Половцы же, взяв город, подожгли его огнем, а людей поделили и увели в вежи к семьям своим и сородникам своим много крещеного народа: страдающие, печальные, измученные, стужей скованные, в голоде, жажде и несчастиях, с осунувшимися лицами, почерневшие телом, в чужой стране, с языком воспаленным, голые и босые, с ногами, израненными тернием, со слезами отвечали они друг другу: "Я жил в этом городе", а другой: "Я из того села"; так вопрошали они друг друга со слезами, называя свое происхождение, вздыхая и взоры обращая на небо к Вышнему, ведущему тайное..."
Мономах зажмурился.
Сколько раз в жизни бывали моменты, когда жертвовал он ради целостности Руси своими интересами: отказывался и от стола Киевского, и от Чернигова, уступая их иным князьям, а все потому, что не хотел, чтобы из-за бренного, преходящего проливалась православная кровь, чтобы проклинали его матери и жены павших в усобицах.
Рука Мономаха, протянувшаяся перевернуть страницу, застыла на мгновенье, чуть задрожала. Он знал, что прочтет сейчас о стыде земли Русской, о своем стыде: как лишился он города Чернигова. Ни о чем не утаит летописец. Не перед князьями он в ответе - перед всеми будущими веками.
"В год 6602 (1094).
Заключили мир Святополк с половцами, и взял себе в жены дочь Тугоркана, князя половецкого. В том же году пришел Олег Святославич с половцами из Тмутаракани и подошел к Чернигову. Владимир же затворился в городе. Олег же, подойдя к городу, пожег его окрестности и монастыри пожег...
Владимир же заключил мир с Олегом и ушел из города на стол отцовский в Переяславль, а Олег вошел в город отца своего. Половцы же начали воевать около Чернигова, так как Олег не препятствовал им, ибо сам приказал им воевать. Это уже третий раз он навел поганых на землю Русскую, его же грех Бог да простит ему, ибо много христиан истреблено было, а другие взяты в плен и разведены по чужим землям. В тот же год пришла саранча на Русскую землю, 26 августа, и поела всякую траву и много хлеба."
Лаконична летопись. Захватила только главное, вершинное - а сколько там в глубине судеб человеческих, поломанных жизней, крови и слез. Сколько неродившихся детей и унижения для всей земли...
* * *
Роптали русские люди. Часто бывало, работая в поле и заслыша какой звук, мужики отрывались от плуга и настороженно смотрели в сторону степей половецких. Жены же их, бросая серпы, хватали детей и готовились бежать с ними в лес. Неровен час налетят степняки, окружат как саранча и, накинув аркан, уведут в степи - на продажу. Только и останутся лежать в поле оставленный в борозде плуг да сорванный с головы платок.
Да если бы еще только половцы... Много тогда кто зарился на Русскую землю. Лакомый кусок она для всякого завоевателя. Нивы наши славились плодородием, города - богатством торговым, мужи посадские - мастеровитостью и ремеслами. Ну а о красоте жен и говорить нечего - она повсюду известна. Вот и устремляются на Русь со всех концов любители лёгкой наживы.
Новогородцы с князем своим Мстиславом, сыном Мономаха, ходят на чудь, к западу от Чудского озера. Полоцкие и волынские князья отражают ятвягов и латышей, а Ярослав - младший князь Святославич - бьется и весьма несчастливо с мордвою. Ни одно десятилетие кипят эти сражения - в год-два не установишь Русь, не вернешь ее к величию, какое было при Ярославе.
* * *
Помнил Мономах, что следующие два года 6603 и 6604 от сотворения мира (1095-1096) выдались у него особенно тяжелыми. Всё время, всё силы свои отдавал он укреплению Русской земли и, пытаясь создать военный союз князей, готовился к отражению очередного половецкого набега.
И набег этот состоялся как всегда внезапно. Не в обычаях половцев предупреждать, что идут они войной, как делал это некогда князь Святослав. Любят они напасть нежданно-негаданно, возникнуть с гиком из степей на легких своих конях, захватить добычу, запалить городские посады - и раствориться в степях.
Но теперь русские были уже готовы к нападению, хотя и внезапному.
