Дальше Уильям продвигался на четвереньках, шлепая ладонями по жиже на дне и бороздя ее коленями, при каждом движении задевая спиной жесткий потолок. Довольно скоро узкий проход перешел в просторный, похожий на пещеру тоннель, по которому Уильям припустился бегом, выпрямившись во весь рост, глубоко дыша и освещая себе путь фонариком. Теперь его невозможно было догнать — спасибо капитану Г. Фрэнку Пен-Сне и его картам канализационных подземелий.
Он быстро оглянулся через плечо — за его спиной была сплошная темнота, никто не гнался за ним. Быстро же сдались проклятые черви. Уильям рассмеялся и перешел на быстрый шаг. А он отчаянный парень — свалил дюжего подручного, разобрался со здоровенной крышкой канализационного люка, которая закрывала почти половину дороги.
— Я ужасный Жаб! — легкомысленно выкрикнул он, почувствовав смешное родство с любимым литературным героем. Громкое, басистое эхо, трижды отразившись от бетонных стен, загрохотало вокруг и унеслось по коридору дальше вперед.
Уже не замечая луж и поднимая брызги, Уильям быстро шагал вперед, потом принялся распевать глупые песенки, слова которых придумывал тут же, на ходу, вставляя «хо-хо, хо-хо» там, где не хватало рифмы.
— Лежали гады по постелям, хо-хо, когда Уильям убежал, сбив с ног подручного-больного, хо-хо, своей могучей булавой! — распевал он, широко размахивая своим «оружием», освещая то стены тоннеля, то его верх, то дно.
Но не успело эхо последних слов его песенки затихнуть вдалеке, как Уильям услыхал позади себя во тьме топот доброго миллиона бегущих и настигающих его ног, гул голосов. Он рванулся вперед, споро удвоил скорость, хрипло дыша и чувствуя, что в корнях его легких разгорается огонь.
— Самодовольный Жаб, — выругал он себя со смехом, потом погасил фонарь и, свернув в широкий наклонный тоннель, понесся вниз, словно с крутого холма. Шагов через сто он замедлил бег, снова включил фонарик и, заметив впереди скобы новой уходящей вверх лестницы, бросился к ней, засунул фонарик за пояс и начал быстро взбираться к потолку трубы. Просунувшись в овальный лаз, Уильям оказался внутри помещения — в пещере, естественной или вырубленной людьми в камне, он не разобрал. Нащупав мечущимся лучом уходящий вниз под углом двадцать или тридцать градусов проход, он устремился к нему и, спотыкаясь, побежал к другому тоннелю.
На бегу он споткнулся, шлепнулся на седалище и, хватаясь за драгоценный фонарик, съехал по скользкому дну, врезавшись с маху в кучу щебня. При падении карман пальто порвался — Уильям вытащил из него заветную страницу из судового журнала Пен-Сне, сверился с вычерченным еще неделю назад красными чернилами маршрутом, спрятал карту на груди и не раздумывая бросился к восточному рукаву открывшегося перед ним разветвления, пробежал коридор насквозь и у следующей развилки взял к северу. Через каждые сто ярдов он замедлял бег, глупых песенок ввиду крайней усталости больше не пел и все время, затаив дыхание, слушал звуки погони. Но все было тихо. Уильям улыбнулся и похлопал ладонью по карману с картой. Через пять минут он уже держал под землей курс на Глиндейл, к свободе.
