Так что до улицы Мортир он добрался лишь через полтора часа.
Это была ночь с субботы на воскресенье, так что из многих комнат доносился шум. Луис поднялся на два пролета наверх так тихо, как только смог, сумерки скрывали его присутствие. Ключ легко повернулся в замке, и дверь отворилась.
Комнату освещали огни с улицы. Кровать, которая занимала в комнате основное место, была неубрана. Должно быть, простыни и одеяло унесли в лабораторию для судебной экспертизы. Пятна крови на матрасе в сумерках казались черничного цвета. Других свидетельств преступления в комнате не было.
Луис подошел к выключателю и нажал на него. Ничего не произошло. Он зашел в комнату подальше и уставился на светильник. Лампочка была разбита вдребезги.
Он подумал о том, чтобы уйти отсюда, оставить эту темную комнату и вернуться утром, когда теней тут будет поменьше. Но пока он стоял под разбитой лампочкой, глаза его немного привыкли к темноте, и он начал различать большой закрытый шкаф тикового дерева у дальней стены. Разумеется, чтобы собрать одежду Филиппа много времени не уйдет. Иначе ему придется возвращаться на следующий день, проделывать еще один долгий путь по снегу. Лучше сделать это сейчас и поберечь свои кости.
Комната была большая, и в ней еще царил беспорядок, оставленный полицией. Пока Луис прокладывал себе дорогу к шкафу, он спотыкался то об опрокинутую лампу, то о разбитую вазу. На втором этаже под ним вопли и визг какой-то удавшейся вечеринки заглушали весь производимый им шум. Это была оргия или драка? Шум с успехом мог относиться и к тому, и к другому.
Он открыл верхний ящик комода, потянул его на себя, и тот внезапно вывалился, открыв взору все пристрастие Филиппа к мелким удобствам: чистые тонкие рубашки, пара носков, носовые платки с инициалами, – все отглажено и надушено.
Он чихнул. Холодная погода усилила хрипы в груди и выделение слизи в носовых пазухах. Носовой платок был у него в руке, и он высморкался, прочищая заложенные ноздри. И тут впервые до него дошел запах этой комнаты.
Над запахами сырости и увядших растений преобладал один сильный запах. Духи, всепроникающий запах духов.
Он резко повернулся в темной комнате, услышав, как хрустнули его собственные суставы, и взгляд его упал на какую-то тень за кроватью. Огромную тень, которая все росла и росла.
Это был он, незнакомец с бритвой. Он прятался здесь, ожидая.
Странно, но Луис не испугался.
– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил он громким властным голосом.
Когда незнакомец поднялся из своего укромного места, его лицо попало в зыбкую полосу уличного освещения. Широкое, плоское лицо. Его глаза были глубоко посажены, но беззлобны, и он улыбался, улыбался Луису.
– Кто ты? – вновь спросил Луис.
Человек покачал головой, даже затрясся всем телом, его руки в перчатках прикрыли рот. Немой? Он тряс головой все более и более сильно, словно у него начинался припадок.
– С вами все в порядке?
Внезапно дрожь прекратилась, и Луис к своему удивлению увидел, что из глаз незнакомца на его плоские щеки и в заросли бороды текут крупные слезы.
Словно устыдившись такого проявления чувств, человек отвернулся от света, глухо всхлипнул и вышел. Луис последовал за ним, он был гораздо больше заинтересован, чем испуган.
– Погодите!
Человек уже наполовину спустился на площадку второго этажа; несмотря на свое сложение, он шел семенящими шажками.
– Пожалуйста, подождите, я хочу поговорить с вами!
Луис начал спускаться за ним по ступеням, но даже не начав преследование, он понял, что проиграл его. Суставы Луиса плохо гнулись из-за возраста и из-за холода, к тому же было поздно. Как мог он бежать за человеком, гораздо моложе себя, да еще по такому скользкому снегу? Он проследил незнакомца лишь до двери и смотрел, как тот убегает вниз по улице. Его походка была семенящей – точно такой, как говорила Катерина. Странная походка для такого крупного мужчины.
Запах его духов уже унес северо-западный ветер. Задыхаясь, Луис вновь поднялся по лестнице мимо шума вечеринки и собрал одежду для Филиппа.
* * *
На следующий день Париж был погружен в бурю беспрецедентной ярости. На призывы к мессе никто не откликнулся, никто не раскупал горячие воскресные круассаны, газеты на лотках газетчиков остались нечитанными. Лишь у нескольких человек хватило силы характера или потребности выйти на улицу, где завывал ветер. Остальные сидели у каминов, грели ноги и мечтали о весне.