"В год 6604 (1096). В то же время пришел Боняк с половцами к Киеву, в воскресенье вечером, и повоевал около Киева и сжег на Берестовом двор княжой. В то же время воевал Куря с половцами у Переяславля, и Устье сжег, 24 мая... В том же месяце пришел Тугоркан, тесть Святополков, к Переяславлю, 30 мая, и стал около города, а переяславцы затворились в городе. Святополк же и Владимир пошли на него правой стороной Днепра и пришли к Зарубу и там перешли брод, и не заметили их половцы, Бог сохранил их, и, изготовившись, пошли к городу. Горожане же, завидев их, обрадовались и вышли к ним навстречу, а половцы стояли на той стороне Трубежа, тоже приготовившись к бою; Святополк же и Владимир перешли в брод через Трубеж к половцам, Владимир же хотел выстроить полк, они же не послушались и ринулись верхом на врага. Увидев это, половцы побежали, а наши побежали вслед воинам, рубя врагов. И даровал Господь в тот день спасение великое: 19 июля побеждены были иноплеменники, и князя убили Тугоркана, и сына его, и других князей; много врагов наших там пало. Наутро же нашли Тугоркана мертвого, и взял его Святополк как тестя своего и врага, и, привезя его к Киеву, похоронили его на Берестовом, между дорогой на Берестово и другою, ведущей к монастырю."
Временной была та победа. Многочисленны половцы, много у них князей и воинов. Да и напали разве бы половцы на Русь, не чувствуй они за собой силу степей и племен своих?
Не зажили еще раны у дружины, едва похоронены убитые, как снова напали половцы. На этот раз другая орда - грозного Боняка.
Смотрит Мономах в летопись. Пробуждается послушная память - и видит он черное дымное облако, в котором тонут кресты монастырские. Ведет к монастырю дорога, а на дороге, распластавшись, послушник - мальчик почти. Лежит на спине, в небо удивленными глазами смотрит. На виске у него ободок сабельный, кровавый: видать, рубанул кто из половцев из озорства, как мимо скакал.
Пламя свечи дрогнуло, а потом заплясало копотно, и долго не могло успокоиться.
Владимир закашлялся. В тот же миг в темном углу горницы ожила голова-чурбан. Разомкнулись деревянные веки: не нужно ли чего князю? Не побрызгать ли квасом горячий камень для свежего духу? Не принести ли питья?
Но Мономах, не отрываясь, неподвижно смотрел в летопись. Казалось, не здесь он. Далеко отсюда витают его мысли, переплетаются с прошлым, устремляются в будущее.
"Третью ночь уж не спит. Все думает о чем-то... Уморит он себя, думавши-то. Видать, войне скоро быть," - решив так, Микита снова задремал.
А князь уж снова читал. Строки плыли перед глазами, смешивались с давними воспоминаниями.
"И 20 числа того же месяца в пятницу, в 1 час дня, пришел вторично Боняк безбожный, шелудивый, крадучись, хищник, к Киеву внезапно, и чуть было в город не ворвались половцы, и зажгли низину в предгородье, и повернули на монастырь, и зажгли Стефанов монастырь, и деревни, и Германов. И пришли к монастырю печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили стяга два перед воротами монастырскими, а мы - кто бежал задами монастыря, кто взбежал на полати. Безбожные же сыны Измайловы высадили ворота монастырские и пошли по кельям, вырубая двери, и выносили, если что находили в келье. Затем они сожгли дом Святой Владычицы нашей Богородицы и пришли к церкви, и подпалили двери, устроенные к югу, и вторые же - к северу, и, войдя в притвор к гроба Феодосиева, хватая иконы, зажигали двери и оскорбляли Бога нашего и закон наш... Тогда же зажгли двор Красный, поставленный благоверным князем Всеволодом на холме, зововом Выдобичи: все это окаянные половцы запалили огнем..."
Вновь навертываются слезы на глаза у Мономаха: да не рабьи слезы беспомощные, а благородные, гневливые.
Вытерев глаза, порывисто встал Мономах. Шумно отодвинулась, едва не упала скамья. "Перунов чурбан" пробудился, тоже вскочил.
- Микита! Зови ко мне писца! Да поживее, старик! Напишу грамоту Святополку, съедусь с ним - нет больше мочи терпеть поганых!
ДОЛОБЬСКИЙ СЪЕЗД
Как и прежде продолжал жертвовать Мономах личными своими выгодами во имя единства Русской земли. Несколько раз, поддаваясь его уговорам, готовили князья рати, собираясь идти на половцев в решающий поход. И всякий раз что-то мешало.
В 1101 году большой поход на половцев был, наконец, подготовлен и рати собраны. Проведав об этом, половцы забеспокоились и от разных своих орд прислали к Владимиру и Святополку просить о мире.