Он был чист перед всеми судами, земными или небесными. Судьям хватило бы одного взгляда на Фростикоса, а второго — на бумагу, в которой отвратительный эскулап собственной рукой прописывал пациенту Уильяму Гастингсу обширную фронтальную лоботомию. Эту бумагу Уильям нашел на столе Фростикоса, и теперь она покоилась во внутреннем кармане его твидового пальто по соседству с ценной картой. Ни у кого язык не повернется вменить человеку в вину то, что он предпочел свободу уделу вечного «овоща». Научная общественность его поддержит. Фэрфакс нажмет на скрытые пружины и поднимет определенные круги; Эдвард должен был отправить ему результаты работ по кальмарному датчику. И профессор Райн из Бингхемптона — в его тезисах к трактату о теории цивилизации он отметил черты сходства с собственной блестящей работой. Если дойдет до суда, это будет процесс века. Узколобые обезьяны — окружные судьи — будут посрамлены. Фростикос будет с позором низвергнут, безвозвратно. Все станет достоянием общественности — вивисекция, подземный левиафан, планы уничтожения Земли. Уильям улыбнулся своим мыслям — полное оправдание и победа. Он уже чувствовал на губах ее вкус. Этот грязный клубок червей пытался остановить его, но он перехитрил их. Он расхохотался в голос, попробовал придумать продолжение своей песенки, на ум приходили в основном одни «хо-хо, хо-хо», и Уильям решил отложить песни до лучших времен и беречь силы.
Через десять минут он сделал очередной привал. Пошарив в кармане штанов, он выудил оттуда бутылочную крышечку. Это была крышечка от крем-соды «Уайт Рок». Уильям представил себе этикетку напитка с крылатой женщиной, сидящей на скале. Пробковая прокладка была слишком тоненькой, отломленной с одного края, но, крепко сжав прокладку и крышечку большим пальцем, Уильям укрепил свой знак на рубашке. Полюбовавшись на крышечку, он щелкнул по ней раз или два ногтем. Наконец поднявшись на ноги, вполне довольный собой, он ровным шагом снова двинулся вперед по бетонному тоннелю, скругленные стены которого уходили вдаль, в кромешную темноту.
Ройкрофт Сквайрс перечитывал «Судьбу» в шестой раз — книжечка уже порядком истрепалась. Он подбирался к своей любимой главе, в которой у автомобиля лорда Выдраса вырастали крылья и он летел над крышами Флит-стрит, «уносясь к Пикадилли». В романе было ровно столько наукообразия, сколько нужно. Сквайрс глотнул кофе, уже остывшего до половины пригодности к употреблению, и, набрасывая на полях книги заметку касательно некоторых моральных принципов, задумчиво качал головой. Во входную дверь постучали. Сквайрс нахмурился. Никто из пребывающих в здравом уме не стучал в его дверь до полудня. Скорее всего это свидетели Иеговы, пришедшие наставить его на путь истинный в канун Рождества. Он будет суров с ними. Возможно, они милостиво примут от него десять центов для своего журнальчика и с тем отчалят.
Но за дверью были вовсе не свидетели Иеговы, а восьмилетний соседский мальчик со скрученной бумажкой в руке.
— Извините, сэр, — испуганно залепетал он, устрашенный нахмуренным видом Сквайрса, — но это вам.
— Мне? — серьезно кивая, переспросил Сквайрс. — И что же это?
— Ветер нес это по улице, сэр, — ответил мальчик. — Они появляются одна за другой без конца.
С этими словами мальчишка вытащил из кармана пригоршню записок, свернутых в трубочки, как будто их проталкивали сквозь узкие отверстия. Вид скрученных бумажек озадачил Сквайрса, почему-то сразу решившего, что это наверняка имеет отношение к Эдварду Сент-Ивсу и его таинственным предприятиям. Вручив потрясенному мальчику полдоллара, он отослал его, закрыл дверь, потом разложил записки на журнальном столике. Всего бумажек было восемь.
Их содержание не блистало разнообразием. «Передайте эту записку Ройкрофту Сквайрсу, 210, Ист-Рексрот» — вот что было там написано. На одной из записок просьба начиналась со слова «пожалуйста», на другой с «немедленно», третья взывала «Ради Бога!», словно отчаяние писавшего их постепенно нарастало. На обратной стороне листков имелась однотипное загадочное указание: «Ждать в шесть вечера под грабом. Смотреть внимательно. У. Г.»
