Наконец он выбрался из-под этой сопящей горы и тут увидел, как какой-то рыжий парень с фигурой бейсболиста и остановившимися глазами нарка преспокойно вытаскивает у крошечного, словно кукольного, аккуратного старичка бумажник. И вытаскивает не профессионально, не артистически, а в открытую, силой, как часто делают нарки, когда срочно нужно раздобыть денег на дозу и им уже не до тонкостей. Старичок, парализованный ужасом, молчал, и Доулу даже почудилось, что он чуть наклонился вперед, чтобы нарку легче было очистить ему карман. То ли нарк никак не мог ухватиться за бумажник, то ли карман был застегнут на пуговку, но вдруг он резко дернул руку, кукольный старичок подпрыгнул, послышался треск рвущейся подкладки, и нарк наконец выдернул из внутреннего кармана бумажник. И тут он увидел Доула. Увидел полицейского, смотрящего на него. Стража закона и порядка. И что же он сделал? Бросил бумажник? Начал судорожно пробираться к выходу? Да ничего подобного. Ухмыльнулся, засунул правую руку в карман и наполовину вытащил оттуда пистолет, показывая его Доулу. А глаза у него не ухмылялись. У нарка не бывает улыбки в глазах, когда ему срочно нужна доза.
Что полагалось в этом случае делать полицейскому? Арестовать нарка? Прекрасная мысль, но для этого нужно рискнуть жизнью, потому что нарк, которому позарез нужна доза белого снадобья, готов на все. Он-то за свою жизнь не держится. Для него доза в этот момент важнее жизни. Пистолет в руке нарка подрагивал, но промахнуться он все равно не смог бы — слишком уж мало было расстояние.
Доул не был трусом, но стоил ли потертый, старенький бумажник, в котором-то денег скорей всего не было, а лежали лишь аккуратно сложенные и потертые на сгибах старые рецепты или фотографии внучки с кошкой в руках, его жизни? Доул посчитал, что не стоил. Тем более что его жизнь была не только его жизнью. Дома его ждала жена и полуторагодовалый сын. Он представил себе, как капитан торжественно и важно говорит ей: «Ваш муж пал…», и так далее. И как через месяц или два ее выбрасывают из их мало-мальски пристойной квартирки, и она начинает медленный спуск в болото, к крысам, к гниющим помоям, к тротуару, к белому снадобью. Нет, пока он жив, этого не будет, если даже ему придется нарушать все правила и инструкции, которые определяют поведение полисмена. Черт с ними, с правилами и инструкциями, если нужно выбирать между ними и семьей. Молчаливая, тихонькая, как мышка. Марта, с детскими незащищенными глазами, всегда смотрящая на него с немым удивлением: как это он отваживается выходить в этот страшный непонятный мир, который так пугает ее? И однозубый парнишка, который при виде его начинает радостно колотить по кровати пухлыми, в перевязках, ножками… Пора бы ему уже пойти… Все из-за проклятых джунглей. Кислорода здесь мало, говорил врач один, старикашка…
Доул посмотрел еще раз на пистолет и повернулся к карманнику спиной. Ему показалось, что сзади кто-то хмыкнул. Может быть, даже сам парк. Но он продолжал смотреть в запыленное окно автобуса. Прокладки давно истлели, и стекла тонко дребезжали.
А вот Рафферти надумал связаться с Биллом Кресси. Если ты уж такой смелый, воюй с бандитами. Впрочем, если бы у него, как у Рафферти, не было семьи, он бы тоже… Но об этом лучше не думать. Полисмену много думать нельзя.
