— шепотом спросил сторож.
— Не стрельнет, — уверенно сказал старшина. — Такие не стреляют. — Он осторожно открыл дверь, прислушался и вошел.
— Слава богу! — сказал мужской голос из темноты. — А я уж думал, что придется сидеть здесь до утра.
«Силен, бродяга, — восхищенно подумал старшина, — во дает! Слава богу… Ишь ты!»
— Сидеть, наверное, действительно придется, гражданин, только не здесь.
В неярком луче фонарика перед старшиной стоял молодой человек лет тридцати в помятом костюме. Еще бы, прятался, наверное, в подсобке, под ящиками. Известное дело.
— Вы не знаете, где выключатель? Я его в темноте никак не мог найти, — сказал человек. Голос у него был печальный. Да и то верно, веселиться вроде не из-за чего.
— Так прямо и искали? — саркастически спросил старшина, направляя желтое пятно луча на стены. — Да вот же он. Рядом с соцобязательствами.
Старшина включил свет и внимательно посмотрел на вора. Тот, казалось, о чем-то задумался и смотрел, не мигая, на игрушечных деревянных коней на колесиках.
— Как проникли? — с интересом спросил старшина. — Спрятались до закрытия?
— Кто проник? — вздрогнул человек.
— Не я, конечно. О вас речь идет.
— А я не проник…
— Я и спрашиваю: спрятался?
— Нет…
— А как же?
— Не знаю…
— И зачем вы здесь, тоже не знаете?
— Не знаю…
— Сколько вы вчера выпили, в таком случае?
— Вчера? Вчера… Вчера… Странное какое слово, если вдуматься, "ч" как зловеще звучит.
— Гражданин, — нахмурился старшина, — у нас тут не семинар, а задержание преступника.
— Преступника? — рассеянно переспросил гражданин в мятом костюме. — Ах да… понимаю… Это, наверное, я.
— Это вы совершенно точно заметили. Давайте в коляску, и поедем.
— Как это в коляску? — спросил взломщик и посмотрел на батарею игрушечных колясок, стоявших в углу.
— Так. В мотоциклетную.
В отделении злоумышленника усадили перед дежурным, который шумно вздохнул и обреченно положил перед собой протокол допроса.
— Имя, отчество, фамилия, место рождения, место жительства, должность, место работы… Как вы говорите? Младший научный сотрудник? — Дежурный заметно оживился и с интересом посмотрел на Куроедова. — Что же это вы, Александр Васильевич, деятель, можно сказать, науки и так некрасиво влипли? Когда вы вошли вчера в магазин?
— Я не входил… — сказал Куроедов и замолчал. Говорить ему было тяжело, и мысли все время путались. — Вчера я вообще не был в городе.
— Где же вы были? — Дежурный положил авторучку на стол, откинулся на спинку стула и вынул из пачки сигарету.
— Видите ли… это не совсем обычная история… Я вряд ли сумею объяснить…
— Понимаю, понимаю, — кивнул дежурный. — История у всех бывает необычная. По ошибке залез в чужой карман. Сам не знает, почему дал по морде. Прямо мистика какая-то. Где же вы были вчера, Александр Васильевич?
— В Трое…
— Где, простите, в Троицком?
— Нет, в Трое… Я же вам говорю, это не совсем обычная история.
— В Трое? — У дежурного округлились глаза. — Древние греки?
— Да, — тихо сказал Куроедов и опустил голову на грудь.
— И как там? — Дежурный подмигнул старшине. — Как жизнь?
— Я не сержусь на вас, — кривясь, пробормотал Куроедов, — я понимаю, что это звучит дико, но…
— Не сердитесь? Ну и на том спасибо, гражданин Куроедов. Только симуляция безумия — вещь тонкая. К ней готовиться надо, литературу специальную изучить. А вы — в Трое. Нехорошо. Младший научный сотрудник, а говорите, как школьник. Некрасиво.
— Я понимаю, я все понимаю… — Куроедов, казалось, с трудом произносил слова, делая усилие над собой. — Но что я могу еще сказать вам?
— Значит, вы утверждаете, что попали в магазин игрушек номер тридцать три прямо из Трои?
— Да.
— И для чего же, позвольте полюбопытствовать?
— Не знаю. Я ведь уже говорил, что не знаю, как попал туда.
— Ну хорошо, — вздохнул дежурный. — Может быть, вы посидите, подумаете, отдохнете…
— Знаете что? — У Куроедова, казалось, мелькнула мысль. — Позвоните моему научному руководителю Леону Суреновичу Павсаняну. Он заведующий сектором нашего института, доктор исторических наук. Вот телефон.
