— Кроме того, даже если бы такой транзистор и был у вас, от него все равно не было бы никакого толку. Мы находимся в зоне своеобразной черной дыры, куда не доходят радиоволны. Поэтому вы не услышали бы по приемнику ничего, кроме радиопомех.
— Я люблю слушать радиопомехи, — заявил Бреннер и довольно неприязненно взглянул туда, где смутно белело лицо медсестры. Он спрашивал себя, сколько примерно лет дежурной сестре. Ее голос казался Бреннеру молодым, но шаги были слишком твердыми и тяжеловатыми для молодой женщины. Кроме того, во всех ее действиях и реакциях ощущалась приверженность рутине. Но, с другой стороны, у этой женщины были очень мягкие, нежные руки.
— Где-то в шкафу должен лежать мой бумажник, — продолжал Бреннер. — Я выпишу вам чек, а вы пойдете и купите мне радиоприемник, хорошо?
— Но я же вам сказала, что…
— Я знаю, — перебил ее Бреннер. — Но я не шутил, когда говорил, что люблю слушать радиопомехи. Особенно по стереофоническому приемнику!
На этот раз прошло несколько секунд, прежде чем медсестра ответила несколько изменившимся голосом.
— Очень жаль, — сказала она, — но я не могу этого сделать. Однако знаете что? Сегодня довольно спокойная ночь, я сейчас отправлюсь проведать двух других пациентов, и если не случилось ничего непредвиденного, то я вернусь и составлю вам компанию. Я могу вам, например, почитать что-нибудь вслух.
— Какую-нибудь газету?
— Боюсь, что у меня вряд ли найдется хотя бы одна газета. Я не интересуюсь политикой. А что вы скажете, если мы с вами почитаем Библию?
Бреннер намеренно выдержал паузу, прежде чем ответить. Он никогда в жизни не интересовался религией и не брал в руки Библию.
Но Бреннер чувствовал, что медсестра задала свой вопрос с лучшими намерениями, и поэтому не хотел ее обижать. Он не стал язвить в ответ, хотя колкая острота вертелась у него на языке. Вместо этого Бреннер сказал:
— Сейчас мне… не до столь тяжелых вещей.
— У меня есть карманное издание, — заметила сестра. — Оно совсем не тяжелое.
Бреннер засмеялся ее игре слов.
— Как бы то ни было, я благодарю вас за ваше предложение. Возможно, позже мы вернемся к этому. А сейчас… сейчас, может быть, мне все же удастся уснуть хотя бы ненадолго.
— Прекрасная мысль, — поддержала его медсестра — Часа через три меня сменят, и тогда вас разбудят самым безжалостным образом.
Бреннер услышал, как она начала возиться у аппаратов, к которым он был подключен, а затем медсестра продолжала:
— Вы идете на поправку. Надеюсь, вы вели себя хорошо и принимали все лекарства?
— А разве у меня был выбор? — Бреннер поднял правую руку, но не очень высоко — с тыльной стороны ладони в ней торчала игла, от которой отходила трубочка. Через эту тончайшую трубочку ему не только вводили внутривенно раствор, но и большую часть лекарств. Кроме того, эта рука немилосердно болела.
— Нет, у вас его не было, — подтвердила сестра веселым тоном. — И это хорошо. Если вам что-нибудь понадобится, вызовите меня звонком.
Она направилась к двери, и вскоре шаги медсестры затихли в коридоре. Бреннер остался один. То есть он был один в комнате, но за ним постоянно наблюдала, по крайней мере, одна пара глаз. Он понял это в тот момент, когда в его палату вошла медсестра. Она появилась здесь не случайно именно тогда, когда он пытался привстать. Даже если за ним наблюдала не она лично, то все его движения контролировали многочисленные приборы и аппараты, к которым он был подключен. Бреннер сразу же понял, что находится не в обычной больничной палате, хотя врачи отрицали это, — наверное, они не хотели волновать его по этому поводу. Вероятно, он находился в реанимационной палате и, скорее всего, в какой-то специальной клинике.
“Но почему?” — задавал себе Бреннер один и тот же вопрос.
Кроме потери зрения, у него в общем-то не было слишком серьезных проблем со здоровьем. Конечно, все его тело ныло и болело, и Бреннеру сделали за эти дни столько уколов, что он ощущал себя подушечкой, утыканной иглами, однако он не тяжело раненый. Это было совершенно ясно. Во всяком случае, полученные им ушибы и ранения не заслуживали столь тщательного ухода. Может быть, все же врачи обманывали его, утверждая, что зрение вернется? А что, если оно не только не вернется, но он утратит и последнюю способность что-то видеть? Или ему суждено жить до конца своих дней в этом тусклом смутном мире?
