В чем причина? Узнать правду — значит разрушить порядок вещей. Знание не есть связующий материал, крепостная стена порядка на пути хаоса; это множащиеся мельчайшие трещины, разбегающиеся в тысячах направлений, постоянно грозящие развалить нашу веру на невосстановимые части. Подобное не укладывалось у Уильяма в голове. Это было слишком сложно для его понимания.
— Если ты считаешь, что все понял, — сказал он вслух, — то прими мои поздравления.
— Понял что? — спросил голос в нескольких дюймах от его уха. Кто-то потряс его за ногу. — Давай вылезай.
Уильям открыл глаза, но не сумел рассмотреть ничего, кроме сгорбленной тени — силуэта существа, явившегося из преисподней мучить его. Вокруг стало темно и холодно. Правая нога Уильяма совершенно потеряла чувствительность.
— Вот умница, — сказала Уильяму разбудившая его тень. Уильям снова провалился в сон.
Сквозь дрему он почувствовал, как скользит в пыли на боку, словно змея. Это скольжение стало частью его чудесного сна, который тянулся целую вечность, приятно переплетенный с далекими тихими голосами, хлопающими дверями и прочим, в тихом и покойном отрыве от переживаний внешнего мира.
Эдвард ничего не понимал. Все это время он занимался своим делом, обычным и нормальным: возился с мышами, изучал тропических рыб, устраивал встречи ньютонианцев, чтобы был повод приятно выкурить трубку за обсуждением интересных проектов путешествия к центру Земли. И где-то среди этой ясной и выверенной цепочки — где именно, он не знал и сам, — ступил ногой в трясину беспорядка и досады. «Да, именно», — решил он. Все не так просто, как кажется. Уильям был совершенно прав.
Бедный Уильям. Его снова увезли. Это уже начинало надоедать — пора положить конец этим увозам. Это будет непросто, но он что-нибудь придумает, переедет с Уильямом куда-нибудь. В последние дни события ускорились. Факты и связи, еще вчера незаметные, сегодня обретали вещественность и пугали. Он начал подозрительно оборачиваться вслед незнакомым и скорее всего совершенно безвредным людям, улыбнувшимся ему, или равнодушным к нему, или взглянувшим на него из-под странных темных очков. Два дня назад он шел по бульвару Лонг-Бич к «Книжному развалу» и встретил женщину с картонной коробкой на голове. Это была коробка из-под карамельных батончиков «Баттерфингер» — их туда влезало, наверное, с дюжину. Картонку удерживала на взлохмаченной голове женщины тонкая эластичная резинка. Предусмотрительная дама не хотела, чтобы головной убор сыграл с ней злую шутку, позволив ветру унести себя. Она поработала над своей коробкой — прорезала маленькие дырочки, добыла примерно фут эластичной резинки, продела в дырочки и крепко завязала ее концы. По каким-то необъяснимым причинам эта женщина показалась Эдварду подозрительной. Почти сразу же он задался вопросом: а кто из них двоих больший сумасшедший? И успокоился, напомнив себе, что настоящий безумец не осознает свое безумие, не ведает того, что уже переступил черту. В один прекрасный день он проснется, и готово — он уже по другую сторону, в смежном мире. Надевай на голову картонную коробку и марш-марш в город, как ни в чем не бывало.
«С чего это я привязался к картонным коробкам?» — удивился Эдвард. А почему не колпак от автомобильного колеса? Или большой ботинок? И кто, начал он ломать себе голову в очередной раз, опять сомневаясь и снова подозревая, в таком случае больший сумасшедший: невинная блаженная, разгуливающая по городу с коробкой на голове, или такой человек, как он сам, безосновательно недоверчивый, отлично сознающий беспочвенность собственных подозрений, но все равно им потакающий? Это очень опасно. И он это понимает. Нет смысла искать в себе следы помешательства. Безумие — это судьба, если оно назначено тебе, то от него не уйти. Разум — тонкая скорлупа, которая может в один прекрасный день — чьей-то забавы ради — рассыпаться, оставив тебя с соломой в волосах и с картонной коробкой вместо шляпы.