— «У. Г.»? — вслух повторил Сквайрс.
Несколько секунд он задумчиво вертел одну из записок перед глазами, размышляя о том, не стал ли он объектом розыгрыша шайки уличных мальчишек. У. Г.? Уильям Гастингс! Ну конечно! А кто же еще? Но почему эти записки ветер нес по улице, задумался Сквайрс, что это могло означать? Здесь что-то не вязалось. Раздвинув шторы на большом арочном окне, выходящем на улицу, он рассмотрел граб, под которым ему надлежало стоять. И с изумлением увидел, как из отверстия на крышке канализационного люка под деревом появилась белая свернутая в трубочку бумажка и весело покатилась по улице, увлекаемая ветерком. Вслед за удивительной бумажкой припустился соседский мальчик.
С ума сойти. Уильям Гастингс — если это был он — прятался в канализационном колодце. Так обстояли дела. Размышлять над вопросом, почему шурин Сент-Ивса отсиживается в канализации, вместо того чтобы выбраться на свет божий, у Ройкрофта Сквайрса не было ни сил, ни желания. Он вырвал из блокнота листок, взял ручку и написал следующее: «Готов смотреть внимательно прямо сейчас, но если шесть часов предпочтительней, то стукнуть два раза. Можете положиться на меня во всем. Р. С.»
Свернув бумажку сигареткой, Сквайрс вышел из дома и осмотрелся по сторонам. Вокруг не было ни души, исчез даже соседский мальчик. Прогулочным шагом Сквайрс дошел до канализационного люка и просунул в отверстие на крышке записку. Бумажку немедленно вырвали у него из руки и втянули внутрь. Через несколько секунд в крышку изнутри глухо ударили дважды. Сквайрс пожал плечами и вернулся в дом. До срока оставалось семь часов. Он ощутил нарастающее раздражение. Он ненавидел ждать. Читать дальше было невозможно: мысли о скрывающемся в канализации Уильяме не позволяли сосредоточиться на книге. Сквайрс перешел в кабинет и принялся упаковывать книги для посылки. Не так давно он продал одной богатой даме из Нью-Йорка свое полное собрание «Походов Вельмана» за кругленькую сумму. Но даже такое простейшее занятие не смогло унять его волнение. Сквайрс без конца смотрел в окно и курил одну трубку за другой, рассматривая канализационный люк, на который двадцать пять предыдущих лет не обращал внимания.
День начал клониться к закату, сгущались сумерки, и время медленно, минута за минутой, приблизилось к шести. Сквайрс вышел на улицу, остановился в тени граба, и ровно в шесть железная крышка люка приподнялась, подталкиваемая снизу какой-то темной массой, оказавшейся на поверку обтянутой твидом спиной Уильяма Гастингса. Сквайрс бросился к люку, рванул и оттащил крышку — из жерла колодца появился смертельно усталый, грязный и мокрый Уильям. Выбравшись на траву он, ни слова не говоря, устремился к дому Сквайрса.
Глава 14
Было уже около десяти вечера, когда Эдвард и профессор Лазарел припарковали «Гудзон Осу» около кантины Расти в шести кварталах от Вестерн-авеню и не спеша двинулись вверх по улице в сторону Пэтчен-стрит. По общему мнению, «Гудзон Оса» не был той машиной, которую можно оставлять неподалеку при выполнении тайной миссии. Было сыро и холодно, природа делала решительный поворот к зиме, ветер дул прямо с океана через пляжи Южной бухты. Эдварду казалось, что он чует в воздухе запах соли. Он поплотнее запахнул свою вельветовую куртку и закурил трубку. На востоке, похожий на дольку апельсина, над невысокими холмами висел в небе кусок луны.