Святополк, получивший богатые дары, согласился заключить с половцами мир.
- Не станем желать добра от добра. Зачем сердить половцев? Раз заключили они мир - значит, в этот год не пойдут воевать Русь. А на будущий год поглядим, что и как. Не впервой... - сказал он.
Владимир смотрел на Святополка с грустью. Хоть и ровесники они, да раньше сдал Святополк. Охилел, одряб душой... Такой ли был он раньше? Хоть и корыстен, и низок порой, да от битв не бегал, не дрожал, заслыша свист половецких стрел. Даже славился на Руси своей храбростью. Теперь же заелся Святополк. Не хочется ему выносить тягостей походных, покидать сытный киевский стол, отправляться в далекие степи пытать судьбу.
Набравшись терпения, Мономах стал убеждать Святополка:
- Не понимаешь ты, брате, что не может быть у нас мира с половцами. Как и прежде будут ханы нападать на вотчины наши. Желают лишь, чтобы не переместилась война в их степи, чтобы бить нас по отдельности.
Но уговоры ни к чему не привели.
- Не убеждай меня, Владимир. Помни, что не ты покуда на Киевском столе, а я. Не пойду на половцев в этот год. Ступай один, коли хочешь... - усмехнувшись Святополк.
Вспыхнул Мономах. Хотел было он укорить Святополка за леность, за то, что, разоряя киевлян, покровительствует от иудейским ростовщикам, вступая с ними в равную долю и даже ссуживая у них казной, да сдержался. Лишь потемнел лицом и вышел из шатра...
* * *
Мир с половцами был заключен и стороны обменялись заложниками. Но и после этого, справедливо не доверяя половцами и особенно коварному Боняку, Мономах продолжал настаивать на необходимости общего большого похода.
И вот наконец старания его увенчались успехом.
Пишет летописец:
"В год 6611 (1103) вложил Бог в сердце князьям русским Святополку и Владимиру, и собрались на совет в Долобьске. И сел Святополк с дружиною своею, а Владимир со своею в одном шатре".
Разбогатевшая киевская дружина Святополкова, имевшая много смердов и имения, не хотела идти в поход и отговаривала от него своего князя. Сговорившись, некоторые из дружинников стали роптать вслух, говоря Мономаху:
- Князь, не годится теперь, весною, идти на половцев. Сейчас время сева и, если возьмем мы смердов и лошадей крестьянских, то погубим всю пашню. Коли так, то голод будет в нынешний год.
Выслушав такое возражение, Владимир усмехнулся в бороду. Не дурак, слава Богу, на мякине не проведешь. Знает он, что не о пашне беспокоится дружина, но об убытках своих. Чем будут платить им смерды, если не будет у них хлеба? Что возьмешь с голого, кроме его шкуры, да и ту на барабан не натянешь.
И сказал Владимир:
- Дивлюсь я, дружина, что лошадей жалеете, на которых пашут! А почему не подумаете о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчанин застрелит его из лука, а лошадь его возьмет, и в село его приехав, возьмет жену его и детей его и все имущество? Так лошади вам жаль, а самого смерда разве не жаль?
И не могла ничего ответить на то дружина Святополкова.
И тогда Святополк, устыдившись за свою дружину, встал и сказал:
- Вот я уже готов!
Обрадованный Владимир обнял брата и сказал ему:
- Это ты, брат, великое благо делаешь земле Русской.
Решив, что походу быть, Святослав и Владимир послали к Олегу и Давыду, велев передать им: "Пойдите на половцев, и выйдем живыми или мертвыми". Давыд Святославич послушался и стал собирать войско, а Олег Гориславич не захотел участвовать в походе и сказался больным.
Владимир же, попрощавшись с братом своим, пошел в Переяславль. Святополк собрал дружину и присоединился к нему.
* * *
Так настоянием Мономаха решено было, что поход состоится. В нем должны были принять участие все князья русские, кроме отговорившегося нездоровьем Олега. Разумеется, в болезнь Олега никто всерьез не поверил. Всем на Руси ясно было, что Олег, сидевший в Чернигове, неохотно ссорится с половцами. Трижды водил он половцев на Русь, пока не помогли они ему добиться черниговского стола. Вот и теперь невыгодно Олегу ссориться с надежными своими союзниками.
Советуется он со своими боярами и со старшей дружиной, и те говорят ему: "Подождем, кто верх возьмет. Коли побьют половцы князей и рати их, то заключим с ними союз и пойдем на Киев. Один станешь тогда править всей землей Русской".
