- Нет, но будут, - прервал его Говард. - Сейчас мы именно этим занимаемся. Ладно, когда мне ждать твой отчет, Лук?
- Я мог бы начать сегодня, но Джин сказала, у тебя есть для меня еще одно маленькое путешествие.
- Что? Ах да, я забыл. Извини, больше послать некого. Кемпсон и Олдридж пишут отчеты, Макрэ и Нолан на севере. Ты один остаешься.
- Все в порядке, я не против. В чем проблема?
- По другую сторону за Лондоном есть охранная зона. Там появились крысы, но обычные средства на них не действуют. Вроде, говорят, беспокоиться пока еще не из-за чего, но по закону они обязаны были доложить, вот и доложили. Я бы хотел, чтобы ты поехал туда прямо сегодня.
- Ты хочешь сказать, что это я должен там все обследовать? А местный совет на что?
- Боюсь, придется тебе. Лондон все еще считается опасной зоной, и в нашем контракте с министерством есть пункт, по которому мы обязаны посылать своих экспертов, если какие-то проблемы возникают в пределах тридцати миль.
- Почему же они не позвали нас до того, как начали применять яды? - с раздражением спросил Леманн. - Вот так все и началось. Любители не знали, какую надо давать дозу ворфарина, а крысы тем временем успели к нему приспособиться.
- Они не считали это чем-то важным. И сейчас не считают. Просто хотят обезопасить на всякий случай.
- Так где же эта охраняемая территория? - спросил Пендер. - Что-то я о такой не слышал вблизи Лондона.
- Есть такая, - ответил Говард. - Зеленый пояс. Лес, который начинается где-то на окраине Восточного Лондона. Эппинг-форест.
Глава 3
Преподобный Джонатан Мэттьюз смотрел, как два человека закапывают могилу, и еще раз мысленно помолился за усопшую. У него был не совсем обычный приход, в основном состоящий из лесных жителей, хотя и это не очень точно, потому что всего несколько человек работали в самом лесу. Огромный лес со всех сторон был окружен городом из кирпича и бетона. Меньше чем в десяти милях располагался центр города, где можно было найти заработок получше. Однако самые стойкие еще оставались работать на земле, всего несколько разобщенных семей, которые за свой тяжелый труд получали слишком малое вознаграждение. Некоторые лесничие и их семьи тоже посещали его церковь на Хай-Бич, и он был благодарен им за покровительство. Они жили сами по себе, эти лесные попечители, как ему нравилось называть их, - суровые мужчины, почти все придерживающиеся едва ли не викторианских обычаев, чья привязанность к лесу и его обитателям была достойна самого большого уважения. Он чувствовал, что их суровость - это суровость самой природы, результат их пребывания вне дома в любую погоду и постоянной борьбы за жизнь леса, несмотря на его расположение, но это понимали немногие.
Церковь Невинных Младенцев насчитывала немало лет, и ее стены из серого камня нуждались в срочном ремонте. Маленькая, окутанная очарованием древности, она редко заполнялась даже наполовину. Преподобный Мэттьюз был тут викарием больше лет, чем давал себе труд помнить, и теперь очень горевал из-за потери такой благочестивой прихожанки, какой была миссис Уилкинсон. Даже в семьдесят шесть лет она оставалась одной из его самых активных прихожанок, никогда не пропускала воскресную службу и утренние службы тоже, а уж трудилась она даже в последние годы на благо церкви и прихода как истинная христианка.
На похоронной церемонии час назад присутствовало много народу, потому что миссис Уилкинсон все очень любили, однако теперь на кладбище при церкви оставались лишь он да еще два могильщика. Их лопаты легко входили в кучу земли возле открытой могилы, и комья земли с глухим стуком падали на гроб, вызывая дрожь в худеньком теле викария. Музыка конца. Это был конец земной жизни, и, что бы он сам ни говорил пастве о великолепной жизни потом, страх терзал его.
Сомнения появились недавно. Когда-то его вера была непоколебима так же, как любовь к человечеству. А теперь, когда его собственная жизнь приближалась к концу, даже если Бог подарит ему еще пять или пятнадцать лет, его мысли путались. Он думал, что понимает или, по крайней мере, принимает жестокость мира, но чем слабее становилось его тело, тем слабее становилась вера. Говорят, человек одолел еще одну ступень цивилизации, но жестокость никуда не девалась и даже приняла еще более отвратительные формы, чем раньше. Его собственные испытания были уже позади, но они не укрепляли его дух, а, наоборот, постепенно разрушали его, делая его все более ранимым и беззащитным. Часто измученные прихожане спрашивали его, как Бог допускает такое. А он отвечал, что никто не знает путей Господа, которые в конце концов ведут к справедливости, и люди утешались немного, да и сам он тоже немного утешался.