Эдвард уволил Ямото, сославшись на то, что почувствовал вдруг неодолимую тягу к работе в саду. Сразу же после этого он нанял нового садовника, датчанина по фамилии Тээслинк, который сразу же принялся щелкать секатором среди кустов перед забором и остановился лишь тогда, когда там остались только уродливые короткие пучки веточек. Эдвард постоянно страшился того, что визит Ямото в сад Пембли совпадет с приходом Тээслинка. Или хуже того — явится Уильям, выбравшись неожиданным образом откуда-нибудь из каминной трубы или из-под дома, например, и опознает в Тээслинке агента Иларио Фростикоса. Эдварду хотелось умыть от всего этого руки. Однако он отлично знал, что не сможет этого сделать.
Перед домом с громким скрежетом и скрипом затормозил «лендровер» профессора Лазарела. Лазарел был возбужден до крайности. Мир сотрясали монументальные открытия. Газеты трубили о них. Водяных людей теперь находили где угодно, они стали таким же обычным делом, как сорняки или, скажем, блохи.
— Водяные люди! — удивленно воскликнул Эдвард, забыв о своих переживаниях. — И сколько же их?
Лазарел немного успокоился.
— В газете пишут о двух найденных.
— Ага, — отреагировал Эдвард.
— Но эти двое — все равно что тысяча. Один был найден в другом полушарии. Послушай: мне об этом рассказал Лассен полчаса назад по телефону. Человека с жабрами нашли на западном побережье Мадагаскара. Перед тем как его обнаружили, он пролежал на берегу примерно неделю. Птицы хорошо над ним поработали, но сомнений ни у кого нет. Его перевезли на корабле в Лос-Анджелес.
Эдвард нахмурился.
— Я подумал о том же. Почему в Лос-Анджелес? Здесь есть какая-то связь с Оскаром Палчеком. Я сел в машину и поехал к тебе, и посмотри только, что по дороге я увидел в «Таймс»! — Лазарел выхватил из кармана пиджака газету и бросил ее на стол. На первой странице в углу невразумительная статья под заголовком «Водяной человек на острове Каталина» повествовала о найденном рыбаками на берегу полуразложившемся трупе человека с жабрами.
— Здесь есть связь! Уверен на сто процентов! — вскричал Лазарел, ударяя кулаком по столу.
— И ты и я, мы оба знаем, откуда пришло это существо, — продолжил он. — Из приливного пруда на Пало-Верде, вот откуда. Дно океана там похоже на ноздреватый сыр. Я ждал чего-нибудь такого.
Зазвонил телефон. Это был Ашблесс. Да, они уже видели газету. Они согласны, что случилось действительно нечто важное. Он приедет к ним через полчаса. Эдвард бросил трубку на аппарат, ощущая смутное беспокойство — по тем же причинам, по которым он уволил Ямото, он теперь подозревал Ашблесса. Влияние Уильяма нельзя было назвать благотворным. Профессор Лазарел, тем не менее, был полон энтузиазма. Им нужны помощь и содействие, заявил он. Нужно привлечь всех, кого только можно.
Достав из бумажника карманный календарик, он принялся считать дни.
— Сколько осталось у Джима до школы?
— Почти неделя, — ответил Эдвард. — До второго января.
— Отлично. Начинаем сборы сейчас же. Звони Сквайрсу — нам нужна его лодка.
— А что мне ему сказать — куда мы идем? — спросил Эдвард.
— На остров Каталина! У меня есть четкое предчувствие, что на этот раз мы близко подобрались к чему-то крупному. Все постепенно становится на места. Мы сейчас ближе к цели, чем ты можешь представить. Стоит допустить заминку, и Пиньон снимет все пенки — ты ошибаешься, если думаешь, что это не так. Нам нужно его опередить.
Когда Джим вернулся в полдень домой, он увидел, что их крыльцо завалено походным снаряжением, топографическими картами, жестянками консервов, фотографическим оборудованием и зелеными канистрами с питьевой водой. Ночь они провели на борту «Герхарди», качаясь на волнах. Холодно было ужасно. Профессор Лазарел и Ашблесс, словно два приятеля неразлей-вода, весь вечер напролет сидели на палубе на ветру, курили и болтали, вспоминая экспедиции и приключения прошлых лет. Профессор Лазарел заявил: тот не мерз по-настоящему, кто не побывал на полюсе. Джим поклялся себе, что ноги его на полюсе не будет. Просидев на палубе «Герхарди» с полчаса и всячески крепясь, он решил, что достаточно познакомился с холодом, и сдался. Было невозможно представить, что где-то бывает еще холоднее. Его пальцы потеряли чувствительность и одеревенели, голова под шерстяной шапкой раскалывалась от тупой боли, казалось занесенной туда ветром. Остаток вечера он читал в каюте, по опыту зная, что морская болезнь не доберется до него, если он не станет о ней думать. Около полуночи он решил предпринять еще одну вылазку на палубу.