Улицы жилых кварталов были тихи и пустынны, и Эдварду казалось, что их с Лазарелом шаги разносятся вокруг на многие мили, долетая до находящегося в четырех кварталах отсюда приземистого дома доктора Иларио Фростикоса, хозяин которого, заслышав звук шагов, принесенный ветром, пропахшим морем, навострял уши. Из-под фонарей тянулись зыбкие раскачивающиеся тени кустов и понурых голых деревьев. В окне одного из домов внезапно вспыхнул свет, и Эдвард вздрогнул, невольно ускорив шаг — рядом тут же сдавленно зашипел Лазарел, требуя от него немедленно прекратить привлекать к себе внимание. Договорились притворяться обычными прохожими.
На возможный вопрос полицейского они собирались ответить, что направляются к Ройкрофту Сквайрсу, живущему неподалеку на Рексрот. Почему пешком? Машина сломалась, и пришлось оставить ее у кантины Расти. Черт побери эти старые рыдваны. С ними всегда одна головная боль. Глядя на фары встречной машины, Эдвард прокручивал эту ложь в голове — чья-то ржавая колымага прогромыхала мимо них и исчезла за углом. За два квартала до нужного дома они перебрались на другую сторону улицы. В отдалении можно было различить стилизованные под башенку входные двери жилища Сквайрса. Эдвард заметил в окнах Ройкрофта свет, пробивающийся сквозь плотные жалюзи. Он вспомнил о холодильнике Сквайрса — выставка всевозможных сортов пива, бесконечные ряды бутылочных горлышек — и решил, что еще до рассвета изучит их.
Они свернули на Пэтчен и, не доходя до конца улицы, сбавили шаг. Дом Фростикоса занимал двойной участок. Лужайка перед домом даже сейчас, в середине зимы, зеленела и была подстрижена так аккуратно и ровно, что напоминала ковер. Сам дом, выстроенный в виде приземистого широкого бунгало, стоял тих и темен, а в тени двух могучих камфорных деревьев казался почти черным. Эдвард живо представил себе Ямото, снующего кругами между стволами деревьев вслед за своей тарахтящей газонокосилкой.
На втором этаже бунгало горел свет, и что-то, похожее на свечи в канделябре, мерцало в подвале. Хлопнув Эдварда по плечу, профессор Лазарел проворно пересек улицу и слился с кустами можжевельника, высаженными вдоль стены дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Он быстро оглянулся через плечо — за его спиной была сплошная темнота, никто не гнался за ним. Быстро же сдались проклятые черви. Уильям рассмеялся и перешел на быстрый шаг. А он отчаянный парень — свалил дюжего подручного, разобрался со здоровенной крышкой канализационного люка, которая закрывала почти половину дороги.
— Я ужасный Жаб! — легкомысленно выкрикнул он, почувствовав смешное родство с любимым литературным героем. Громкое, басистое эхо, трижды отразившись от бетонных стен, загрохотало вокруг и унеслось по коридору дальше вперед.
Уже не замечая луж и поднимая брызги, Уильям быстро шагал вперед, потом принялся распевать глупые песенки, слова которых придумывал тут же, на ходу, вставляя «хо-хо, хо-хо» там, где не хватало рифмы.
— Лежали гады по постелям, хо-хо, когда Уильям убежал, сбив с ног подручного-больного, хо-хо, своей могучей булавой! — распевал он, широко размахивая своим «оружием», освещая то стены тоннеля, то его верх, то дно.
Но не успело эхо последних слов его песенки затихнуть вдалеке, как Уильям услыхал позади себя во тьме топот доброго миллиона бегущих и настигающих его ног, гул голосов. Он рванулся вперед, споро удвоил скорость, хрипло дыша и чувствуя, что в корнях его легких разгорается огонь.