… Павсанян влетел в комнату, как смерч. Полы его плаща развевались, словно крылья. Под плащом была видна синенькая пижама. Увидев Куроедова, он зарычал и прыгнул на него.
— Саша! — крикнул он и рухнул вместе с младшим научным сотрудником на жесткую милицейскую скамью. — Видел? Не казни меня, Коня видел?
— Позвольте, товарищ Павсанян, — сказал дежурный по отделению, — вы подтверждаете, что это младший научный сотрудник Куроедов?
— Я? Подтверждаю? Дорогой мой, запомните эту минуту! Она войдет во все учебники, это вам говорю я, Леон Павсанян! А сейчас, дорогой, позвольте, Саша, ты видел?
— Видел, — грустно улыбнулся Куроедов. — Конь на площади…
— Ты видел Коня? — со священным ужасом переспросил Павсанян. — Сам?
— Да, Леон Суренович, видел.
Павсанян вдруг как-то бранно уменьшился в размерах, закрыл лицо руками и заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Зачем же вы его так? — укоризненно пробормотал дежурный. — Человек вас опознал, хотел помочь, а вы его каким-то конем…
Но Павсанян уже смеялся. Он выпятил узкую грудь и крикнул:
— Мой бедный маленький Геродюк! Мне жаль его детей, они будут стыдиться отца, который утверждал, что Коня не было.
— Потише, товарищи, — попросил совсем уже стушевавшийся дежурный. — Телефон звонит. Да, товарищ полковник. Все в порядке, нет, ничего особенного не произошло. Задержанный один. Как будто младший научный сотрудник Куроедов. Здесь он, у меня. Что? Как вы сказали? Слушаюсь, товарищ полковник. Выполняю. — Дежурный встал, дико посмотрел на Куроедова. — Полковник Полупанов приказал мне лично расцеловать вас, товарищ Куроедов. Трижды. Разрешите выполнять?
Иван Сергеевич Голубь устало потер веки.
— Так как же будем оформлять, Александр Васильевич?
— Да как хотите. Какая разница?
— Как это — какая разница? Отпуск за свой счет — одно. Командировка — другое. Тем более, если считать суточные по два шестьдесят в день, вам полагается за три тысячи лет, я тут уже прикинул, два миллиона восемьсот сорок семь тысяч рублей. Проверьте.
— Позвольте, для чего мне проверять, если мне этих денег никто, разумеется, платить не собирается. Я вас, Пиан Сергеевич, не понимаю.
— Кроме того, командировка не может быть оформлена, поскольку у вас нет отметки ни о прибытии в Трою, ни об убытии.
И снова уходит куда-то голос, не слышит никого Куроедов, только сухой жар руки Кассандры, только горьковатый запах ее волос, только бьющееся в ней отчаяние.
Махнул рукой, вышел. В коридоре Маша Тиберман. Глаза набрякшие, без косметики. Увидела, всхлипнула, по-детски шмыгнула носом. Абнеос, Абнеос, нежный бородатый ребенок. Ма-ша. Ма-ша. Да и было ли все это?
Их была горстка, чудом уцелевших во время пожара и резни. Они собрались в негустом лесу многохолмной Иды, и в ушах их все еще звучал треск огня и крики. Эней, привалившись спиной к дереву, вытирал пот со лба и никак не мог отдышаться: тащил на плечах дряхлого отца, да и сын висел на руке как гиря.
Сидели, молчали. Многоречива победа, поражение же молчит. Да и что скажешь, когда лица еще пылают от жара огня, а в глазах пустота: что скажешь, кому?
Но надо идти, пробираться как-нибудь к берегу, бежать от богами проклятого пожарища, от тлеющих руин, от пьяных греческих мечей. Ноги — что чужие, кажется, и не встать на них, да надо.
— Вставайте, — негромко говорит Эней, — идем.
Все покорно встают, один бородатый в диковинном костюме не подымается. Смотрит пустыми, далекими глазами. Тряпка, обмотанная вокруг шеи, уже совсем пропиталась кровью. Плох, не дойдет. А тащить некому. И так еле бредут.
Эней подходит к бородатому.
— Сможешь идти? — угрюмо спрашивает.
— Ма-ша, — бормочет запекшимися губами. — Ма-ша…
Легко умирать Абнеосу. Не здесь он, на склоне Иды, а там, в другом мире теперь его душа. В непонятном, но светлом и мягком, в добром мире. И Маша, Маша все смотрит на него так, будто ждет, просит чего-то. А что?
— Идешь? — еще раз спрашивает Эней, так, для очистки совести.
— Ма-ша, — все бормочет бородатый, и вдруг слабая улыбка трогает его лицо.