Вокруг бота теперь клубился туман, густой, влажный и мертво-неподвижный. Ашблесс и Лазарел стояли на носу и разговаривали, звуки их голосов тонули в тумане и представлялись Джиму доносящимися из другой реальности, может быть из другого измерения, — словно он отведал один из грибов Фу Манчу и теперь погрузился в сумрачный, соседний с обычным мир. Ему казалось, что можно оттолкнуть от себя туман руками, а то и плыть в нем. Едва воображение Джима принялось за дело, ему начали чудиться всякие разные удивительные вещи — на добрую минуту он уверился, что в десятке футов за бортом бота в тумане зависла, перед тем как вернуться в океан, огромная летучая рыба, пятнистая и влажная, с глазами как бутылочные донышки.
Джим прищурился, словно на ярком солнце, решив вдруг, что тот же самый прием сработает и в темноте, и принялся вглядываться в мутный мрак. Разумеется, ничего он там не увидел — смотреть было абсолютно не на что: за бортом «Герхарди», вплоть до самого острова Каталина лежала лишь тихая вода, спокойная и маслянистая, придавленная сверху одеялом тумана. Джиму внезапно показалось, что остров этот к нему не ближе, чем ближайшая звезда. И что сейчас он смотрит в никуда, в открытый океан. Но и в том, и в другом он не усматривал ничего нового. Бот окружала белесая непроницаемая стена.
Зашептал ветер и ненадолго разогнал клубящийся туман; над ночной водой образовался длинный и поразительно чистый коридор, в котором тихо лежало полупогруженное призрачное тело — странное плавучее средство, похожее на белую субмарину с плавниками и высоким килем, происходящую, быть может, из Атлантиды и теперь затерянную в тумане. Уже через секунду гигантское облако тумана, пришедшее со стороны океана, поглотило удивительный корабль. Джим не успел даже разобрать, что случилось — ушло ли таинственное устройство под воду само или, наоборот, пучина поглотила его, но уже через несколько мгновений, когда туман рассеялся снова, никакой подводной лодки не было, только темный медленно вздымающийся океан.
Джим поспешил рассказать обо всем Лазарелу. Профессору это страшно не понравилось. Ашблесс приписал лодку игре воображения — туман и тишина, сказал он, оказывают сильное воздействие на сознание человека. Галлюцинации, наведенные туманом, в море обычное дело: корабли-призраки, водяные люди, морские чудовища, лица среди скоплений водорослей — все это порождения тумана. На палубу вышел дядя Эдвард, в теплой куртке и с трубкой в зубах. По его словам, вполне возможно, что чудовища и корабли-призраки не случайно появляются именно в тумане, может быть, туман — это часть их среды обитания, воздух их фантомного мира, просочившийся к нам и принесший с собой ночные тени и сумеречных существ.
Джим продолжал стоять на том, что он что-то видел. Был ли это призрак или нет, он сказать не мог, но что-то определенно было. Неожиданно он подумал, что будь здесь отец, он сумел бы найти всему этому приемлемое объяснение. Эта мысль показалась Джиму курьезной, но не потому, что его отец был склонен вкладывать в обычные события особенный смысл, а более всего потому, что сама эта склонность Уильяма казалась теперь ему вполне нормальной и обоснованной. Джим принялся глядеть в туманный океан, высматривая сам не зная что: то ли опять неизвестную субмарину, то ли опутанную водорослями компанию скелетов-призраков с потерпевшего крушение корабля, вечных странников подводного мира.
Лазарел сказал, что идет вниз, и дядя Эдвард к нему присоединился. Джим двинулся за ними следом, внезапно почувствовав, что кровавые и невероятные похождения Фу Манчу ему все-таки ближе странных порождений ночи, которые могут — кто знает? — воспользовавшись приливом, подобраться к ним вплотную. Кроме того, сквозь решетку вентиляции из каюты доносился густой аромат крепкого кофе — кофе, который изумительно готовил Ройкрофт Сквайрс, кофе — первого врага любых привидений, обитающих в тумане или нет. Уильям Ашблесс сказал, что еще посидит на палубе, так как эта атмосфера создавала, по его словам, настроение. Нахлобучив теплую фуражку поплотнее, он объявил, что останется «на вахте» и достал из кармана куртки блокнот и ручку. Еще через сорок пять минут, убаюканный монотонными переговорами дяди Эдварда и профессора Лазарела, Джим начал засыпать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Если ты считаешь, что все понял, — сказал он вслух, — то прими мои поздравления.