Слушает Олег наушников, выжидает. "Русь, думает, Русью, а там чем черт не шутит. Авось сяду в Киеве."
* * *
Много ратей стеклось тогда в Переяславль. Были тут стяги всех князей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Мономах зажмурился.
Сколько раз в жизни бывали моменты, когда жертвовал он ради целостности Руси своими интересами: отказывался и от стола Киевского, и от Чернигова, уступая их иным князьям, а все потому, что не хотел, чтобы из-за бренного, преходящего проливалась православная кровь, чтобы проклинали его матери и жены павших в усобицах.
Рука Мономаха, протянувшаяся перевернуть страницу, застыла на мгновенье, чуть задрожала. Он знал, что прочтет сейчас о стыде земли Русской, о своем стыде: как лишился он города Чернигова. Ни о чем не утаит летописец. Не перед князьями он в ответе - перед всеми будущими веками.
"В год 6602 (1094).
Заключили мир Святополк с половцами, и взял себе в жены дочь Тугоркана, князя половецкого. В том же году пришел Олег Святославич с половцами из Тмутаракани и подошел к Чернигову. Владимир же затворился в городе. Олег же, подойдя к городу, пожег его окрестности и монастыри пожег...
Владимир же заключил мир с Олегом и ушел из города на стол отцовский в Переяславль, а Олег вошел в город отца своего. Половцы же начали воевать около Чернигова, так как Олег не препятствовал им, ибо сам приказал им воевать. Это уже третий раз он навел поганых на землю Русскую, его же грех Бог да простит ему, ибо много христиан истреблено было, а другие взяты в плен и разведены по чужим землям. В тот же год пришла саранча на Русскую землю, 26 августа, и поела всякую траву и много хлеба."
Лаконична летопись. Захватила только главное, вершинное - а сколько там в глубине судеб человеческих, поломанных жизней, крови и слез. Сколько неродившихся детей и унижения для всей земли...
* * *
Роптали русские люди. Часто бывало, работая в поле и заслыша какой звук, мужики отрывались от плуга и настороженно смотрели в сторону степей половецких. Жены же их, бросая серпы, хватали детей и готовились бежать с ними в лес. Неровен час налетят степняки, окружат как саранча и, накинув аркан, уведут в степи - на продажу. Только и останутся лежать в поле оставленный в борозде плуг да сорванный с головы платок.
Да если бы еще только половцы... Много тогда кто зарился на Русскую землю. Лакомый кусок она для всякого завоевателя. Нивы наши славились плодородием, города - богатством торговым, мужи посадские - мастеровитостью и ремеслами. Ну а о красоте жен и говорить нечего - она повсюду известна. Вот и устремляются на Русь со всех концов любители лёгкой наживы.
Новогородцы с князем своим Мстиславом, сыном Мономаха, ходят на чудь, к западу от Чудского озера. Полоцкие и волынские князья отражают ятвягов и латышей, а Ярослав - младший князь Святославич - бьется и весьма несчастливо с мордвою. Ни одно десятилетие кипят эти сражения - в год-два не установишь Русь, не вернешь ее к величию, какое было при Ярославе.
* * *
Помнил Мономах, что следующие два года 6603 и 6604 от сотворения мира (1095-1096) выдались у него особенно тяжелыми. Всё время, всё силы свои отдавал он укреплению Русской земли и, пытаясь создать военный союз князей, готовился к отражению очередного половецкого набега.
И набег этот состоялся как всегда внезапно. Не в обычаях половцев предупреждать, что идут они войной, как делал это некогда князь Святослав. Любят они напасть нежданно-негаданно, возникнуть с гиком из степей на легких своих конях, захватить добычу, запалить городские посады - и раствориться в степях.
Но теперь русские были уже готовы к нападению, хотя и внезапному.
