Ты поймешь? – ты должен понять.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пойму, моя радость. А разве есть рояль?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. В моей комнате.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да! – ведь я еще и не был в твоей комнате, Катя!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, пусти – ты только слушай, внимательно слушай. Будешь?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты – умница. Екатерина Ивановна. Будешь слушать?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Буду – как нашу молитву.
Екатерина Ивановна быстро идет, но от двери возвращается.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Будешь? Нет, нет, ты иди на террасу.
Уходит. Георгий Дмитриевич выходит на террасу и становится, опершись плечом о столб. Луна освещает его непокрытую голову. Екатерина Ивановна играет – звуки рояля далеки и нежны. Осторожно открывается дверь, и выходит Ментиков в своем белом костюмчике. Оглядывается и на носках, стараясь не скрипеть, проходит комнату – видит на террасе Георгия Дмитриевича и в страхе замирает. Оправляет костюмчик и прическу и выходит на террасу, здоровается, на всякий случай, однако, не протягивая руки.
М е н т и к о в. Здравствуйте, Георгий Дмитриевич.
Мгновенная пауза.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Здравствуйте.
М е н т и к о в. Как изволили доехать?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Благодарю, хорошо.
Молчание.
М е н т и к о в. Слушаете?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да.
М е н т и к о в. Я также очень люблю музыку. Прекрасно играет Екатерина Ивановна. Кажется, Екатерина Ивановна была в консерватории.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет.
М е н т и к о в. Ах, значит, я ошибся.
Молчание. Ментиков достает портсигар.
Папиросочку не хотите, Георгий Дмитриевич? – у меня свои.
Молчание.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Давайте.
Оба молчат. Курят и слушают.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Мастерская Коромыслова. В большое, во всю стену, окно видны крышы города, покрытые снегом, вдали сквозь дым и легкий низкий туман тускло блестит купол Исаакия – морозный день погож и ясен.
Много дорогих материй, яркими цветными пятнами разбросанных по мебели и стенам; красивая мебель разных стилей, широкие диваны, высокое зеркало-трюмо с раздвижными боковинками.
Просторно, щедро, красиво – здесь ничего не берегут и пользуются мгновением. Коpомыслов пишет портрет Лизы: последняя в летнем платье, похожем на то, что в деревне, но сама на ту не похожа: стала старше, красивее, тоньше, но и печальнее. Сейчас своей позой и манерой держать руки Лизочка напоминает сестру, Екатерину Ивановну.
К о р о м ы с л о в. Поверните голову. Да будьте повеселей, Лизок.
Л и з а (поворачивая голову). Так? Коромыслов. Так. Еще немного. Так.
Молчание.
Вы не устали?
Л и з а. Пока еще нет. Вам надо торопиться, скоро смеркнется. У вас ужасно рано темнеет.
К о р о м ы с л о в. Да уж! Давайте болтать, Лизок. Лизок, вы помните то лето, когда я у вас жил!
Л и з а. Ах, миленький, не вспоминайте.
К о р о м ы с л о в. Почему не вспоминать?
Л и з а. Ах, миленький, не надо. Тогда я была влюблена в вас.
К о р о м ы с л о в. Что же тут плохого? Я тоже был влюблен.
Л и з а. Жалко.
К о р о м ы с л о в. Чего жалко?
Л и з а. Что теперь не влюблена.
К о р о м ы с л о в. А почему?
Л и з а. Что почему?
К о р о м ы с л о в. Почему теперь не влюблена?
Л и з а. Вы не моего романа.
К о р о м ы с л о в. А, черт! – белил нет. Отдохните, Лизок. Вам не холодно, а то платок можно? – я сейчас буду готов.
Л и з а. Нет, не холодно. А у вас и платок для дам есть?
К о р о м ы с л о в. Все есть. Эх, голубчик, как глупо, что я тогда не стал вас писать, теперь не вызовешь того, нет, пропало!
Л и з а. Ну, вы не виноваты: кто ж знал, что мы два года не увидимся и я успею состариться.
К о р о м ы с л о в. Состариться? (Смеется.) Нет, Лизок, не в этом дело и даже не в том, что я состарился… Постойте-ка, смотрите на меня так… так!.. нет… Теперь вы, пожалуй, лучше стали, но… Вам, Лизок, не жалко будет, если я этот портрет брошу и начну новый?
Л и з а. Это вам должно быть жалко, а не мне: вы работали, а мне все равно, где сидеть.
К о р о м ы с л о в. Так, так… я соображаю… все равно, где сидеть?
Л и з а. Конечно. Значит, можно встать?
К о р о м ы с л о в. Нет, посидите еще минутку… да, да. Левее немного, так. А вы можете засмеяться, Лизок, если, например, один клоун даст другому по роже?
Л и з а (смеется). Могу. Мне сейчас грустно оттого, что Алеша уехал от нас куда-то в меблированные комнаты. И я сейчас в его комнате живу, знаете?
К о р о м ы с л о в. Нет, не знаю.
Л и з а. А отчего вы так давно у нас не были? – с вами все-таки веселее. Оттого ничего и не знаете, что не бываете.