Такие, как миссис Уилкинсон и его дорогая покойная жена Дороти, несомненно, будут вознаграждены, ибо они были хранительницами еще не совсем исчезнувшей доброты. Однако тяжелые удары земли по дереву почему-то принизили идеал, наверное, потому что придавали смерти еще большую реальность. А что, если Бог в самом деле не такой, как они думают? Он провел рукой по мгновенно взмокшему лбу. Прихожане ничего не должны знать о его сомнениях. Им нужна его твердость. И он боролся с ними втайне от других, преодолевая их в молитве. Годы берут свое. В этом все дело. Нет, он восстановит свою прежнюю веру и заставит умолкнуть греховные сомнения. И очень скоро. Прежде, чем умрет.
Могильщики уже кончали работу и тяжело дышали от усталости. Он отвернулся, не желая больше смотреть на чернеющее углубление - печать смерти на земле, и обвел взглядом покойное, залитое солнцем кладбище. Шорох листьев действовал на него гораздо лучше, чем шум, производимый работой могильщиков. Однако он продолжал пребывать в угнетенном состоянии духа и подумал, не это ли влияет сегодня на его восприятие леса. Викарий никак не мог отделаться от ощущения, что за ним наблюдают. Может, сказывается переутомление? Может, поэтому ему кажется, что дюжина глаз следит за ним из-за деревьев, словно раздевает его и заглядывает в самую глубину его неправедного "я"?
Он помахал головой, желая избавиться от неприятного ощущения, пока оно не сломило его волю. И все-таки в последнее время лес переменился. Никто из его прихожан не говорил ему об этом, но он-то видел странные глаза лесничих. Замечал, как внимательно они вглядываются в подлесок.
Он смотрел вдаль и хотел заглянуть еще дальше. Кто-то там есть? Да нет, это ветер. Он должен покончить со своими дурными мыслями, взять себя в руки. Эппинг-форест и его обитатели - вот его жизнь. Он любит лес. Но почему он вдруг показался ему опасным?
* * *
Брайан Моллисон, широкоплечий, с крепкой грудной клеткой и мощными бедрами мужчина сорока лет, ненавидел свою мать и питал отвращение к детям, которых ему приходилось учить. Если бы он женился - если бы его мать позволила ему жениться, - он бы, наверное, сумел избавиться от своих проблем. Любовь и сексуальное удовлетворение смягчили бы или, по крайней мере, отвлекли бы его от патологических наклонностей. А может, и нет.
Это началось, когда он был еще подростком, но ему удавалось хранить свою тайну от окружающих. Лучше всего были укромные уголки, куда редко заходили люди и где ему не грозила никакая опасность. Шли годы, и в конце концов он понял, что этого ему уже недостаточно. Чего-то не хватало. Потом он понял, чего именно. Опасности. Или, точнее, возбуждения от ощущения опасности.
Проблема заключалась в том, что ему нравилось обнажать свое тело, или, опять же точнее, гениталии. Сначала его совершенно удовлетворяло делать это на природе в укромных местечках, но показывать себя людям оказалось куда более возбуждающим. Он обнаружил это в один прекрасный день в новой школе, куда был назначен учителем физкультуры. Его мать - глупая корова - забывала следить за резинками в его спортивных костюмах, и, когда он показывал мальчикам (дело было в мужской школе), как надо кувыркаться в воздухе, приземляясь на корточки, тридцать раз без остановки, штаны у него упали до колен, к великой радости учеников. Наверное, это стало началом, по крайней мере, в этой школе, но на ребят он тогда здорово накричал. Правда, он не столько рассердился, сколько хотел скрыть смущение, потому что понял, натянув штаны, что испытал неизвестное ему до тех пор наслаждение. Ну что ж, не стоило жалеть о случившемся. Продолжал он злобствовать или были другие причины, неизвестно, но в школе его очень не любили, и, если бы не его мать, его вообще бы никто не любил.
