли, что мне некогда, у меня уборка, дел по горло…
Тут уж нельзя было не проститься.
Гость простился, взяв ни к чему не обязывающее обещание поискать записи покойного отца.
Дошёл до калитки, потоптался, потоптался там и почему-то вернулся опять.
— Я все думаю о ваших словах, — сказал он, — насчёт задворок, курятников, черновиков и прочего. Возможно, вы правы, в отношениях между взрослыми не нужны черновики, можно объясняться набело обдуманными словами. Но вот дети — они ещё не умеют выражать свои мысли. Их трудно понимать докторам и учителям тоже. У меня есть одна знакомая учительница, она никак не может научить детей думать. Они её не понимают, она их не понимает. Может быть, вы согласились бы проявить свой талант унаследованный, помочь моей знакомой разобраться в головах учеников.
И Юля сказала:
— Да!
Почему она так легко согласилась? Может быть, потому что сама она училась в педагогическом, её интересовали ребячьи головы. Потому, может быть, что птахи щебетали так жизнерадостно, в такое утро мир не казался безнадёжно грустным. И Юле самой не хотелось перечеркнуть двадцатилетние мечты отца, хотелось уважать и гордиться им, а не считать наивным прожектёром. Но только пусть ей докажут, что отец не ошибался, и докажут убедительно!
Школьники в темно-серой форме неслись вниз по ступеням и перилам, воинственно размахивая портфелями.
Они неслись с ликующими воплями, как будто их держали здесь не четыре часа, а четыре года по крайней мере, и вдруг неожиданно они вырвались.
Там и тут возникали потасовки, портфели сшибались в воздухе, сыпались на пол учебники и пеналы, веером разлетались тетради.
— Сумасшедший дом! — сказал Кеша. — Неужели и мы были такими? Видимо, были. Ведь я в этой же школе учился.
Его знакомая — Серафима Григорьевна, Сима — оказалась тощенькой чернявой женщиной с несвежей кожей и уныло-плаксивым выражением лица. “И что он нашёл в ней?” — подумала Юля невольно. Сима была очень мала ростом, даже и это осложняло ей школьную жизнь. В толпе её толкали бесцеремонно. Приняв за подружку, некий верзила-девятиклассник хлопнул её по спине, скороговоркой пробормотал: “Звините Серагорна” — и спрятался за товарищей. Сима вспыхнула и произнесла возмущённую речь. Она была уверена, что этот усатый проказник нарочно обознался.
— Я буду очень благодарна, если вы что-нибудь найдёте в их головах, — сказала она Юле унылым голосом. — Но, по-моему, они просто не хотят думать. Вбили себе в головы, что механика им не понадобится. И просто ленятся, не желают напрягать мозги.
В классе физики были столы, а не парты; учительница находилась на кафедре, на возвышении, где удобно было показывать опыты. Впрочем, кафедра Симе не нравилась, подчёркивала её малый рост, заставляла весь урок стоять на ногах, раздражала. Так, раздражённым тоном, учительница и начала урок.
— У нас сегодня гости, — сказала она. — Они будут наблюдать, как вы воспринимаете. Ведите себя хорошо, слушайте внимательно.
Прозвучало это почти жалобно, словно безнадёжная просьба: хоть сегодня, при гостях, ведите себя прилично.
Юля, как бы поправляя причёску, включила под косынкой мыслеприем и услышала: “Что за гости? Методисты из района, что ли? Молоды для методистов. Практиканты, наверное. Ну, практикантов бояться нечего”.
Тем не менее присутствие посторонних насторожило класс, ребята настроились на внимание. Урок начался в деловой тишине.
— Сегодня у нас трудная тема, — так начала Сима. — Мы изучаем понятие массы. Масса — это особая физическая величина, смысл которой будет выясняться по мере дальнейшего прохождения курса. Масса проявляется при взаимодействии тел. Если мы, например, возьмём два тела, две тележки, нагруженную и пустую, и столкнём их, мы заметим, что нагруженная тележка движется медленнее. Про тела, которые движутся медленнее после взаимодействия, говорят, что они массивнее. Иначе говоря, массы обратно пропорциональны скоростям взаимодействующих тел. Масса измеряется в граммах, килограммах, тоннах. За единицу измерения массы принимается масса платино-иридиевого эталона, который находится в Палате мер и весов…
Юля сидела не на кафедре, а возле первого стола. В сферу действия викентора попадало несколько учеников: вертлявый мальчик с чёрными глазами, то и дело менявший позу; рослая, невозмутимая девочка с низким лбом и длинными ресницами, которая весь урок играла своей косой; другая, старательная, остроносенькая, с бисерным почерком. Мысли остальных доносились издалека, как бы вырывались репликами из общего гула.
Учительница рассказала про массу, потом про плотность, объяснила, как по плотности вычисляется масса, выписала формулы на доске, а Юля следила, как всё это отражается в головах.
Сталкивающиеся тележки представили все: либо дрезины, либо вагонетки, либо игрушечные вагончики на комнатных рельсах. У вертлявого мальчика тележка, столкнувшись, встала на дыбы, полетела под откос и взорвалась, окутавшись чёрным дымом.
Массу не представил себе никто, записали в мозгу буквами: “Масса”. Девочка с бисерным почерком запомнила: “Масса — это особая физическая величина”. Все остальные обратили внимание на слова: “Смысл её выясняется при дальнейшем прохождении курса” — и решили: “Объяснят потом, можно не стараться понять”.
Но из этого нечто “потом объясняемого” возникала ещё какая-то плотность, которую надо было высчитывать: деля или умножая? Деля или умножая? Не поймёшь. Дома выучится. Авось не спросят.
И тележки откатились в туман, увозя на задний план сознания непонятное слово “масса”. Мысли побрели в разные стороны, у каждого в свою.
Одна голова зацепилась за рельсы. Рельсы удлинились, изогнулись, забрались под стол, сделали великолепное ответвление в переднюю и ванную. Затем владелец железной дороги подумал, что стрелок ему не хватит, и занялся расчётами: сколько ему подарит бабушка ко дню рождения, сколько можно выпросить у другой бабушки и сколько на все это купится стрелок, прямых и кривых.
Девочка, игравшая косой, мысленно делала себе причёски: “конский хвост”, и “вороньё гнездо”, и “я у мамы дурочка”, как у соседки с пятого этажа. Юля услышала ещё много занимательного о футболе, любви и дружбе, сплетницах, драках, летающих моделях, лепке и третьей серии “Неуловимых”; о массе и плотности — почти ничего.
— Кудрявцев, что я сказала? Повтори.
— Вы сказали, что плотность грунта имеет значение для сооружений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9