Бреннер отогнал от себя такие мысли, чувствуя их опасность для своего душевного состояния. В последние дни он несколько раз находился на грани паники — а один или два раза даже переступил эту грань, — но понял, что паника ему не поможет, это пустая трата сил. Паническое чувство не было конструктивным. Испытав его, Бреннер не ощущал живительного воздействия очистительной и освежающей грозы. Более того, выйдя из этого душевного состояния, Бреннер чувствовал себя еще более несчастным, обездоленным и выжатым, как лимон.
Он поднял левую руку, которая была свободна от трубочек и проводов, и неловко нащупал висевший вверху на длинном проводе радионаушник. Качество звука было отвратительное, впрочем, как и качество транслируемой по нему программы. Переключатель программ расположен высоко на стене. Чтобы дотянуться до него, Бреннеру нужно вывернуть руку. Однако пользы от этого было бы мало. Из шести предусмотренных каналов работали всего два — и оба канала передавались местной больничной радиостанцией, причем включали только музыку. Бреннер уже наизусть выучил последовательность программ на обоих каналах с их пошловатой поп-музыкой, однако это было лучше, чем ничего.
Он приложил наушник к уху и поморщился, узнав звучавшую мелодию. В довершение всех своих неприятностей он, оказывается, включил гот канал, на котором часто звучала классическая музыка Теперь Бреннер стоял перед выбором: он мог или позвать медсестру или, изогнувшись самым немыслимым образом, постараться дотянуться до переключателя каналов на стене. В последнем случае ему все равно не избежать нового прихода медсестры Впрочем, он мог выбрать и третий вариант: продолжать слушать исполняемую каким-то неумелым пианистом сонату для фортепиано Дебюсси — или Бог знает кого — с пленки, которую тут, по-видимому, крутили месяцами.
Бреннер поднял левую руку, изогнулся и потянулся вдоль пластикового провода к стене. Однако вместо стены кончики его пальцев коснулись чьей-то головы.
— Подождите, я вам сейчас помогу, — сказал незнакомый голос.
Бреннер так испуганно вздрогнул, что задрожала его больничная койка.
— Кто это? — спросил он. Бреннер не слышал, чтобы кто-нибудь входил в палату. Не было ни звука шагов, ни шума открывающейся двери. Правда, в серых туманных сумерках, окружавших его, двигались какие-то тени, но он не мог с уверенностью сказать, были они реальными или нет.
— Простите, я не хотел пугать вас. Вы собирались послушать музыку?
Бреннер поспешно отбросил наушник в сторону и сел на кровати. При этом по крайней мере два аппарата — его электронные ангелы-хранители — тревожно запикали, но Бреннер не обратил на них никакого внимания.
— Кто вы? — спросил он еще раз. — И откуда вы, черт возьми, взялись?
— О, только не оттуда, куда вы меня посылаете, — тихо засмеялся незнакомец. И Бреннеру наконец удалось определить направление, откуда доносился этот голос. — Прошу простить меня. Я действительно не хотел вас пугать. Сестра сказала мне, что вы проснулись и, возможно, будете рады поговорить с кем-нибудь. Меня зовут Йоханнес. Патер Йоханнес из общины Иисуса. Но вы можете не принимать этого в расчет. Люди часто зовут меня просто Йоханнес.
— Патер? — переспросил Бреннер, склонив голову к плечу и напряженно вглядываясь туда, откуда доносился голос. Через несколько секунд ему действительно удалось разглядеть чью-то тень — первую тень за все время пребывания здесь, в больнице. Все остальные призрачные, туманные фигуры людей, которые с ним разговаривали, были белыми размытыми пятнами, а эта темнела на сером фоне. — Вы служите здесь тюремным священником?
Йоханнес засмеялся — негромко, но очень тепло и сердечно. Судя по голосу, этот человек был старше дежурной медсестры, но не старше самого Бреннера.
— В чем-то вы правы, — наконец сказал он. — Но не надо нервничать и раздражаться по этому поводу. Кроме того, я здесь не по долгу службы.
— Это хорошо, — заметил Бреннер. — Поскольку мне пока не нужен исповедник. Я ведь еще не собираюсь умирать.
На этот раз Йоханнес не стал смеяться. А самого Бреннера удивили скрытые едкие нотки в собственном голосе. Он уже справился со своей растерянностью и замешательством и теперь испытывал все нарастающее чувство враждебности к незнакомцу, которое он сам не мог объяснить.