Все годы он был очень осторожен, потому что дорожил своей работой, позволявшей ему обеспечивать себя и больную мать - слабоумную суку, а малейший намек на нечто сомнительное означал немедленный конец его карьеры. Но он-то не считал, что совершает нечто сомнительное. Просто ему это нравилось.
Он едва не терял сознание от наслаждения, когда в своем широченном пальто с бездонными карманами влезал в набитый вагон метро в час пик. От одной мысли, что лишь тонкий слой материи отделяет его возбужденный член от женского тела, притиснутого к нему, у него подгибались колени. Ему только надо было очень следить за своим дыханием. Женщины всегда понимали, что происходит, да и вряд ли это железное прикосновение можно было спутать с чем-то еще. Они обычно краснели от смущения и старались отойти подальше на следующей остановке или обращали на него уничтожающий взгляд, который он стойко выдерживал. Суровое выражение лица, коротко подстриженные волосы, тяжелая челюсть, покривленный на занятиях боксом нос всегда помогали ему выходить победителем. Не так-то легко было с ним справиться.
Любил он и кинотеатры, где сидел в темноте с расстегнутыми штанами, положив на колени пальто, которое был готов отодвинуть в любую подходящую минуту.
Общественные туалеты его не устраивали. Правда, он делал попытки постоять там над писсуаром, держась за пенис, но присутствие других мужчин, занятых тем же самым, кто бы они ни были, мешало ему. К тому же раза два к нему подъезжали, и он отчаянно испугался.
На вокзалах тоже было неплохо, если ему случалось отыскать где-нибудь в пустынном местечке одинокую женщину. Ужасно приятно было стоять перед ней и наблюдать, как она каменеет от страха, а потом медленно расстегивать пальто - с этим вообще ничто не могло сравниться. Конечно, потом он быстро исчезал, но за все приходится платить. Да и сердце надо было успокоить.
А вот в электричке он больше ни за что не осмелится. Одно время все шло хорошо. Он переходил из вагона в вагон на остановках, пока не набредал на такой, где сидела одинокая женщина. Они всегда замирали на своем месте, а он спрыгивал на следующей остановке, прежде чем, опомнившись, они успевали поднять шум. Но одна дура испугалась и устроила грандиозную истерику. Несмотря на его мольбы, она дернула стоп-кран, и, хотя он упал на нее, когда поезд начал замедлять ход, ему не удалось ее успокоить. Она совсем сошла с ума от страха. Ее вопли до сих пор стоят у него в ушах. Господи, неудивительно, что их убивают.
Пришлось ему прыгать с поезда, и он ободрал себе все коленки в темноте. Хорошо еще, что не попал под встречный поезд. Ему повезло, но домой он добирался чертовски долго, потому что не посмел сесть в электричку. После этого он две недели не выходил из дому. Так она его напугала. Старая дура вконец извела его своим нытьем, еще хотела позвать врача, решила, что он заболел, но он сказал ей, что всего лишь упал, отлежится несколько дней, и все будет в порядке.
Когда же его выздоровление затянулось больше чем на неделю, она опять принялась изводить его своим ворчанием, и он с радостью вернулся к работе. Удивительно, где эта слабая женщина находила силы для безостановочного словоизвержения. А иногда ему приходило в голову: уж не подозревает ли она чего? В последнее время он ловил на себе какие-то непонятные взгляды. Да нет, откуда ей знать? Ведь он всегда был очень осторожен и сам замывал подкладку пальто после каждого приключения. Просто она стареет и дряхлеет. В этом все дело. Боится, что он оставит ее одну.
Тот случай заставил его быть еще более осторожным, чем раньше, и избегать таких мест, где он мог оказаться в ловушке. И он полюбил Эппинг-форест.
Он никак не мог понять, почему не приходил сюда прежде, ведь это так естественно. Здесь было много укромных местечек, где взрослые дуры прогуливали собачек, девушки катались на лошадях, мальчишки играли в футбол и было где спрятаться: хочешь - в высоком и густом подлеске, хочешь - за деревьями. Конечно, постоянно приходилось быть начеку, чтобы не попасться на глаза лесничим, не всегда носившим униформу, да и полицейские машины не обходили эти места своим вниманием. Однако мужчина в спортивном костюме вряд ли мог вызвать тут подозрение. Лучше места не придумаешь, просто рай для таких, как он. Да и для здоровья полезно.
Он вылез из машины, побитого «Морриса-1100», прямо возле главной дороги, и вся поездка от их маленького домика с терраской в Лейтонстоуне заняла не больше десяти минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32