К о р о м ы с л о в. Разве давно?
Л и з а. Очень давно. Горя удивляется и меня спрашивает, а я сама не знаю. Вообще, вы какой-то таинственный, и на все у вас есть какая-то отговорка. Вы только кажетесь прямым, а на самом деле никогда прямо не говорите –правда?
К о р о м ы с л о в. Правда, Лизок, вы умница. А почему уехал Алексей?
Л и з а. То-то, что неизвестно: он говорит, да я ему не верю. Ах, как мне надоела вся эта таинственность, никто не смотрит прямо, а все в сторону, и такая скука!
К о р о м ы с л о в. Это вы верно, Лизок, все в сторону. А в театре не бываете?
Л и з а. Нет.
К о р о м ы с л о в. Отчего так резко?
Л и з а. Оттого, что надоело. Господи, каждый день посылают в театр и все еще спрашивают: вы в театре бываете? Ну, какое вам дело до того, бываю я в театре или нет? а тоже спрашиваете. И я знаю, почему это: как только что-нибудь нужно от меня скрыть, так меня посылают в театр. И мама, глупая, об этом же в письмах спрашивает -не знает, для чего у них тут театр!
К о р о м ы с л о в. Одним словом, вижу, что нам нужно разговаривать серьезно, Лизок.
Л и з а. Да пора уж!
К о р о м ы с л о в. Ну, бросим, ничего не поделаешь. Жалко, жалко… (Немного отставляет мольберт и смотрит. Лиза, повернув головку, также). Так-то, Лизочка: были вы и прошли, и уж вновь не будете той…
Л и з а. Где ты, юность знойная, ручка моя белая, ножка моя стройная…
К о р о м ы с л о в. Вот именно! А если я опять влюблюсь в вас?
Л и з а. Не цветут дважды розы на Патмосе!.. Ах, миленький, все это глупости: любовь и прочее. Можно мне потянуться? (Поднявшись на носки, не сгибая колен и откинув руки, проходит по мастерской, потягивается.) Ну, теперь серьезно.
К о р о м ы с л о в. Так вот: почему уехал Алеша? Может быть, ему действительно необходимо заниматься или… постойте, а не влюбился ли он в вас?
Л и з а. Вы опять про любовь?
К о р о м ы с л о в. Я серьезно.
Л и з а. Ну, конечно же, нет! Мы с ним жили душа в душу. Послушайте, Павел Алексеич, вы только никому не говорите: кажется, у них что-то произошло с Катей.
К о р о м ы с л о в (изумленно). С Екатериной Ивановной? Что же, поссорились?
Л и з а. Не знаю. Только что-то есть: он в последнее время избегал ее и вообще старался уходить из дому, и она просит его остаться, а он уходит.
К о р о м ы с л о в. Гм! А Георгий?
Л и з а. Что Георгий? Я не понимаю.
К о р о м ы с л о в. Нет, ничего. Так просто спросил.
Л и з а. Павел Алексеич, ведь и вы избегаете бывать у нас – отчего это? Отчего сестра Катя стала такая?
К о р о м ы с л о в. Какая?
Л и з а (тихо). Ведь вы же знаете.
Молчание.
К о р о м ы с л о в. А я все-таки дам платок: тут холодно. (Заботливо кутает в платок.)
Л и з а. Какая красивая шаль! Красное ко мне идет, в красном я похожа на испанку. Вам сколько лет, Павел Алексеич?
К о р о м ы с л о в. А что? Много.
Л и з а. Молодой ни за что не позаботился бы дать платок, хоть тут издохни.
Коромыслов тихо смеется и целует руку у Лизочки.
К о р о м ы с л о в. И пальчики холодные. И, знаете что, Лизочка: давайте-ка с вами ничего не говорить о Екатерине Ивановне. Да, да! Вы уже не девочка, и обманывать вас театром и вообще как-нибудь я не хочу, да, пожалуй, и не обманешь уже… а говорить всю правду тоже не стоит. Может быть, оно и рано, а то еще как-нибудь не так скажешь… нет, не стоит. Когда нужно будет, сами увидите.
Л и з а. Разве так страшно?
К о р о м ы с л о в. Ну, не думаю, чтобы так страшно, а не стоит. Посмотрите-ка, как Исаакий блестит!
Л и з а. А вы не знаете, что она подводит себе глаза и… румянится?
К о р о м ы с л о в. Знаю. Это многие дамы делают.
Л и з а. Отчего она стала такая? Павел Алексеич, отчего она стала такая? Мне страшно.
Молчание. Коромыслов ходит.
Если бы вы знали, какая у нас в доме тоска! Все смеются, когда ничего нет смешного, разговаривают, у Гори с утра до ночи народ, и подумаешь: вот как весело живут люди. А по правде, такая тоска, что утром с постели вставать не хочется. Начнешь одеваться, а потом вдруг подумаешь: а зачем? Стоит ли?
К о р о м ы с л о в. И давно так?