Но Билл Кресси оказался Рафферти не по зубам. После того как суд его оправдал, люди слышали, как он разглагольствовал в баре. Рафферти, говорил он, наверное, думает, что у него металлическая шея, и не ломается. Но только, говорил Билл Кресси, я еще не видел шеи, которую нельзя было бы сломать. Одна покрепче, другая послабее — но любая шея в мире сломается, если за нее как следует взяться. К Рафферти после этого нельзя было буквально подойти. Он шипел, дымился, клокотал. Если бы к людям прикреплять манометры, манометр Рафферти давно бы, наверное, лопнул, шкалы бы не хватило. И что ему дался Билл Кресси? Толкача он, что ли, не видел? Или обидно ему было, что делится тот не с ним?
Так или иначе, но и Рафферти на людях поклялся, что Билл Кресси у него с крючка не соскочит. Поклялся — и все, конечно, об этом забыли. Мало ли кто в чем клянется.
В тот вечер, когда Доул встретил Рафферти во время обхода, он по его виду понял, что тот что-то замышляет.
— Слушай, Доул, — сказал он. — Сегодня я его все-таки наколю.
— Кого?
— Кого, кого… Билла Кресси.
— А как?
— Сейчас увидишь. Да ты не трясись, воин, он сейчас распустил перья в баре и разглагольствует, как он меня ловко обвел вокруг пальца.
Рафферти подошел к машине — и сейчас, восемнадцать лет спустя, Доул помнил, что у машины — это был розовый огромный «кадиллак» — было помято переднее правое крыло. Рафферти огляделся — никого не было. Он достал из кармана ключ и какой-то пакет, быстро открыл багажник розового чудовища и бросил туда пакет.
— Теперь он у меня не уйдет.
Он нырнул в дверь бара Коблера и через минуту появился снова, ведя Билла Кресси. Вслед за ними высыпало еще десятка два людей.
— А за что, позвольте полюбопытствовать, — медленно спросил Билл Кресси, — вы меня арестовываете, полисмен?
— За незаконное хранение наркотиков, — так же медленно ответил Рафферти.
— Вы, однако, не блещете выдумкой, — еще медленнее процедил сквозь зубы толкач. Кто-то в толпе засмеялся, но тут же замолчал. Люди понимали, что смеяться было нечего. Кто-то из этих двух должен был в тот вечер сломать себе шею.
— Как и вы, мистер Кресси, — в тон ему ответил Рафферти. — Вы сами поведете свою машину или мне сесть за руль?
— С вашего разрешения, полисмен, я бы предпочел вести свою машину сам. Я не уверен, что вы привыкли к таким дорогим моделям.
Рафферти кивнул Доулу, и они оба сели на заднее сиденье. «Не знаю, как мой коллега, — подумал Доул, — но я действительно в таких машинах не ездил». В кузове пахло настоящей кожей и настоящими сигарами. «Живет же, сволочь, — с ненавистью подумал Доул о толкаче. — А мы таскайся по этим паршивым улицам». Он почувствовал, как в нем шевельнулось восхищение смелостью товарища. Шальной он, конечно, этот Рафферти, но отчаянный.
Всю дорогу до участка они молчали. Здесь не было аудитории и не перед кем было ломать комедию и куражиться. Они понимали, что вцепились друг в друга мертвой хваткой, челюсти были сжаты, и было не до лая. К тому же, как показалось Доулу, Кресси начал трусить, не знал, откуда ожидать удара, и трусил. В конце концов, и он не был всемогущ, и у него могли быть враги. Он имел около пятидесяти тысяч годового дохода, и кое-кто мог посчитать, что лучше бы эти деньги шли другому. Кто знает, а может быть, этот идиот действует не один? Может быть, за Рафферти кто-нибудь стоит? Не станет же нормальный полисмен проявлять такое дурацкое упорство? Нет, должно быть, все это чепуха. Суд же прошел как по маслу. И все-таки…
— Послушайте, Рафферти, — вдруг сказал Кресси, — вам еще не надоело?
«Уже не полисмен, — подумал Доул, — а Рафферти. Если так пойдет, скоро он станет „мистером Рафферти“. А может быть, Рафферти и не такой чокнутый, каким его все считают?» Доул этого не знал, и на душе у него стало неспокойно, потому что он всегда предпочитал иметь о людях и вещах суждения однозначные, четкие, простые.