— Бредит, слово неясное все говорит, — бросает спутникам Эней. — Пошли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Не стрельнет, — уверенно сказал старшина. — Такие не стреляют. — Он осторожно открыл дверь, прислушался и вошел.
— Слава богу! — сказал мужской голос из темноты. — А я уж думал, что придется сидеть здесь до утра.
«Силен, бродяга, — восхищенно подумал старшина, — во дает! Слава богу… Ишь ты!»
— Сидеть, наверное, действительно придется, гражданин, только не здесь.
В неярком луче фонарика перед старшиной стоял молодой человек лет тридцати в помятом костюме. Еще бы, прятался, наверное, в подсобке, под ящиками. Известное дело.
— Вы не знаете, где выключатель? Я его в темноте никак не мог найти, — сказал человек. Голос у него был печальный. Да и то верно, веселиться вроде не из-за чего.
— Так прямо и искали? — саркастически спросил старшина, направляя желтое пятно луча на стены. — Да вот же он. Рядом с соцобязательствами.
Старшина включил свет и внимательно посмотрел на вора. Тот, казалось, о чем-то задумался и смотрел, не мигая, на игрушечных деревянных коней на колесиках.
— Как проникли? — с интересом спросил старшина. — Спрятались до закрытия?
— Кто проник? — вздрогнул человек.
— Не я, конечно. О вас речь идет.
— А я не проник…
— Я и спрашиваю: спрятался?
— Нет…
— А как же?
— Не знаю…
— И зачем вы здесь, тоже не знаете?
— Не знаю…
— Сколько вы вчера выпили, в таком случае?
— Вчера? Вчера… Вчера… Странное какое слово, если вдуматься, "ч" как зловеще звучит.
— Гражданин, — нахмурился старшина, — у нас тут не семинар, а задержание преступника.
— Преступника? — рассеянно переспросил гражданин в мятом костюме. — Ах да… понимаю… Это, наверное, я.
— Это вы совершенно точно заметили. Давайте в коляску, и поедем.
— Как это в коляску? — спросил взломщик и посмотрел на батарею игрушечных колясок, стоявших в углу.
— Так. В мотоциклетную.
В отделении злоумышленника усадили перед дежурным, который шумно вздохнул и обреченно положил перед собой протокол допроса.
— Имя, отчество, фамилия, место рождения, место жительства, должность, место работы… Как вы говорите? Младший научный сотрудник? — Дежурный заметно оживился и с интересом посмотрел на Куроедова. — Что же это вы, Александр Васильевич, деятель, можно сказать, науки и так некрасиво влипли? Когда вы вошли вчера в магазин?
— Я не входил… — сказал Куроедов и замолчал. Говорить ему было тяжело, и мысли все время путались. — Вчера я вообще не был в городе.
— Где же вы были? — Дежурный положил авторучку на стол, откинулся на спинку стула и вынул из пачки сигарету.
— Видите ли… это не совсем обычная история… Я вряд ли сумею объяснить…
— Понимаю, понимаю, — кивнул дежурный. — История у всех бывает необычная. По ошибке залез в чужой карман. Сам не знает, почему дал по морде. Прямо мистика какая-то. Где же вы были вчера, Александр Васильевич?
— В Трое…
— Где, простите, в Троицком?
— Нет, в Трое… Я же вам говорю, это не совсем обычная история.
— В Трое? — У дежурного округлились глаза. — Древние греки?
— Да, — тихо сказал Куроедов и опустил голову на грудь.
— И как там? — Дежурный подмигнул старшине. — Как жизнь?
— Я не сержусь на вас, — кривясь, пробормотал Куроедов, — я понимаю, что это звучит дико, но…
— Не сердитесь? Ну и на том спасибо, гражданин Куроедов. Только симуляция безумия — вещь тонкая. К ней готовиться надо, литературу специальную изучить. А вы — в Трое. Нехорошо. Младший научный сотрудник, а говорите, как школьник. Некрасиво.
— Я понимаю, я все понимаю… — Куроедов, казалось, с трудом произносил слова, делая усилие над собой. — Но что я могу еще сказать вам?
— Значит, вы утверждаете, что попали в магазин игрушек номер тридцать три прямо из Трои?
— Да.
— И для чего же, позвольте полюбопытствовать?
— Не знаю. Я ведь уже говорил, что не знаю, как попал туда.
— Ну хорошо, — вздохнул дежурный. — Может быть, вы посидите, подумаете, отдохнете…
— Знаете что? — У Куроедова, казалось, мелькнула мысль. — Позвоните моему научному руководителю Леону Суреновичу Павсаняну. Он заведующий сектором нашего института, доктор исторических наук. Вот телефон.
