Он остановился и прислушался. Ничего. Оглянулся – никого. Дорога была пуста. Колину подумалось, что это, наверное, эхо. Он пошел дальше. Но теперь шаги слышались отчетливо. Колин покрылся испариной. Он слышал звук своих твердых шагов по дороге, потом эхо, отражавшее звук его шагов от холма, а следом за этим – топ, топ, топ. При этом казалось, что кто-то идет босиком.
Мальчик остановился – ничего. Опять оглянулся, снова – никого. Дорога пуста. На ней только – лунные тени.
Колин стиснул зубы и пошел быстрее. Шаг. Эхо. Шаг. Эхо. Шаг. Эхо.
«Нервы! – подумал Колин. – Ничто иное, как…»
Топ, топ, топ.
Колин резко обернулся. Шевельнулась ли какая-нибудь из теней?
– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Колин.
– Будь! Будь! Будь! – отозвался холм.
– Давай, выходи!
– Иди! Иди! Иди!
То, что Колин не побежал, очень многое говорит в его пользу. Паника уже готова была схватить его за горло, но он подавил ее и призвал на помощь рассудок. Сколько до Макклесфилда? Мили четыре? Никакого смысла бежать. Колин медленно повернулся и пошел дальше. И несмотря на то, что через каждые десять шагов он оглядывался, все-таки, мало-помалу, он удалялся от Сияющей Вершины. И хоть ему так ничего и не удалось разглядеть, шаги, которые не были эхом, следовали за ним неуклонно.
Через полчаса Колин подумал, что он, может, и доберется до города, потому что то, что за ним топало, ни разу не попыталось приблизиться к нему и удовлетворялось лишь тем, что производило звук преследования.
Но некоторое время спустя, подходя к повороту, мальчик услышал нечто, отчего остановился как вкопанный, обмерев от страха. Это было цоканье копыт. И оно доносилось спереди. Кто-то ехал ему навстречу!
Колин резко обернулся. Нет, там, сзади по-прежнему ничего не было. Но в любом случае не мог же он идти назад! Вбок тоже не было пути. Слишком много там за обочинами таилось неизведанного.
Бедный Колин был в таком состоянии, что даже не мог объяснить себе: а почему он, собственно, должен пугаться цокота копыт, он мог испугаться даже собственного голоса.
В оцепенении глядел он на дорогу, которая выгибалась и скрывалась за поворотом холма, как черный язык. Казалось, этот мерный стук копыт так и будет бесконечно звучать, а дорога так и останется пустой на веки вечные…
Но показалась вороная лошадь, на ней – всадник, а на всаднике – плащ и широкополая шляпа.
– Альбанак!
Колин качнулся и засмеялся. Легкое соприкосновение с реальностью – даже такой! – и все сразу же изменилось. Колин поглядел на себя как бы со стороны. Получилось, что стояла прекрасная ночь полнолуния среди мирных холмов, а дома Сьюзен ждала, когда он принесет ей волшебный цветок. С того времени, как он оставил Бикон, и до этой минуты Колин находился в каком-то ином плане существования. И это, конечно, перегрузило его психику.
– Альбанак!
– Колин! Я так и думал, что встречу тебя где-нибудь здесь. Мотан у тебя?
– Да!
– Тогда давай садись. И – к Сьюзен!
Альбанак наклонился, поднял Колина в седло и, усадив его перед собою, развернул коня в сторону Макклесфилда.
– Что с тобой, Колин, ты весь в испарине и тебя бьет дрожь! Что-нибудь случилось?
– Нет. Но было как-то не по себе. Жутковато.
– Да, кажется, я понимаю.
Не успел Альбанак это произнести, как лошадь повернула голову и поглядела назад. Она всхрапнула и прижала уши.
Альбанак заерзал в седле. Колин, наполовину завернутый в его плащ, не видел, что делается сзади, но он почувствовал, как тело Альбанака напряглось, и услышал, как тот дышит сквозь стиснутые зубы. Тогда поводья натянулись, и лошадь понеслась во всю бушевавшую в ней волшебную мочь. И скорость ее бега была такой, что все вопросы, которые Колин хотел задать, улетали к нему назад, в горло, ночь шумела в ушах, плащ потрескивал на ветру.
Альбанак ни разу не остановился, пока они не достигли холма Риддингс. Оттуда при свете луны их взглядам открылась черно-белая сорочья расцветка построек Хаймост Рэдмэнхей, состоящих из почерневшего дерева и белой штукатурки. А еще они увидели зажженную лампу в комнате, где спала Сьюзен.
– Почему там горит свет? – с тревогой спросил Колин.
– Все в порядке, – успокоил его Альбанак. – Каделлин ждет нас.
Маленькая комнатка была полна народу.
– Ох, где же тебя носило? Как можно было… – воскликнула Бесс.