— Что вы мне инкриминируете? — снова спросил Кресси, когда они наконец оказались в участке. У дежурного лейтенанта при виде Кресси лицо стало несчастное, и толкач быстро обретал обычную наглую самоуверенность.
— Незаконное хранение наркотиков, — сказал Рафферти и торжествующе посмотрел на Кресси. Доул подумал, что первый раз видит у Рафферти такое спокойное и удовлетворенное выражение лица.
— Вы можете это доказать? — строго спросил лейтенант, и видно было, что надеялся он только на один ответ: нет.
— Да, — кивнул Рафферти. — Я прошу мистера Кресси открыть сейчас крышку багажника своей машины.
Лицо Кресси пошло пятнами. Он и так не отличался особой красотой и сейчас стал похож на пятнистую гиену. Он снова начал трусить, но старался держать нос кверху. Он пожал плечами.
— Пожалуйста.
Он вытащил из кармана ключи — брелок-то, похоже, золотой, показалось Доулу, — вставил один в замок багажника и повернул его. Крышка открылась, загорелась лампочка. Около запасного колеса лежал небольшой, но плотно набитый пластмассовый пакет.
— Что в этом пакете? — спросил Рафферти. Голос его утратил обычную раздраженность и звучал сейчас спокойно, почти ласково.
— Не знаю, — сказал Кресси. — Официально заявляю, что это провокация. Я вижу этот пакет первый раз в жизни. Я прошу, чтобы мне дали возможность немедленно связаться с моим адвокатом.
— Рафферти… — промямлил лейтенант и облизал вдруг пересохшие губы. — Вы… уверены? Мистер Кресси никогда раньше…
— А вы что хотите, сэр, чтобы он сразу во всем признался? Я прошу вскрыть пакет, составить протокол и оформить арест присутствующего здесь Билла Кресси.
Лейтенант посмотрел на него с ненавистью. Он даже пошевелил беззвучно губами, должно быть призывая все проклятия на голову упрямого полицейского. «Вот для чего он потащил меня за собой, — подумал Доул. — Рафферти нужен свидетель. При нем и еще одном свидетеле дежурному офицеру деваться некуда. Ну а если бы он не встретил меня? Тогда, надо думать, позвал бы другого дурачка. Хитер, хитер, собака — Доул почувствовал, как в нем поднимается раздражение. — Не посоветовался, не спросил согласия на участие в таком деле. Просто, использовал. Как последнего дурака. Ну ладно, ты такой отчаянный, ты такой принципиальный, ты такой необыкновенный, но спроси же сначала товарища, хочет ли он, чтобы его использовали как пешку. Да стоит ли опускаться до какого-то паршивого Доула, кому интересно, что он думает, что хочет».
Он взглянул на Рафферти и впервые заметил, что один глаз у того больше другого. Уголки губ у него подрагивали.
«Не мог взять Кресси атакой в лоб, ишь что придумал. И главное — не стеснялся меня. При мне прямо подбросил. Не сомневался во мне. Этот, мол, свой, все подтвердит. А почему? Почему я должен подтверждать? У них там свои счеты, а я при чем? Почему я должен покрывать провокацию? Сейчас, а потом еще и на суде. Пока в участке только один идиот — Рафферти. Скоро все будут знать, что их двое — Рафферти и Доул. Сволочь он вообще, ежели как следует разобраться. Кресси, конечно, подонок, но провокацию зачем устраивать? Эдак до чего хочешь можно дойти…»
— Доул, — сказал лейтенант, и в голосе его прозвучала еще уловимая надежда, — вы присутствовали при аресте мистера Кресси?
— Нет, — сказал Доул, — Рафферти арестовал его в баре Коблера, а я в это время оставался на улице.