— Самодовольный Жаб, — выругал он себя со смехом, потом погасил фонарь и, свернув в широкий наклонный тоннель, понесся вниз, словно с крутого холма. Шагов через сто он замедлил бег, снова включил фонарик и, заметив впереди скобы новой уходящей вверх лестницы, бросился к ней, засунул фонарик за пояс и начал быстро взбираться к потолку трубы. Просунувшись в овальный лаз, Уильям оказался внутри помещения — в пещере, естественной или вырубленной людьми в камне, он не разобрал. Нащупав мечущимся лучом уходящий вниз под углом двадцать или тридцать градусов проход, он устремился к нему и, спотыкаясь, побежал к другому тоннелю.
На бегу он споткнулся, шлепнулся на седалище и, хватаясь за драгоценный фонарик, съехал по скользкому дну, врезавшись с маху в кучу щебня. При падении карман пальто порвался — Уильям вытащил из него заветную страницу из судового журнала Пен-Сне, сверился с вычерченным еще неделю назад красными чернилами маршрутом, спрятал карту на груди и не раздумывая бросился к восточному рукаву открывшегося перед ним разветвления, пробежал коридор насквозь и у следующей развилки взял к северу. Через каждые сто ярдов он замедлял бег, глупых песенок ввиду крайней усталости больше не пел и все время, затаив дыхание, слушал звуки погони. Но все было тихо. Уильям улыбнулся и похлопал ладонью по карману с картой. Через пять минут он уже держал под землей курс на Глиндейл, к свободе.
Он был чист перед всеми судами, земными или небесными. Судьям хватило бы одного взгляда на Фростикоса, а второго — на бумагу, в которой отвратительный эскулап собственной рукой прописывал пациенту Уильяму Гастингсу обширную фронтальную лоботомию. Эту бумагу Уильям нашел на столе Фростикоса, и теперь она покоилась во внутреннем кармане его твидового пальто по соседству с ценной картой. Ни у кого язык не повернется вменить человеку в вину то, что он предпочел свободу уделу вечного «овоща». Научная общественность его поддержит. Фэрфакс нажмет на скрытые пружины и поднимет определенные круги; Эдвард должен был отправить ему результаты работ по кальмарному датчику. И профессор Райн из Бингхемптона — в его тезисах к трактату о теории цивилизации он отметил черты сходства с собственной блестящей работой. Если дойдет до суда, это будет процесс века. Узколобые обезьяны — окружные судьи — будут посрамлены. Фростикос будет с позором низвергнут, безвозвратно. Все станет достоянием общественности — вивисекция, подземный левиафан, планы уничтожения Земли. Уильям улыбнулся своим мыслям — полное оправдание и победа. Он уже чувствовал на губах ее вкус. Этот грязный клубок червей пытался остановить его, но он перехитрил их. Он расхохотался в голос, попробовал придумать продолжение своей песенки, на ум приходили в основном одни «хо-хо, хо-хо», и Уильям решил отложить песни до лучших времен и беречь силы.
Через десять минут он сделал очередной привал. Пошарив в кармане штанов, он выудил оттуда бутылочную крышечку. Это была крышечка от крем-соды «Уайт Рок». Уильям представил себе этикетку напитка с крылатой женщиной, сидящей на скале. Пробковая прокладка была слишком тоненькой, отломленной с одного края, но, крепко сжав прокладку и крышечку большим пальцем, Уильям укрепил свой знак на рубашке. Полюбовавшись на крышечку, он щелкнул по ней раз или два ногтем. Наконец поднявшись на ноги, вполне довольный собой, он ровным шагом снова двинулся вперед по бетонному тоннелю, скругленные стены которого уходили вдаль, в кромешную темноту.
Ройкрофт Сквайрс перечитывал «Судьбу» в шестой раз — книжечка уже порядком истрепалась. Он подбирался к своей любимой главе, в которой у автомобиля лорда Выдраса вырастали крылья и он летел над крышами Флит-стрит, «уносясь к Пикадилли». В романе было ровно столько наукообразия, сколько нужно. Сквайрс глотнул кофе, уже остывшего до половины пригодности к употреблению, и, набрасывая на полях книги заметку касательно некоторых моральных принципов, задумчиво качал головой. Во входную дверь постучали. Сквайрс нахмурился. Никто из пребывающих в здравом уме не стучал в его дверь до полудня. Скорее всего это свидетели Иеговы, пришедшие наставить его на путь истинный в канун Рождества. Он будет суров с ними. Возможно, они милостиво примут от него десять центов для своего журнальчика и с тем отчалят.