— Я ведь сказал уже, что я здесь не по долгу службы, — повторил Йоханнес, немного помолчав — Я уже собирался уходить домой, когда встретил в коридоре дежурную медсестру. Она предложила мне заглянуть к вам и поболтать немного, чтобы скрасить ваше одиночество. Но если вы не хотите этого, то я сейчас же уйду.
— Нет, — поспешно ответил Бреннер. — Прошу вас, не уходите Простите меня, патер. Я не хотел обижать вас.
Судя по звуку шагов, Йоханнес обогнул кровать и, придвинув к самой постели стул, сел на него.
— Ну хорошо, — промолвил он. — После того как мы принесли друг другу взаимные извинения, думаю, мы можем немного поговорить. Если вы, конечно, этого хотите.
Собственно говоря, Бреннеру вовсе не хотелось этого. Он все еще испытывал к священнику необъяснимое и беспричинное чувство сильного недоверия. Почему?
В конце концов Бреннера начали мучить угрызения совести — ведь этот человек не сделал ему ничего плохого, напротив, он вел себя по отношению к больному дружелюбно и предупредительно. Патер пожертвовал ради него своим свободным временем — а это, возможно, была самая настоящая жертва, потому что, по мнению Бреннера, вряд ли священники больницы имеют много свободного времени.
— Хорошо, давайте поговорим, — поколебавшись, сказал Бреннер. — Но боюсь, что… что я не очень силен в Священном Писании.
Йоханнес вздохнул:
— Почему все на свете думают, что мы, священнослужители, способны вести беседы только о Библии и смысле жизни? Должно быть, это проклятие всех, кто носит сутану.
— А вы ее носите? — спросил Бреннер.
— Нет, у нас это не принято. Видите… — Йоханнес запнулся, помолчал несколько секунд, а затем продолжал смущенным тоном: — Простите. Я совсем выпустил из виду, что вы потеряли зрение.
— Ничего страшного, — солгал Бреннер, хотя его ответ прозвучал не совсем убедительно, да он и не старался придать своим словам вескость.
— К этому привыкаешь, вы меня понимаете? Кроме того, это ведь ненадолго. Сегодня я уже вижу лучше, чем вчера. А вчера видел лучше, чем позавчера, — это утверждение Бреннера звучало еще менее уверенно. Йоханнес ничего не ответил, и что-то в его молчании сильно раздражало Бреннера, который через несколько секунд прибавил: — Через пару дней со мной будет все в порядке. Во всяком случае, я на это надеюсь.
— Ваши слова звучат очень неубедительно, — прямо сказал Йоханнес. “Этот священник довольно своеобразно выполняет свой долг”, — подумал Бреннер. Однако ему понравилась прямота патера. До сего дня Бреннер упрямо отказывался беседовать со священнослужителем, хотя это было первое, что ему предложили в больнице после того, как он несколько пришел в себя. Кроме того, ему сообщили, что эта больница находится в ведении церковной общины.
— Вы пришли сюда для того, чтобы развеять мои мрачные мысли или для того, чтобы укрепить меня в них? — спросил Бреннер, улыбаясь. — Нет, не беспокойтесь, я знаю, что зрение вновь вернется ко мне. Но только… не так быстро, как мне бы этого хотелось. Когда ничего не видишь, чувствуешь себя таким беспомощным. И в голову лезут очень странные мысли.
— Странные мысли?
— Да, хотя и очень неопределенные, — уклончиво ответил Бреннер. Он сразу же пожалел, что заговорил на эту тему. — Когда ты прикован к постели, целыми днями лежишь и умираешь от скуки, то в голову невольно приходит всякая бессмыслица.
— А вас здесь разве никто не посещает?
— А кто меня может посещать? — поспешно ответил Бреннер вопросом на вопрос. Вопреки его желанию, в его голосе слышались боль и сожаление.
— Разве у вас нет ни родственников, ни друзей… ни даже коллег?
— Есть, конечно, — поспешно сказал Бреннер, как будто оправдываясь. — Но я не хотел бы, чтобы им сообщали о моей болезни.
— А почему вы этого не хотите?
— Моей матери скоро исполнится семьдесят лет, и последние десять лет она страдает от болезни сердца, — ответил Бреннер. — Я не хотел бы, чтобы ее волновали по пустякам. Что же касается моего отца, то он давно уже в могиле.
Йоханнес уловил тон, которым это было сказано, и не стал расспрашивать Бреннера о его друзьях и коллегах. На некоторое время в комнате воцарилась тишина, в ней ощущалось что-то недоброе, грозящее неведомой опасностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68