— Значит, — вздохнул лейтенант, — вы не присутствовали при самом аресте?
— Присутствовало восемнадцать человек. Вот их адреса, — сказал Рафферти и протянул лейтенанту листок.
«Если бы каждое пожелание человека выполнялось, — подумал Доул, — то Рафферти сейчас лопнул бы или провалился под землю — столько ненависти во взгляде лейтенанта».
— Разрешите, сэр, — вдруг сказал Доул и сам не узнал своего голоса. Лейтенант быстро повернулся и посмотрел на него. Доул почувствовал, как у него пробежали по спине мурашки, Это у него случалось всегда, когда он играл в карты и ставка была высокая. И вместе с тем была разница. Он был твердо уверен сейчас, что выиграет. Что и сколько — не знал. Что выиграет — знал. А Рафферти — что ж, нечего устраивать провокации.
— Да, Доул?
— Я не присутствовал при аресте…
— Это вы уже сказали, — раздраженно заметил лейтенант.
— Я не присутствовал при аресте, — упрямо повторил Доул: он мог это позволить себе сейчас. — Но, к сожалению, я видел другое. Я видел, как Рафферти открыл своим ключом багажник машины мистера Кресси и бросил туда что-то. В темноте я не разобрал, но похоже, что вот этот пакет.
В глазах лейтенанта проявлялось радостное изумление. Ему так хотелось, чтобы он не ослышался, что спросил:
— Вы это видели сами?
— Да, сэр, — твердо ответил Доул.
Кресси расправлял плечи и выкатывал грудь, словно кто-то невидимый надувал его. Он даже стал выше ростом. Он посмотрел на Доула, потом на Рафферти, пожал плечами и сказал:
— Я же вас предупреждал, Рафферти, что вы сломаете себе шею, — голос его звучал мягко, почти соболезнующе. — Иногда мне казалось, что вы просто сошли с ума…
Это тоже была прекрасная мысль, и лейтенант с энтузиазмом кивнул головой, словно подтверждая официально диагноз. Прекрасная мысль, объясняющая все. Великолепная теория, охватывающая все факты, полная, внутренне непротиворечивая, гармоничная.
Рафферти молчал. «Удар, которого не ждешь, — подумал Доул, — опаснее всего. Что ж, надо было ему раньше думать. Хоть бы посоветовался, сволочь такая, со мной, а то решил использовать меня для своих грязных махинаций».
Доул любил четкие и ясные мнения и любил, чтобы его суждения не расходились с его поступками. И если он рассказал лейтенанту, что видел, то только потому, что Рафферти человек плохой, и он, Доул, поступил правильно и принципиально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Что полагалось в этом случае делать полицейскому? Арестовать нарка? Прекрасная мысль, но для этого нужно рискнуть жизнью, потому что нарк, которому позарез нужна доза белого снадобья, готов на все. Он-то за свою жизнь не держится. Для него доза в этот момент важнее жизни. Пистолет в руке нарка подрагивал, но промахнуться он все равно не смог бы — слишком уж мало было расстояние.
Доул не был трусом, но стоил ли потертый, старенький бумажник, в котором-то денег скорей всего не было, а лежали лишь аккуратно сложенные и потертые на сгибах старые рецепты или фотографии внучки с кошкой в руках, его жизни? Доул посчитал, что не стоил. Тем более что его жизнь была не только его жизнью. Дома его ждала жена и полуторагодовалый сын. Он представил себе, как капитан торжественно и важно говорит ей: «Ваш муж пал…», и так далее. И как через месяц или два ее выбрасывают из их мало-мальски пристойной квартирки, и она начинает медленный спуск в болото, к крысам, к гниющим помоям, к тротуару, к белому снадобью. Нет, пока он жив, этого не будет, если даже ему придется нарушать все правила и инструкции, которые определяют поведение полисмена. Черт с ними, с правилами и инструкциями, если нужно выбирать между ними и семьей. Молчаливая, тихонькая, как мышка. Марта, с детскими незащищенными глазами, всегда смотрящая на него с немым удивлением: как это он отваживается выходить в этот страшный непонятный мир, который так пугает ее? И однозубый парнишка, который при виде его начинает радостно колотить по кровати пухлыми, в перевязках, ножками… Пора бы ему уже пойти… Все из-за проклятых джунглей. Кислорода здесь мало, говорил врач один, старикашка…
Доул посмотрел еще раз на пистолет и повернулся к карманнику спиной. Ему показалось, что сзади кто-то хмыкнул. Может быть, даже сам парк. Но он продолжал смотреть в запыленное окно автобуса. Прокладки давно истлели, и стекла тонко дребезжали.