Но за дверью были вовсе не свидетели Иеговы, а восьмилетний соседский мальчик со скрученной бумажкой в руке.
— Извините, сэр, — испуганно залепетал он, устрашенный нахмуренным видом Сквайрса, — но это вам.
— Мне? — серьезно кивая, переспросил Сквайрс. — И что же это?
— Ветер нес это по улице, сэр, — ответил мальчик. — Они появляются одна за другой без конца.
С этими словами мальчишка вытащил из кармана пригоршню записок, свернутых в трубочки, как будто их проталкивали сквозь узкие отверстия. Вид скрученных бумажек озадачил Сквайрса, почему-то сразу решившего, что это наверняка имеет отношение к Эдварду Сент-Ивсу и его таинственным предприятиям. Вручив потрясенному мальчику полдоллара, он отослал его, закрыл дверь, потом разложил записки на журнальном столике. Всего бумажек было восемь.
Их содержание не блистало разнообразием. «Передайте эту записку Ройкрофту Сквайрсу, 210, Ист-Рексрот» — вот что было там написано. На одной из записок просьба начиналась со слова «пожалуйста», на другой с «немедленно», третья взывала «Ради Бога!», словно отчаяние писавшего их постепенно нарастало. На обратной стороне листков имелась однотипное загадочное указание: «Ждать в шесть вечера под грабом. Смотреть внимательно. У. Г.»
— «У. Г.»? — вслух повторил Сквайрс.
Несколько секунд он задумчиво вертел одну из записок перед глазами, размышляя о том, не стал ли он объектом розыгрыша шайки уличных мальчишек. У. Г.? Уильям Гастингс! Ну конечно! А кто же еще? Но почему эти записки ветер нес по улице, задумался Сквайрс, что это могло означать? Здесь что-то не вязалось. Раздвинув шторы на большом арочном окне, выходящем на улицу, он рассмотрел граб, под которым ему надлежало стоять. И с изумлением увидел, как из отверстия на крышке канализационного люка под деревом появилась белая свернутая в трубочку бумажка и весело покатилась по улице, увлекаемая ветерком. Вслед за удивительной бумажкой припустился соседский мальчик.
С ума сойти. Уильям Гастингс — если это был он — прятался в канализационном колодце. Так обстояли дела. Размышлять над вопросом, почему шурин Сент-Ивса отсиживается в канализации, вместо того чтобы выбраться на свет божий, у Ройкрофта Сквайрса не было ни сил, ни желания. Он вырвал из блокнота листок, взял ручку и написал следующее: «Готов смотреть внимательно прямо сейчас, но если шесть часов предпочтительней, то стукнуть два раза. Можете положиться на меня во всем. Р. С.»
Свернув бумажку сигареткой, Сквайрс вышел из дома и осмотрелся по сторонам. Вокруг не было ни души, исчез даже соседский мальчик. Прогулочным шагом Сквайрс дошел до канализационного люка и просунул в отверстие на крышке записку. Бумажку немедленно вырвали у него из руки и втянули внутрь. Через несколько секунд в крышку изнутри глухо ударили дважды. Сквайрс пожал плечами и вернулся в дом. До срока оставалось семь часов. Он ощутил нарастающее раздражение. Он ненавидел ждать. Читать дальше было невозможно: мысли о скрывающемся в канализации Уильяме не позволяли сосредоточиться на книге. Сквайрс перешел в кабинет и принялся упаковывать книги для посылки. Не так давно он продал одной богатой даме из Нью-Йорка свое полное собрание «Походов Вельмана» за кругленькую сумму. Но даже такое простейшее занятие не смогло унять его волнение. Сквайрс без конца смотрел в окно и курил одну трубку за другой, рассматривая канализационный люк, на который двадцать пять предыдущих лет не обращал внимания.