Катерина хотела навестить Филиппа в тюрьме, но Луис настоял, что он пойдет один. Эта настойчивость была вызвана не только тем, что он пожалел ее, запретив тащиться в холодную погоду, нет, ему нужно было задать Филиппу кое-какие деликатные вопросы. После той встречи в комнате ночью он был уверен, что у Филиппа был соперник, возможно, соперник со склонностью к убийству. Похоже, что единственным способом спасти жизнь Филиппа было выследить этого человека. И если для этого нужно вторгнуться в сферу интимной жизни Филиппа, так что же! Но, конечно, этот разговор ни он, ни Филипп не хотели бы вести при Катерине.
Свежую одежду, которую принес Луис, обыскали, потом передали Филиппу, который принял ее с кивком благодарности.
– Прошлой ночью я ходил к тебе на квартиру, чтобы забрать оттуда это.
– О!
– Там, в комнате, уже был кто-то.
Мышцы челюстей Филиппа напряглись так, словно он плотно стиснул зубы. Он избегал глядеть Луису в глаза.
– Большой человек, с бородой. Ты его знаешь? Или о нем?
– Нет.
– Филипп...
– Нет!
– Тот же самый человек напал на Катерину, – сказал Луис.
– Что? – Филипп начал дрожать.
– С бритвой.
– Напал на нее? – спросил Филипп. – Ты уверен?
– Или собирался.
– Нет! Он никогда бы не прикоснулся к ней. Никогда.
– Кто это, Филипп? Ты знаешь?
– Скажи ей, чтобы она туда больше не приходила, Луис! – его глаза наполнились слезами. – Пожалуйста, Бога ради, пускай она туда больше не заходит. Скажешь? И ты тоже. Ты тоже не заходи.
– Кто это?
– Скажи ей.
– Я скажу. Но ты должен мне сказать, кто этот человек, Филипп.
– Ты не поймешь, Луис. Я и не ожидаю, что ты поймешь.
– Скажи мне, я хочу помочь.
– Просто позволь мне умереть.
– Кто это?
– Просто позволь мне умереть... Я хочу забыть, почему ты заставляешь меня вспоминать? Я хочу...
Он вновь поднял взгляд, глаза у него были налиты кровью и веки воспалены от слез, пролитых ночами. Но теперь казалось, что слез у него больше не осталось, а там, где раньше был честный страх смерти, жажда любви и жизни, – просто пустое, засушливое место. Взгляд Луиса встречался со взглядом, полным вселенского безразличия к тому, что будет дальше, к собственной безопасности, к чувствам.
– Она была плохой! – неожиданно воскликнул он.
Руки его были сжаты в кулаки. Никогда в жизни Луис не видел, чтобы Филипп сжимал кулаки.
Теперь же его ногти так вонзились в мягкую плоть ладони, что из-под них потекла кровь.
– Шлюха! – вновь сказал он, и его голос прозвучал слишком громко в этой маленькой камере.
– Потише! – сказал охранник.
– Шлюха! – На этот раз Филипп прошипел свои проклятия сквозь зубы, ощеренные, как у разозленного павиана.
Луис никак не мог найти смысла в этом превращении.
– Ты начал все это... – сказал Филипп, глядя прямо на Луиса, впервые за все время открыто встречаясь с ним взглядом. Это было горькое обвинение, хоть Луис и не понял его значения.
– Я?
– Со своими рассказами. Со своим проклятым Дюпеном.
– Дюпеном?
– Все это ложь, дурацкая ложь: женщины, убийство...
– Ты что, имеешь в виду рассказ про улицу Морг?
– Ты же так гордился этим, верно? Так вот, все это была дурацкая ложь, ни слова правды.
– И все же это было правдой.
– Нет. И никогда не было, Луис, просто рассказ, вот и все. Дюпен, улица Морг, убийства...
Голос его прервался, словно два последних слова он никак не мог выговорить.
– ...человекообразная обезьяна.
Вот они, эти слова. Он произносил их с таким трудом, точно каждый звук вырезали у него из горла.
– Так что же насчет обезьяны?
– Это просто звери, Луис. Некоторые из них внушают жалость: цирковые животные. У них нет разума, они рождены, чтобы быть жертвами. Но есть и другие.
– Какие другие?
– Натали была шлюхой! – прокричал он снова.
Глаза его стали большими, как блюдца. Он ухватил Луиса за лацканы и начал трясти его. Все остальные в маленькой комнатке повернулись, чтобы посмотреть на двух стариков, сцепившихся через стол. Заключенные и их подружки усмехались, когда Филиппа оттаскивали от его старого друга, а слова все еще вылетали из его рта, пока он извивался в руках охранников:
– Шлюха! Шлюха! Шлюха! – вот все, что он мог сказать, пока они волочили его обратно в камеру.