А вот Рафферти надумал связаться с Биллом Кресси. Если ты уж такой смелый, воюй с бандитами. Впрочем, если бы у него, как у Рафферти, не было семьи, он бы тоже… Но об этом лучше не думать. Полисмену много думать нельзя.
Но Билл Кресси оказался Рафферти не по зубам. После того как суд его оправдал, люди слышали, как он разглагольствовал в баре. Рафферти, говорил он, наверное, думает, что у него металлическая шея, и не ломается. Но только, говорил Билл Кресси, я еще не видел шеи, которую нельзя было бы сломать. Одна покрепче, другая послабее — но любая шея в мире сломается, если за нее как следует взяться. К Рафферти после этого нельзя было буквально подойти. Он шипел, дымился, клокотал. Если бы к людям прикреплять манометры, манометр Рафферти давно бы, наверное, лопнул, шкалы бы не хватило. И что ему дался Билл Кресси? Толкача он, что ли, не видел? Или обидно ему было, что делится тот не с ним?
Так или иначе, но и Рафферти на людях поклялся, что Билл Кресси у него с крючка не соскочит. Поклялся — и все, конечно, об этом забыли. Мало ли кто в чем клянется.
В тот вечер, когда Доул встретил Рафферти во время обхода, он по его виду понял, что тот что-то замышляет.
— Слушай, Доул, — сказал он. — Сегодня я его все-таки наколю.
— Кого?
— Кого, кого… Билла Кресси.
— А как?
— Сейчас увидишь. Да ты не трясись, воин, он сейчас распустил перья в баре и разглагольствует, как он меня ловко обвел вокруг пальца.
Рафферти подошел к машине — и сейчас, восемнадцать лет спустя, Доул помнил, что у машины — это был розовый огромный «кадиллак» — было помято переднее правое крыло. Рафферти огляделся — никого не было. Он достал из кармана ключ и какой-то пакет, быстро открыл багажник розового чудовища и бросил туда пакет.
— Теперь он у меня не уйдет.
Он нырнул в дверь бара Коблера и через минуту появился снова, ведя Билла Кресси. Вслед за ними высыпало еще десятка два людей.
— А за что, позвольте полюбопытствовать, — медленно спросил Билл Кресси, — вы меня арестовываете, полисмен?
— За незаконное хранение наркотиков, — так же медленно ответил Рафферти.
— Вы, однако, не блещете выдумкой, — еще медленнее процедил сквозь зубы толкач. Кто-то в толпе засмеялся, но тут же замолчал. Люди понимали, что смеяться было нечего. Кто-то из этих двух должен был в тот вечер сломать себе шею.
— Как и вы, мистер Кресси, — в тон ему ответил Рафферти. — Вы сами поведете свою машину или мне сесть за руль?
— С вашего разрешения, полисмен, я бы предпочел вести свою машину сам. Я не уверен, что вы привыкли к таким дорогим моделям.
Рафферти кивнул Доулу, и они оба сели на заднее сиденье. «Не знаю, как мой коллега, — подумал Доул, — но я действительно в таких машинах не ездил». В кузове пахло настоящей кожей и настоящими сигарами. «Живет же, сволочь, — с ненавистью подумал Доул о толкаче. — А мы таскайся по этим паршивым улицам». Он почувствовал, как в нем шевельнулось восхищение смелостью товарища. Шальной он, конечно, этот Рафферти, но отчаянный.