День начал клониться к закату, сгущались сумерки, и время медленно, минута за минутой, приблизилось к шести. Сквайрс вышел на улицу, остановился в тени граба, и ровно в шесть железная крышка люка приподнялась, подталкиваемая снизу какой-то темной массой, оказавшейся на поверку обтянутой твидом спиной Уильяма Гастингса. Сквайрс бросился к люку, рванул и оттащил крышку — из жерла колодца появился смертельно усталый, грязный и мокрый Уильям. Выбравшись на траву он, ни слова не говоря, устремился к дому Сквайрса.
Глава 14
Было уже около десяти вечера, когда Эдвард и профессор Лазарел припарковали «Гудзон Осу» около кантины Расти в шести кварталах от Вестерн-авеню и не спеша двинулись вверх по улице в сторону Пэтчен-стрит. По общему мнению, «Гудзон Оса» не был той машиной, которую можно оставлять неподалеку при выполнении тайной миссии. Было сыро и холодно, природа делала решительный поворот к зиме, ветер дул прямо с океана через пляжи Южной бухты. Эдварду казалось, что он чует в воздухе запах соли. Он поплотнее запахнул свою вельветовую куртку и закурил трубку. На востоке, похожий на дольку апельсина, над невысокими холмами висел в небе кусок луны.
Улицы жилых кварталов были тихи и пустынны, и Эдварду казалось, что их с Лазарелом шаги разносятся вокруг на многие мили, долетая до находящегося в четырех кварталах отсюда приземистого дома доктора Иларио Фростикоса, хозяин которого, заслышав звук шагов, принесенный ветром, пропахшим морем, навострял уши. Из-под фонарей тянулись зыбкие раскачивающиеся тени кустов и понурых голых деревьев. В окне одного из домов внезапно вспыхнул свет, и Эдвард вздрогнул, невольно ускорив шаг — рядом тут же сдавленно зашипел Лазарел, требуя от него немедленно прекратить привлекать к себе внимание. Договорились притворяться обычными прохожими.
На возможный вопрос полицейского они собирались ответить, что направляются к Ройкрофту Сквайрсу, живущему неподалеку на Рексрот. Почему пешком? Машина сломалась, и пришлось оставить ее у кантины Расти. Черт побери эти старые рыдваны. С ними всегда одна головная боль. Глядя на фары встречной машины, Эдвард прокручивал эту ложь в голове — чья-то ржавая колымага прогромыхала мимо них и исчезла за углом. За два квартала до нужного дома они перебрались на другую сторону улицы. В отдалении можно было различить стилизованные под башенку входные двери жилища Сквайрса. Эдвард заметил в окнах Ройкрофта свет, пробивающийся сквозь плотные жалюзи. Он вспомнил о холодильнике Сквайрса — выставка всевозможных сортов пива, бесконечные ряды бутылочных горлышек — и решил, что еще до рассвета изучит их.
Они свернули на Пэтчен и, не доходя до конца улицы, сбавили шаг. Дом Фростикоса занимал двойной участок. Лужайка перед домом даже сейчас, в середине зимы, зеленела и была подстрижена так аккуратно и ровно, что напоминала ковер. Сам дом, выстроенный в виде приземистого широкого бунгало, стоял тих и темен, а в тени двух могучих камфорных деревьев казался почти черным. Эдвард живо представил себе Ямото, снующего кругами между стволами деревьев вслед за своей тарахтящей газонокосилкой.
На втором этаже бунгало горел свет, и что-то, похожее на свечи в канделябре, мерцало в подвале. Хлопнув Эдварда по плечу, профессор Лазарел проворно пересек улицу и слился с кустами можжевельника, высаженными вдоль стены дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51