… Павсанян влетел в комнату, как смерч. Полы его плаща развевались, словно крылья. Под плащом была видна синенькая пижама. Увидев Куроедова, он зарычал и прыгнул на него.
— Саша! — крикнул он и рухнул вместе с младшим научным сотрудником на жесткую милицейскую скамью. — Видел? Не казни меня, Коня видел?
— Позвольте, товарищ Павсанян, — сказал дежурный по отделению, — вы подтверждаете, что это младший научный сотрудник Куроедов?
— Я? Подтверждаю? Дорогой мой, запомните эту минуту! Она войдет во все учебники, это вам говорю я, Леон Павсанян! А сейчас, дорогой, позвольте, Саша, ты видел?
— Видел, — грустно улыбнулся Куроедов. — Конь на площади…
— Ты видел Коня? — со священным ужасом переспросил Павсанян. — Сам?
— Да, Леон Суренович, видел.
Павсанян вдруг как-то бранно уменьшился в размерах, закрыл лицо руками и заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Зачем же вы его так? — укоризненно пробормотал дежурный. — Человек вас опознал, хотел помочь, а вы его каким-то конем…
Но Павсанян уже смеялся. Он выпятил узкую грудь и крикнул:
— Мой бедный маленький Геродюк! Мне жаль его детей, они будут стыдиться отца, который утверждал, что Коня не было.
— Потише, товарищи, — попросил совсем уже стушевавшийся дежурный. — Телефон звонит. Да, товарищ полковник. Все в порядке, нет, ничего особенного не произошло. Задержанный один. Как будто младший научный сотрудник Куроедов. Здесь он, у меня. Что? Как вы сказали? Слушаюсь, товарищ полковник. Выполняю. — Дежурный встал, дико посмотрел на Куроедова. — Полковник Полупанов приказал мне лично расцеловать вас, товарищ Куроедов. Трижды. Разрешите выполнять?
Иван Сергеевич Голубь устало потер веки.
— Так как же будем оформлять, Александр Васильевич?
— Да как хотите. Какая разница?
— Как это — какая разница? Отпуск за свой счет — одно. Командировка — другое. Тем более, если считать суточные по два шестьдесят в день, вам полагается за три тысячи лет, я тут уже прикинул, два миллиона восемьсот сорок семь тысяч рублей. Проверьте.
— Позвольте, для чего мне проверять, если мне этих денег никто, разумеется, платить не собирается. Я вас, Пиан Сергеевич, не понимаю.
— Кроме того, командировка не может быть оформлена, поскольку у вас нет отметки ни о прибытии в Трою, ни об убытии.
И снова уходит куда-то голос, не слышит никого Куроедов, только сухой жар руки Кассандры, только горьковатый запах ее волос, только бьющееся в ней отчаяние.
Махнул рукой, вышел. В коридоре Маша Тиберман. Глаза набрякшие, без косметики. Увидела, всхлипнула, по-детски шмыгнула носом. Абнеос, Абнеос, нежный бородатый ребенок. Ма-ша. Ма-ша. Да и было ли все это?
Их была горстка, чудом уцелевших во время пожара и резни. Они собрались в негустом лесу многохолмной Иды, и в ушах их все еще звучал треск огня и крики. Эней, привалившись спиной к дереву, вытирал пот со лба и никак не мог отдышаться: тащил на плечах дряхлого отца, да и сын висел на руке как гиря.
Сидели, молчали. Многоречива победа, поражение же молчит. Да и что скажешь, когда лица еще пылают от жара огня, а в глазах пустота: что скажешь, кому?
Но надо идти, пробираться как-нибудь к берегу, бежать от богами проклятого пожарища, от тлеющих руин, от пьяных греческих мечей. Ноги — что чужие, кажется, и не встать на них, да надо.
— Вставайте, — негромко говорит Эней, — идем.
Все покорно встают, один бородатый в диковинном костюме не подымается. Смотрит пустыми, далекими глазами. Тряпка, обмотанная вокруг шеи, уже совсем пропиталась кровью. Плох, не дойдет. А тащить некому. И так еле бредут.
Эней подходит к бородатому.
— Сможешь идти? — угрюмо спрашивает.
— Ма-ша, — бормочет запекшимися губами. — Ма-ша…
Легко умирать Абнеосу. Не здесь он, на склоне Иды, а там, в другом мире теперь его душа. В непонятном, но светлом и мягком, в добром мире. И Маша, Маша все смотрит на него так, будто ждет, просит чего-то. А что?
— Идешь? — еще раз спрашивает Эней, так, для очистки совести.
— Ма-ша, — все бормочет бородатый, и вдруг слабая улыбка трогает его лицо.
— Бредит, слово неясное все говорит, — бросает спутникам Эней. — Пошли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16