Всю дорогу до участка они молчали. Здесь не было аудитории и не перед кем было ломать комедию и куражиться. Они понимали, что вцепились друг в друга мертвой хваткой, челюсти были сжаты, и было не до лая. К тому же, как показалось Доулу, Кресси начал трусить, не знал, откуда ожидать удара, и трусил. В конце концов, и он не был всемогущ, и у него могли быть враги. Он имел около пятидесяти тысяч годового дохода, и кое-кто мог посчитать, что лучше бы эти деньги шли другому. Кто знает, а может быть, этот идиот действует не один? Может быть, за Рафферти кто-нибудь стоит? Не станет же нормальный полисмен проявлять такое дурацкое упорство? Нет, должно быть, все это чепуха. Суд же прошел как по маслу. И все-таки…
— Послушайте, Рафферти, — вдруг сказал Кресси, — вам еще не надоело?
«Уже не полисмен, — подумал Доул, — а Рафферти. Если так пойдет, скоро он станет „мистером Рафферти“. А может быть, Рафферти и не такой чокнутый, каким его все считают?» Доул этого не знал, и на душе у него стало неспокойно, потому что он всегда предпочитал иметь о людях и вещах суждения однозначные, четкие, простые.
— Что вы мне инкриминируете? — снова спросил Кресси, когда они наконец оказались в участке. У дежурного лейтенанта при виде Кресси лицо стало несчастное, и толкач быстро обретал обычную наглую самоуверенность.
— Незаконное хранение наркотиков, — сказал Рафферти и торжествующе посмотрел на Кресси. Доул подумал, что первый раз видит у Рафферти такое спокойное и удовлетворенное выражение лица.
— Вы можете это доказать? — строго спросил лейтенант, и видно было, что надеялся он только на один ответ: нет.
— Да, — кивнул Рафферти. — Я прошу мистера Кресси открыть сейчас крышку багажника своей машины.
Лицо Кресси пошло пятнами. Он и так не отличался особой красотой и сейчас стал похож на пятнистую гиену. Он снова начал трусить, но старался держать нос кверху. Он пожал плечами.
— Пожалуйста.
Он вытащил из кармана ключи — брелок-то, похоже, золотой, показалось Доулу, — вставил один в замок багажника и повернул его. Крышка открылась, загорелась лампочка. Около запасного колеса лежал небольшой, но плотно набитый пластмассовый пакет.
— Что в этом пакете? — спросил Рафферти. Голос его утратил обычную раздраженность и звучал сейчас спокойно, почти ласково.
— Не знаю, — сказал Кресси. — Официально заявляю, что это провокация. Я вижу этот пакет первый раз в жизни. Я прошу, чтобы мне дали возможность немедленно связаться с моим адвокатом.
— Рафферти… — промямлил лейтенант и облизал вдруг пересохшие губы. — Вы… уверены? Мистер Кресси никогда раньше…
— А вы что хотите, сэр, чтобы он сразу во всем признался? Я прошу вскрыть пакет, составить протокол и оформить арест присутствующего здесь Билла Кресси.
Лейтенант посмотрел на него с ненавистью. Он даже пошевелил беззвучно губами, должно быть призывая все проклятия на голову упрямого полицейского. «Вот для чего он потащил меня за собой, — подумал Доул. — Рафферти нужен свидетель. При нем и еще одном свидетеле дежурному офицеру деваться некуда. Ну а если бы он не встретил меня? Тогда, надо думать, позвал бы другого дурачка. Хитер, хитер, собака — Доул почувствовал, как в нем поднимается раздражение. — Не посоветовался, не спросил согласия на участие в таком деле. Просто, использовал. Как последнего дурака. Ну ладно, ты такой отчаянный, ты такой принципиальный, ты такой необыкновенный, но спроси же сначала товарища, хочет ли он, чтобы его использовали как пешку. Да стоит ли опускаться до какого-то паршивого Доула, кому интересно, что он думает, что хочет».