* * *
Катерина встретила Луиса у двери своей квартиры. Она тряслась и всхлипывала. Комната за ее спиной была разворочена.
Она вновь заплакала на его груди, пока он пробовал успокоить ее. Уже много лет прошло с тех пор, как он последний раз успокаивал женщину, и он забыл, как это делается. Вместо того, чтобы утешать ее, он раздражался сам, и она почувствовала это. Она освободилась из его объятий, словно так она чувствовала себя лучше.
– Он был здесь, – сказала она.
Ему не было нужды спрашивать кто. Незнакомец, слезливый незнакомец, таскающий за собой бритву.
– Что ему было нужно?
– Он все повторял мне «Филипп». Почти говорил, скорее даже мычал, и когда я не ответила, он просто разнес все – мебель, вазы. Он даже не искал ничего, просто хотел устроить разгром.
Именно это привело ее в ярость – бесполезность нападения.
Вся квартира была разгромлена. Луис бродил меж обломками фарфора и клочьями ткани, качая головой. В его мозгу была путаница плачущих лиц: Катерина, Филипп, незнакомец. Каждый в своем маленьком мирке, который, казалось, был разбит и покорежен. Каждый страдал, и все же источник этого страдания – сердце невозможно было обнаружить.
Только Филипп поднял обвиняющий палец на самого Луиса.
«Ты начал все это. – Разве это были не его слова? – Ты начал все это!»
Но как?
Луис стоял у окна. Три ячейки стекла были треснуты от ударов гардин, и ветер, залетевший в эти комнаты, заставлял стучать его зубы. Он поглядел через покрытые льдом воды Сены, и в этот момент его взгляд привлекло какое-то движение. Его желудок вывернуло наизнанку.
Незнакомец прижался лицом к стеклу, выражение его было диким. Одежды, в которые он всегда закутывался, сейчас были в беспорядке, и на лице его застыло выражение такого глубокого отчаяния, что оно казалось почти трагичным. Или скорее лицом актера, разыгрывающего сцену отчаяния из трагедии. Пока Луис смотрел на него, незнакомец прижал к окну руки в жесте, который, казалось, молил о прощении или понимании. Или о том и о другом.
Луис отпрянул. Это было уж слишком, чересчур. В следующий миг незнакомец уже брел через дворик прочь от комнат. Его семенящая походка сменилась длинными скачками. Луис издал долгий, долгий стон узнавания той плохо одетой туши, которая сейчас исчезла из виду.
– Луис?
Это была не человеческая походка, эти прыжки, эти гримасы. Это была походка прямоходящего зверя, которого научили ходить, и теперь, лишенный своего господина, он начинал забывать этот трюк.
Это была человекообразная обезьяна.
Боже, о боже, это была обезьяна!
* * *
– Мне нужно видеть Филиппа Лаборто.
– Прошу прощения, месье, но тюремные посетители...
– Это – дело жизни и смерти, офицер. – Луис отважился на ложь. – Его сестра умирает. Умоляю, хоть немного сочувствия.
– О... ну ладно.
В голосе по-прежнему слышалось сомнение, так что Луис решил еще чуть-чуть дожать.
– Только несколько минут, нужно кое-что уладить.
– А что, до завтра подождать нельзя?
– К завтрашнему утру она уже умрет.
Луису было неприятно так говорить о Катерине, даже в целях этого расследования, но это было необходимо, он должен был увидеть Филиппа. Если его теория была верна, рассказ может повториться прежде, чем завершится ночь.
Филиппа разбудили – он спал после того, как ему ввели успокоительное. Глаза его были очерчены темными кругами.
– Что ты хочешь?
Луис даже не пытался поддерживать свою ложь: Филипп был напичкан лекарствами, и, возможно, в голове у него все мешалось. Лучше ошарашить его правдой и поглядеть, что из этого получится.
– Ты держал обезьяну, верно?
Выражение ужаса появилось на лице Филиппа – медленно, из-за циркулирующего в крови снотворного, но все равно достаточно болезненное.
– Разве нет?
– Луис... – Филипп казался очень старым.
– Ответь мне, Филипп. Я умоляю: пока еще не слишком поздно. Ты держал обезьяну?
– Это был эксперимент, вот и все, – просто опыт.
– Почему?
– Из-за твоих рассказов. Из-за твоих проклятых рассказов. Я хотел посмотреть, правда ли то, что они дикие. Я хотел сделать из нее человека.
– Сделать человека...
– А эта шлюха...
– Натали.
– Она совратила его.
– Совратила?
– Шлюха, – сказал Филипп с усталым сожалением.
– Где эта твоя обезьяна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26