– Ладно, барышня, – ласково перебил ее Гаутер. – Ты достал то, ради чего ходил, Колин?
– Да.
– И ты цел и невредим?
– Да.
– Хорошо. Остальное не имеет значения. Давай посмотрим, что делать дальше.
Колин вынул цветок и листья из мешочка.
– Ты здорово сработал, – сказал Утекар. – Это действительно Мотан. Дай его проглотить сестре.
– Вот, – сказал Колин, протягивая цветок Каделлину.
Но чародей покачал головой.
– Нет, Колин. Это Старое Волшебство, и меня оно не послушается. Пусть лучше Утекар, он более просвещен в этом искусстве.
– Нет, Каделлин Сребролобый, – отозвался гном. – Меня оно тоже не послушается. Потому что печаль эта не моя. Оно может сработать только через Колина. Давай, Колин, оберни цветок листьями и положи ей в рот.
Колин подошел к кровати. Он туго свернул листья, положив в них цветок, затем пальцем разжал Сьюзен зубы и пропихнул катышек в рот. Потом он отступил на шаг, и воцарилось тягостное молчание. У всех точно стальным обручем стянуло голову. Прошло минуты три. Ничего не происходило.
– Психопатство какое-то, – сказала Бесс.
– Тихо! – прохрипел Утекар.
И опять – долгое молчание. Колину показалось, что он сейчас лишится чувств, ноги у него дрожали и подгибались в коленках.
– Слушайте! – сказал Альбанак.
Откуда-то издалека-издалека, совсем неизвестно откуда, вдруг донесся слабый-слабый звук собачьего лая и едва уловимый призыв охотничьего рожка. Лай становился все ближе, было слышно позвякивание лошадиной сбруи. Потом опять послышался звук рога, на этот раз он раздался под самым окном. Сьюзен открыла глаза. Она дико озиралась, как будто ее разбудили, когда ей снился какой-то сон. Потом она села на постели, лицо ее исказила гримаса, и она поднесла руку ко рту.
Утекар, как молния, метнулся через всю комнату и ударил ее ладонью между лопаток.
– Проглоти!
Сьюзен ничего другого не оставалось. Она икнула от удара, и Мотан проскочил благополучно. Вслед за этим Сьюзен вскочила с постели. Она резко распахнула окно, так что лампа полетела вниз, разбилась о булыжник, охваченная парафиновым пламенем. Сьюзен далеко высунулась в окно, так что Колин в темноте оставшейся без освещения комнаты кое-как добрался до окна и схватил ее за плечи. Она так была чем-то озабочена, что нисколечки не думала об опасности.
– Селемон! Селемон! – кричала она. – Останься со мной!
Колин сволок сестру с подоконника и тут же захлопнул оконную раму, чтобы самому не выпасть из окна, потому что то, что он увидел в небе, потрясло его и лишило сил.
Он не смог бы сказать, были это звезды или что-то другое. Все небо затянуло лунной дымкой, и, казалось, что в этой дымке звезды образовали какие-то новые созвездия, и эти созвездия перемещались и в конце концов приняли сверкающие очертания девяти юных всадниц. Огромных, заполнивших все небо. Они покружили над домом. У каждой на руке сидело по соколу, а под ногами у лошадей скакали собаки с мерцающими глазами и в ошейниках, осыпанных драгоценными камнями. На всадницах были коротенькие туники, их волосы развевались и сверкали по всему небу. Затем рог протрубил снова, и кони встали на дыбы, рванулись вперед, вспыхнули над равниной, исчезли, а ночь пролила звездный дождь над морем на востоке.
Только Колин видел это. Когда он отвернулся от окна, Бесс входила в комнату с другой лампой. Сьюзен стояла лицом к окну, по щекам у нее катились слезы. Но когда свет наполнил комнату, ее будто бы отпустило, и она глубоко вздохнула.
– Как ты себя чувствуешь, Сьюзен? – спросил Каделлин.
Сьюзен взглянула на него.
– Каделлин. Бесс. Гаутер. Утекар. Колин. Альбанак. Ох! Что это было со мной? Я вас всех забыла.
– Сядь на кровать, – сказал Каделлин. – Расскажи, что ты помнишь об этих днях. Только сначала, пожалуйста, мистрисс Моссок, принесите Сьюзен еды и питья. Это единственное, что ей нужно теперь для поддержания сил.
Распоряженье было вскорости выполнено, и Сьюзен, подкрепившись, начала рассказывать свою историю.
Она говорила медленно, сбивчиво, точно стараясь описать все события не только им, но и себе самой.
– Я помню, что свалилась в воду, и все сразу перед глазами почернело. Я попыталась не дышать, но когда уже было невозможно сдерживать дыхание, вода куда-то отхлынула. Было по-прежнему темно, и я оказалась непонятно где. Я стала плавать взад и вперед неизвестно в чем – в пустоте. Знаете, как иногда бывает ночью: кажется, что кровать покачивается или комната слегка кружится? Очень похоже.