Л и з а. Не знаю, должно быть, все время. Я, когда осенью ехала сюда, так вагон толкала ногами, чтобы поскорее, а теперь думаю: дура ты, дура деревенская, куда стремилась? Да уж теперь назад не поедешь – раз приехала, так сиди.
К о р о м ы с л о в. Ну, а Георгий?
Л и з а. Ну и он тоже, не лучше других. Сам седой, сам мрачный, а нет, чтобы сказать прямо и честно, по душе – нет, тоже смеется и посылает в театр. И… ну, уж все равно: я скоро и Богу перестану молиться… я Георгия теперь не уважаю.
К о р о м ы с л о в. Это же за что?
Л и з а (мрачно). Не скажу. Вы сами знаете прекрасно. Боже мой, какие все люди лгуны, как они притворяются и постоянно хотят обмануть. Нате ваш платок!
К о р о м ы с л о в. Да ведь холодно, чудачка.
Л и з а. Нисколько мне не холодно. Нате! Не хочу вашего платка. Какие у вас женщины бывают, и вы всем даете этот платок укрываться – противность какая! И Катя лучше вас всех, хоть вы и жалуетесь, что она красится. Если бы вам можно было, вы тоже бы красились… смешно? Ну и глупо.
Коромыслов смеется. За дверью голоса, и нарядная горничная, впускает Е к а т е р и н у И в а н о в н у, в черной бархатной шубке, вуали и шляпе, и М е н т и к о в а – последний без верхнего платья.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Здравствуйте, детки! Как тут у вас весело. Не целуйте руку в перчатке, Павел Алексеевич, я не люблю, когда целуют в перчатке.
К о р о м ы с л о в. Раздевайтесь, Екатерина Ивановна.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вы думаете? Нет, не стоит, я ненадолго. Или снять? Ну, хорошо, пальто снимите, а шляпу не надо, с ней так долго возиться. Отчего ты такая красная, Лизочка.
Л и з а. Я не красная.
М е н т и к о в. Павел Алексеевич, вы не пробовали писать Екатерину Ивановну в шубке и вуали?
К о р о м ы с л о в. Не пробовал. Чего хотите, Екатерина Ивановна, – чаю, фруктов, вина?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ничего не хочу.
Л и з а. А у вас все есть?
К о р о м ы с л о в. Все, Ментиков, положите, пожалуйста.
М е н т и к о в (принимая шубку и отыскивая для нее место). Если бы я был художником, я написал бы Екатерину Ивановну именно такою. Я здесь положу.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. А портрет – послушайте! Вы его повернули, вы не хотите показывать?
К о р о м ы с л о в. Нет, не стоит смотреть. Не удался.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ну, пожалуйста!
К о р о м ы с л о в. Нет, дорогая, нет. Вы откуда это ко мне пожаловали?
Ментиков, как человек знающий, уже добыл где-то в углу папку и рассматривает этюды, прицениваясь глазом. Коромыслов искоса следит за ним.
М е н т и к о в. Мы исполняли поручение Георгия Дмитриевича.
Издали глухо доносится звонок телефона.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, отвозили какую-то бумагу в Думу. Георгий теперь так много работает, что я начинаю бояться за его здоровье, хотя бы вы его убедили…
Входит горничная.
Г о р н и ч н а я. Павел Алексеевич, вас просят к телефону.
К о p о м ы с л о в. Иду. Простите, я одну минуту. (Быстро выходит, бросив подозрительный взгляд на Ментикова).
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ты давно здесь, Лиза? Лиза, тебе письмо от Алеши.
Л и з а. Где же оно?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Дома, конечно! А ты уж в нетерпении – ах, эти влюбленные!
Л и з а. Мы не влюбленные.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да? Вы что смотрите, Аркадий Просперович? – какая прелесть!
Заглядывает мельком через плечо и отходит. Возвращается Коромыслов.
Что-нибудь интересное?
К о р о м ы с л о в. Так, знакомый один.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. А не знакомая? – нет, нет, я шучу. Послушайте: что я хотела сказать? Да: отчего вы не приезжаете к нам? Георгий каждый день о вас спрашивает.
К о р о м ы с л о в. Работаю, дорогая, работаю.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. И пьете?
К о р о м ы с л о в. Пью я по ночам. Эй, Ментиков, Аркадий Просперович, вы смотрите, как-нибудь нечаянно моего рисунка не захватите!
М е н т и к о в (смеется). Какая клевета на невинного человека! Но что правда, то правда: вот этот рисуночек я у вас непременно попрошу.
К о р о м ы с л о в. Какой еще? Нет уж, голубчик, оставьте. Вы знаете, у этого господина подобралась уже целая коллекция моих вещей.
М е н т и к о в. Да ведь маленький! Ну, чего вам стоит.
К о р о м ы с л о в. А того стоит, что денег.
М е н т и к о в. Другой напишете!
К о р о м ы с л о в. Ну, давайте, давайте, разорвете! Да и папку я закрою, а то соблазн, я вижу… (Закрывает и прячет папку.)
М е н т и к о в. Эх!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пожалуйста, без ваших вздохов, Аркадий Просперович: раз не дают, значит, нельзя. Послушайте:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10