Он взглянул на Рафферти и впервые заметил, что один глаз у того больше другого. Уголки губ у него подрагивали.
«Не мог взять Кресси атакой в лоб, ишь что придумал. И главное — не стеснялся меня. При мне прямо подбросил. Не сомневался во мне. Этот, мол, свой, все подтвердит. А почему? Почему я должен подтверждать? У них там свои счеты, а я при чем? Почему я должен покрывать провокацию? Сейчас, а потом еще и на суде. Пока в участке только один идиот — Рафферти. Скоро все будут знать, что их двое — Рафферти и Доул. Сволочь он вообще, ежели как следует разобраться. Кресси, конечно, подонок, но провокацию зачем устраивать? Эдак до чего хочешь можно дойти…»
— Доул, — сказал лейтенант, и в голосе его прозвучала еще уловимая надежда, — вы присутствовали при аресте мистера Кресси?
— Нет, — сказал Доул, — Рафферти арестовал его в баре Коблера, а я в это время оставался на улице.
— Значит, — вздохнул лейтенант, — вы не присутствовали при самом аресте?
— Присутствовало восемнадцать человек. Вот их адреса, — сказал Рафферти и протянул лейтенанту листок.
«Если бы каждое пожелание человека выполнялось, — подумал Доул, — то Рафферти сейчас лопнул бы или провалился под землю — столько ненависти во взгляде лейтенанта».
— Разрешите, сэр, — вдруг сказал Доул и сам не узнал своего голоса. Лейтенант быстро повернулся и посмотрел на него. Доул почувствовал, как у него пробежали по спине мурашки, Это у него случалось всегда, когда он играл в карты и ставка была высокая. И вместе с тем была разница. Он был твердо уверен сейчас, что выиграет. Что и сколько — не знал. Что выиграет — знал. А Рафферти — что ж, нечего устраивать провокации.
— Да, Доул?
— Я не присутствовал при аресте…
— Это вы уже сказали, — раздраженно заметил лейтенант.
— Я не присутствовал при аресте, — упрямо повторил Доул: он мог это позволить себе сейчас. — Но, к сожалению, я видел другое. Я видел, как Рафферти открыл своим ключом багажник машины мистера Кресси и бросил туда что-то. В темноте я не разобрал, но похоже, что вот этот пакет.
В глазах лейтенанта проявлялось радостное изумление. Ему так хотелось, чтобы он не ослышался, что спросил:
— Вы это видели сами?
— Да, сэр, — твердо ответил Доул.
Кресси расправлял плечи и выкатывал грудь, словно кто-то невидимый надувал его. Он даже стал выше ростом. Он посмотрел на Доула, потом на Рафферти, пожал плечами и сказал:
— Я же вас предупреждал, Рафферти, что вы сломаете себе шею, — голос его звучал мягко, почти соболезнующе. — Иногда мне казалось, что вы просто сошли с ума…
Это тоже была прекрасная мысль, и лейтенант с энтузиазмом кивнул головой, словно подтверждая официально диагноз. Прекрасная мысль, объясняющая все. Великолепная теория, охватывающая все факты, полная, внутренне непротиворечивая, гармоничная.
Рафферти молчал. «Удар, которого не ждешь, — подумал Доул, — опаснее всего. Что ж, надо было ему раньше думать. Хоть бы посоветовался, сволочь такая, со мной, а то решил использовать меня для своих грязных махинаций».
Доул любил четкие и ясные мнения и любил, чтобы его суждения не расходились с его поступками. И если он рассказал лейтенанту, что видел, то только потому, что Рафферти человек плохой, и он, Доул, поступил правильно и принципиально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27