— Понял что? — спросил голос в нескольких дюймах от его уха. Кто-то потряс его за ногу. — Давай вылезай.
Уильям открыл глаза, но не сумел рассмотреть ничего, кроме сгорбленной тени — силуэта существа, явившегося из преисподней мучить его. Вокруг стало темно и холодно. Правая нога Уильяма совершенно потеряла чувствительность.
— Вот умница, — сказала Уильяму разбудившая его тень. Уильям снова провалился в сон.
Сквозь дрему он почувствовал, как скользит в пыли на боку, словно змея. Это скольжение стало частью его чудесного сна, который тянулся целую вечность, приятно переплетенный с далекими тихими голосами, хлопающими дверями и прочим, в тихом и покойном отрыве от переживаний внешнего мира.
Эдвард ничего не понимал. Все это время он занимался своим делом, обычным и нормальным: возился с мышами, изучал тропических рыб, устраивал встречи ньютонианцев, чтобы был повод приятно выкурить трубку за обсуждением интересных проектов путешествия к центру Земли. И где-то среди этой ясной и выверенной цепочки — где именно, он не знал и сам, — ступил ногой в трясину беспорядка и досады. «Да, именно», — решил он. Все не так просто, как кажется. Уильям был совершенно прав.
Бедный Уильям. Его снова увезли. Это уже начинало надоедать — пора положить конец этим увозам. Это будет непросто, но он что-нибудь придумает, переедет с Уильямом куда-нибудь. В последние дни события ускорились. Факты и связи, еще вчера незаметные, сегодня обретали вещественность и пугали. Он начал подозрительно оборачиваться вслед незнакомым и скорее всего совершенно безвредным людям, улыбнувшимся ему, или равнодушным к нему, или взглянувшим на него из-под странных темных очков. Два дня назад он шел по бульвару Лонг-Бич к «Книжному развалу» и встретил женщину с картонной коробкой на голове. Это была коробка из-под карамельных батончиков «Баттерфингер» — их туда влезало, наверное, с дюжину. Картонку удерживала на взлохмаченной голове женщины тонкая эластичная резинка. Предусмотрительная дама не хотела, чтобы головной убор сыграл с ней злую шутку, позволив ветру унести себя. Она поработала над своей коробкой — прорезала маленькие дырочки, добыла примерно фут эластичной резинки, продела в дырочки и крепко завязала ее концы. По каким-то необъяснимым причинам эта женщина показалась Эдварду подозрительной. Почти сразу же он задался вопросом: а кто из них двоих больший сумасшедший? И успокоился, напомнив себе, что настоящий безумец не осознает свое безумие, не ведает того, что уже переступил черту. В один прекрасный день он проснется, и готово — он уже по другую сторону, в смежном мире. Надевай на голову картонную коробку и марш-марш в город, как ни в чем не бывало.
«С чего это я привязался к картонным коробкам?» — удивился Эдвард. А почему не колпак от автомобильного колеса? Или большой ботинок? И кто, начал он ломать себе голову в очередной раз, опять сомневаясь и снова подозревая, в таком случае больший сумасшедший: невинная блаженная, разгуливающая по городу с коробкой на голове, или такой человек, как он сам, безосновательно недоверчивый, отлично сознающий беспочвенность собственных подозрений, но все равно им потакающий? Это очень опасно. И он это понимает. Нет смысла искать в себе следы помешательства. Безумие — это судьба, если оно назначено тебе, то от него не уйти. Разум — тонкая скорлупа, которая может в один прекрасный день — чьей-то забавы ради — рассыпаться, оставив тебя с соломой в волосах и с картонной коробкой вместо шляпы.
Эдвард уволил Ямото, сославшись на то, что почувствовал вдруг неодолимую тягу к работе в саду. Сразу же после этого он нанял нового садовника, датчанина по фамилии Тээслинк, который сразу же принялся щелкать секатором среди кустов перед забором и остановился лишь тогда, когда там остались только уродливые короткие пучки веточек. Эдвард постоянно страшился того, что визит Ямото в сад Пембли совпадет с приходом Тээслинка. Или хуже того — явится Уильям, выбравшись неожиданным образом откуда-нибудь из каминной трубы или из-под дома, например, и опознает в Тээслинке агента Иларио Фростикоса. Эдварду хотелось умыть от всего этого руки. Однако он отлично знал, что не сможет этого сделать.