Это бы еще ничего, но вокруг раздавался какой-то неприятный шум. Какие-то свинячие повизгивания, какие-то скрипучие голоса, даже, может быть, и не голоса, а какие-то непонятные звуки. Но производили их все-таки чьи-то глотки. Некоторые звуки слышались близко, какие-то звуки в отдалении. И это продолжалось долго-долго. Мне не было страшно, и я не думала о том, что может со мной случиться. Хотя сейчас, когда я рассказываю, – меня оторопь берет. Там, где я оказалась, мне не понравилось, но я никак не могла сообразить, где я хотела бы оказаться. Вдруг я почувствовала, что чья-то рука вцепилась в мою руку и рванула вверх. Наверху было светло, и мне почудилось, что кто-то крикнул, вроде бы Альбанак. Но рука, которая меня тащила, заставляла меня двигаться с такой быстротой, что у меня закружилась голова. Свет становился ярче и ярче. Он ослеплял меня, даже если я закрывала глаза. Потом я стала двигаться медленнее, глаза перестали болеть от света, и я могла уже разглядеть руку, которая меня держала.
И вдруг я вроде бы прорвала пелену света и оказалось, что я лежу у берега моря, а надо мной склонилась женщина, и одета она в красное и белое, и выяснилось, что мы держим друг друга за руки, и ее браслет продет в мой. И, Каделлин! Я вдруг поняла, что у нее точно такой же браслет, как мне подарила Ангарад! Точно такой же!
– Да, так и должно быть, – сказал Каделлин. – Все в порядке. Продолжай.
– Она отцепила свой браслет от моего, и мы пошли с ней вдоль берега. Женщина сказала, что ее зовут Селемон и что мы с ней направляемся в Цэр Ригор. Я ни о чем ее не спрашивала. Я относилась ко всему как к должному, как это бывает во сне.
Мы присоединились к другим девушкам, которые ждали нас на скалистой возвышенности, и все вместе понеслись над морем в Цэр Ригор, и все они радовались и говорили о доме.
И вдруг у меня появился этот горький вкус во рту, и у всех остальных тоже. Лошади стали, и как мы ни старались, не могли сдвинуться с места. Селемон сказала – нужно ехать обратно, и мы повернули и потом у меня закружилась голова. Горечь во рту была такая, что я подумала: меня сейчас стошнит. Я не могла удержаться на лошади и свалилась то ли в море, то ли в туман, не знаю. И я все падала, и падала, и падала, а потом наткнулась на что-то твердое. Я закрыла глаза, чтобы голова меньше кружилась, а когда открыла их, оказалась здесь. Но только где же Селемон? Разве я ее больше не увижу?
– Не сомневаюсь, что увидишь, – сказал Каделлин. – Когда-нибудь ты встретишься с ней и помчишься над морем в Цэр Ригор, и тогда не появится никакой горечи во рту, которая вернула бы тебя назад. Но все это будет в свое время. А теперь тебе надо отдохнуть.
Все оставили Сьюзен на попечение Бесс, а сами спустились вниз, в кухню.
От переутомления и переживаний у Колина была совсем пустая голова, и все его попытки описать, что он увидел, когда оттолкнул Сьюзен от окна, провалились. Только Каделлин, казалось, воспринял его сбивчивую речь как подтверждение своих собственных мыслей.
– Цэр Ригор, – сказал Чародей. – Цэр Ригор. Да, в глубокие воды мы попали. Хорошо, что ты успел отыскать цветок Мотан, Колин, потому что, попади она туда, ни Старое, ни Высокое Волшебство ничего не смогли бы сделать.
– И трижды всем Прайдейном они входили туда. Опричь семерых из Цэр Ригора никто не вернулся назад… Так это, помнится, в песне. Да, не так часто Старое Волшебство оказывается столь полезным!
– Что ты хочешь сказать? – спросил Колин. – Это все ведь не относится к черной магии, правда? И объясни, пожалуйста, что же случилось со Сью?
– Это нелегко сделать, – сказал Каделлин. – Я бы предпочел продолжить свой рассказ после того, как мы отдохнем. Но если тебя это мучает, я попытаюсь кое-что объяснить, хотя в результате ты, может быть, станешь понимать еще меньше, чем сейчас. Так вот, Колин, Старое Волшебство вовсе не имеет отношения ко злу. Но оно своевольное. Оно может откликнуться на твою нужду, но никогда не будет слушать твоих приказаний. И возле Старого Волшебства, когда оно приходит в движение, начинают роиться воспоминания. Они тоже не несут в себе зла, но они непостоянны, переменчивы и совершенно не нужны этому времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18