"В год 6604 (1096). В то же время пришел Боняк с половцами к Киеву, в воскресенье вечером, и повоевал около Киева и сжег на Берестовом двор княжой. В то же время воевал Куря с половцами у Переяславля, и Устье сжег, 24 мая... В том же месяце пришел Тугоркан, тесть Святополков, к Переяславлю, 30 мая, и стал около города, а переяславцы затворились в городе. Святополк же и Владимир пошли на него правой стороной Днепра и пришли к Зарубу и там перешли брод, и не заметили их половцы, Бог сохранил их, и, изготовившись, пошли к городу. Горожане же, завидев их, обрадовались и вышли к ним навстречу, а половцы стояли на той стороне Трубежа, тоже приготовившись к бою; Святополк же и Владимир перешли в брод через Трубеж к половцам, Владимир же хотел выстроить полк, они же не послушались и ринулись верхом на врага. Увидев это, половцы побежали, а наши побежали вслед воинам, рубя врагов. И даровал Господь в тот день спасение великое: 19 июля побеждены были иноплеменники, и князя убили Тугоркана, и сына его, и других князей; много врагов наших там пало. Наутро же нашли Тугоркана мертвого, и взял его Святополк как тестя своего и врага, и, привезя его к Киеву, похоронили его на Берестовом, между дорогой на Берестово и другою, ведущей к монастырю."
Временной была та победа. Многочисленны половцы, много у них князей и воинов. Да и напали разве бы половцы на Русь, не чувствуй они за собой силу степей и племен своих?
Не зажили еще раны у дружины, едва похоронены убитые, как снова напали половцы. На этот раз другая орда - грозного Боняка.
Смотрит Мономах в летопись. Пробуждается послушная память - и видит он черное дымное облако, в котором тонут кресты монастырские. Ведет к монастырю дорога, а на дороге, распластавшись, послушник - мальчик почти. Лежит на спине, в небо удивленными глазами смотрит. На виске у него ободок сабельный, кровавый: видать, рубанул кто из половцев из озорства, как мимо скакал.
Пламя свечи дрогнуло, а потом заплясало копотно, и долго не могло успокоиться.
Владимир закашлялся. В тот же миг в темном углу горницы ожила голова-чурбан. Разомкнулись деревянные веки: не нужно ли чего князю? Не побрызгать ли квасом горячий камень для свежего духу? Не принести ли питья?
Но Мономах, не отрываясь, неподвижно смотрел в летопись. Казалось, не здесь он. Далеко отсюда витают его мысли, переплетаются с прошлым, устремляются в будущее.
"Третью ночь уж не спит. Все думает о чем-то... Уморит он себя, думавши-то. Видать, войне скоро быть," - решив так, Микита снова задремал.
А князь уж снова читал. Строки плыли перед глазами, смешивались с давними воспоминаниями.
"И 20 числа того же месяца в пятницу, в 1 час дня, пришел вторично Боняк безбожный, шелудивый, крадучись, хищник, к Киеву внезапно, и чуть было в город не ворвались половцы, и зажгли низину в предгородье, и повернули на монастырь, и зажгли Стефанов монастырь, и деревни, и Германов. И пришли к монастырю печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили стяга два перед воротами монастырскими, а мы - кто бежал задами монастыря, кто взбежал на полати. Безбожные же сыны Измайловы высадили ворота монастырские и пошли по кельям, вырубая двери, и выносили, если что находили в келье. Затем они сожгли дом Святой Владычицы нашей Богородицы и пришли к церкви, и подпалили двери, устроенные к югу, и вторые же - к северу, и, войдя в притвор к гроба Феодосиева, хватая иконы, зажигали двери и оскорбляли Бога нашего и закон наш... Тогда же зажгли двор Красный, поставленный благоверным князем Всеволодом на холме, зововом Выдобичи: все это окаянные половцы запалили огнем..."
Вновь навертываются слезы на глаза у Мономаха: да не рабьи слезы беспомощные, а благородные, гневливые.
Вытерев глаза, порывисто встал Мономах. Шумно отодвинулась, едва не упала скамья. "Перунов чурбан" пробудился, тоже вскочил.
- Микита! Зови ко мне писца! Да поживее, старик! Напишу грамоту Святополку, съедусь с ним - нет больше мочи терпеть поганых!
ДОЛОБЬСКИЙ СЪЕЗД
Как и прежде продолжал жертвовать Мономах личными своими выгодами во имя единства Русской земли. Несколько раз, поддаваясь его уговорам, готовили князья рати, собираясь идти на половцев в решающий поход. И всякий раз что-то мешало.
В 1101 году большой поход на половцев был, наконец, подготовлен и рати собраны. Проведав об этом, половцы забеспокоились и от разных своих орд прислали к Владимиру и Святополку просить о мире.
Святополк, получивший богатые дары, согласился заключить с половцами мир.
- Не станем желать добра от добра. Зачем сердить половцев? Раз заключили они мир - значит, в этот год не пойдут воевать Русь. А на будущий год поглядим, что и как. Не впервой... - сказал он.