Перед домом с громким скрежетом и скрипом затормозил «лендровер» профессора Лазарела. Лазарел был возбужден до крайности. Мир сотрясали монументальные открытия. Газеты трубили о них. Водяных людей теперь находили где угодно, они стали таким же обычным делом, как сорняки или, скажем, блохи.
— Водяные люди! — удивленно воскликнул Эдвард, забыв о своих переживаниях. — И сколько же их?
Лазарел немного успокоился.
— В газете пишут о двух найденных.
— Ага, — отреагировал Эдвард.
— Но эти двое — все равно что тысяча. Один был найден в другом полушарии. Послушай: мне об этом рассказал Лассен полчаса назад по телефону. Человека с жабрами нашли на западном побережье Мадагаскара. Перед тем как его обнаружили, он пролежал на берегу примерно неделю. Птицы хорошо над ним поработали, но сомнений ни у кого нет. Его перевезли на корабле в Лос-Анджелес.
Эдвард нахмурился.
— Я подумал о том же. Почему в Лос-Анджелес? Здесь есть какая-то связь с Оскаром Палчеком. Я сел в машину и поехал к тебе, и посмотри только, что по дороге я увидел в «Таймс»! — Лазарел выхватил из кармана пиджака газету и бросил ее на стол. На первой странице в углу невразумительная статья под заголовком «Водяной человек на острове Каталина» повествовала о найденном рыбаками на берегу полуразложившемся трупе человека с жабрами.
— Здесь есть связь! Уверен на сто процентов! — вскричал Лазарел, ударяя кулаком по столу.
— И ты и я, мы оба знаем, откуда пришло это существо, — продолжил он. — Из приливного пруда на Пало-Верде, вот откуда. Дно океана там похоже на ноздреватый сыр. Я ждал чего-нибудь такого.
Зазвонил телефон. Это был Ашблесс. Да, они уже видели газету. Они согласны, что случилось действительно нечто важное. Он приедет к ним через полчаса. Эдвард бросил трубку на аппарат, ощущая смутное беспокойство — по тем же причинам, по которым он уволил Ямото, он теперь подозревал Ашблесса. Влияние Уильяма нельзя было назвать благотворным. Профессор Лазарел, тем не менее, был полон энтузиазма. Им нужны помощь и содействие, заявил он. Нужно привлечь всех, кого только можно.
Достав из бумажника карманный календарик, он принялся считать дни.
— Сколько осталось у Джима до школы?
— Почти неделя, — ответил Эдвард. — До второго января.
— Отлично. Начинаем сборы сейчас же. Звони Сквайрсу — нам нужна его лодка.
— А что мне ему сказать — куда мы идем? — спросил Эдвард.
— На остров Каталина! У меня есть четкое предчувствие, что на этот раз мы близко подобрались к чему-то крупному. Все постепенно становится на места. Мы сейчас ближе к цели, чем ты можешь представить. Стоит допустить заминку, и Пиньон снимет все пенки — ты ошибаешься, если думаешь, что это не так. Нам нужно его опередить.
Когда Джим вернулся в полдень домой, он увидел, что их крыльцо завалено походным снаряжением, топографическими картами, жестянками консервов, фотографическим оборудованием и зелеными канистрами с питьевой водой. Ночь они провели на борту «Герхарди», качаясь на волнах. Холодно было ужасно. Профессор Лазарел и Ашблесс, словно два приятеля неразлей-вода, весь вечер напролет сидели на палубе на ветру, курили и болтали, вспоминая экспедиции и приключения прошлых лет. Профессор Лазарел заявил: тот не мерз по-настоящему, кто не побывал на полюсе. Джим поклялся себе, что ноги его на полюсе не будет. Просидев на палубе «Герхарди» с полчаса и всячески крепясь, он решил, что достаточно познакомился с холодом, и сдался. Было невозможно представить, что где-то бывает еще холоднее. Его пальцы потеряли чувствительность и одеревенели, голова под шерстяной шапкой раскалывалась от тупой боли, казалось занесенной туда ветром. Остаток вечера он читал в каюте, по опыту зная, что морская болезнь не доберется до него, если он не станет о ней думать. Около полуночи он решил предпринять еще одну вылазку на палубу.