Владимир смотрел на Святополка с грустью. Хоть и ровесники они, да раньше сдал Святополк. Охилел, одряб душой... Такой ли был он раньше? Хоть и корыстен, и низок порой, да от битв не бегал, не дрожал, заслыша свист половецких стрел. Даже славился на Руси своей храбростью. Теперь же заелся Святополк. Не хочется ему выносить тягостей походных, покидать сытный киевский стол, отправляться в далекие степи пытать судьбу.
Набравшись терпения, Мономах стал убеждать Святополка:
- Не понимаешь ты, брате, что не может быть у нас мира с половцами. Как и прежде будут ханы нападать на вотчины наши. Желают лишь, чтобы не переместилась война в их степи, чтобы бить нас по отдельности.
Но уговоры ни к чему не привели.
- Не убеждай меня, Владимир. Помни, что не ты покуда на Киевском столе, а я. Не пойду на половцев в этот год. Ступай один, коли хочешь... - усмехнувшись Святополк.
Вспыхнул Мономах. Хотел было он укорить Святополка за леность, за то, что, разоряя киевлян, покровительствует от иудейским ростовщикам, вступая с ними в равную долю и даже ссуживая у них казной, да сдержался. Лишь потемнел лицом и вышел из шатра...
* * *
Мир с половцами был заключен и стороны обменялись заложниками. Но и после этого, справедливо не доверяя половцами и особенно коварному Боняку, Мономах продолжал настаивать на необходимости общего большого похода.
И вот наконец старания его увенчались успехом.
Пишет летописец:
"В год 6611 (1103) вложил Бог в сердце князьям русским Святополку и Владимиру, и собрались на совет в Долобьске. И сел Святополк с дружиною своею, а Владимир со своею в одном шатре".
Разбогатевшая киевская дружина Святополкова, имевшая много смердов и имения, не хотела идти в поход и отговаривала от него своего князя. Сговорившись, некоторые из дружинников стали роптать вслух, говоря Мономаху:
- Князь, не годится теперь, весною, идти на половцев. Сейчас время сева и, если возьмем мы смердов и лошадей крестьянских, то погубим всю пашню. Коли так, то голод будет в нынешний год.
Выслушав такое возражение, Владимир усмехнулся в бороду. Не дурак, слава Богу, на мякине не проведешь. Знает он, что не о пашне беспокоится дружина, но об убытках своих. Чем будут платить им смерды, если не будет у них хлеба? Что возьмешь с голого, кроме его шкуры, да и ту на барабан не натянешь.
И сказал Владимир:
- Дивлюсь я, дружина, что лошадей жалеете, на которых пашут! А почему не подумаете о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчанин застрелит его из лука, а лошадь его возьмет, и в село его приехав, возьмет жену его и детей его и все имущество? Так лошади вам жаль, а самого смерда разве не жаль?
И не могла ничего ответить на то дружина Святополкова.
И тогда Святополк, устыдившись за свою дружину, встал и сказал:
- Вот я уже готов!
Обрадованный Владимир обнял брата и сказал ему:
- Это ты, брат, великое благо делаешь земле Русской.
Решив, что походу быть, Святослав и Владимир послали к Олегу и Давыду, велев передать им: "Пойдите на половцев, и выйдем живыми или мертвыми". Давыд Святославич послушался и стал собирать войско, а Олег Гориславич не захотел участвовать в походе и сказался больным.
Владимир же, попрощавшись с братом своим, пошел в Переяславль. Святополк собрал дружину и присоединился к нему.
* * *
Так настоянием Мономаха решено было, что поход состоится. В нем должны были принять участие все князья русские, кроме отговорившегося нездоровьем Олега. Разумеется, в болезнь Олега никто всерьез не поверил. Всем на Руси ясно было, что Олег, сидевший в Чернигове, неохотно ссорится с половцами. Трижды водил он половцев на Русь, пока не помогли они ему добиться черниговского стола. Вот и теперь невыгодно Олегу ссориться с надежными своими союзниками.
Советуется он со своими боярами и со старшей дружиной, и те говорят ему: "Подождем, кто верх возьмет. Коли побьют половцы князей и рати их, то заключим с ними союз и пойдем на Киев. Один станешь тогда править всей землей Русской".
Слушает Олег наушников, выжидает. "Русь, думает, Русью, а там чем черт не шутит. Авось сяду в Киеве."
* * *
Много ратей стеклось тогда в Переяславль. Были тут стяги всех князей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9