Вокруг бота теперь клубился туман, густой, влажный и мертво-неподвижный. Ашблесс и Лазарел стояли на носу и разговаривали, звуки их голосов тонули в тумане и представлялись Джиму доносящимися из другой реальности, может быть из другого измерения, — словно он отведал один из грибов Фу Манчу и теперь погрузился в сумрачный, соседний с обычным мир. Ему казалось, что можно оттолкнуть от себя туман руками, а то и плыть в нем. Едва воображение Джима принялось за дело, ему начали чудиться всякие разные удивительные вещи — на добрую минуту он уверился, что в десятке футов за бортом бота в тумане зависла, перед тем как вернуться в океан, огромная летучая рыба, пятнистая и влажная, с глазами как бутылочные донышки.
Джим прищурился, словно на ярком солнце, решив вдруг, что тот же самый прием сработает и в темноте, и принялся вглядываться в мутный мрак. Разумеется, ничего он там не увидел — смотреть было абсолютно не на что: за бортом «Герхарди», вплоть до самого острова Каталина лежала лишь тихая вода, спокойная и маслянистая, придавленная сверху одеялом тумана. Джиму внезапно показалось, что остров этот к нему не ближе, чем ближайшая звезда. И что сейчас он смотрит в никуда, в открытый океан. Но и в том, и в другом он не усматривал ничего нового. Бот окружала белесая непроницаемая стена.
Зашептал ветер и ненадолго разогнал клубящийся туман; над ночной водой образовался длинный и поразительно чистый коридор, в котором тихо лежало полупогруженное призрачное тело — странное плавучее средство, похожее на белую субмарину с плавниками и высоким килем, происходящую, быть может, из Атлантиды и теперь затерянную в тумане. Уже через секунду гигантское облако тумана, пришедшее со стороны океана, поглотило удивительный корабль. Джим не успел даже разобрать, что случилось — ушло ли таинственное устройство под воду само или, наоборот, пучина поглотила его, но уже через несколько мгновений, когда туман рассеялся снова, никакой подводной лодки не было, только темный медленно вздымающийся океан.
Джим поспешил рассказать обо всем Лазарелу. Профессору это страшно не понравилось. Ашблесс приписал лодку игре воображения — туман и тишина, сказал он, оказывают сильное воздействие на сознание человека. Галлюцинации, наведенные туманом, в море обычное дело: корабли-призраки, водяные люди, морские чудовища, лица среди скоплений водорослей — все это порождения тумана. На палубу вышел дядя Эдвард, в теплой куртке и с трубкой в зубах. По его словам, вполне возможно, что чудовища и корабли-призраки не случайно появляются именно в тумане, может быть, туман — это часть их среды обитания, воздух их фантомного мира, просочившийся к нам и принесший с собой ночные тени и сумеречных существ.
Джим продолжал стоять на том, что он что-то видел. Был ли это призрак или нет, он сказать не мог, но что-то определенно было. Неожиданно он подумал, что будь здесь отец, он сумел бы найти всему этому приемлемое объяснение. Эта мысль показалась Джиму курьезной, но не потому, что его отец был склонен вкладывать в обычные события особенный смысл, а более всего потому, что сама эта склонность Уильяма казалась теперь ему вполне нормальной и обоснованной. Джим принялся глядеть в туманный океан, высматривая сам не зная что: то ли опять неизвестную субмарину, то ли опутанную водорослями компанию скелетов-призраков с потерпевшего крушение корабля, вечных странников подводного мира.
Лазарел сказал, что идет вниз, и дядя Эдвард к нему присоединился. Джим двинулся за ними следом, внезапно почувствовав, что кровавые и невероятные похождения Фу Манчу ему все-таки ближе странных порождений ночи, которые могут — кто знает? — воспользовавшись приливом, подобраться к ним вплотную. Кроме того, сквозь решетку вентиляции из каюты доносился густой аромат крепкого кофе — кофе, который изумительно готовил Ройкрофт Сквайрс, кофе — первого врага любых привидений, обитающих в тумане или нет. Уильям Ашблесс сказал, что еще посидит на палубе, так как эта атмосфера создавала, по его словам, настроение. Нахлобучив теплую фуражку поплотнее, он объявил, что останется «на вахте» и достал из кармана куртки блокнот и ручку. Еще через сорок пять минут, убаюканный монотонными переговорами дяди Эдварда и профессора Лазарела, Джим начал засыпать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51