Она рассказывала мне о своем прошлом, и ее рассказы связывали и тем самым объясняли мои разрозненные воспоминания, так что мне казалось, будто я давно уже все знал. И, однако, я ничего не знал и ни о чем не догадывался, разве что порой мелькало какое-нибудь подозрение.
Теперь я понял, какой отпечаток наложила жизнь на характер Беатрисы. Она говорила мне о своих девичьих годах.
— Мы были бедны, но с претензиями и энергичны. Мы изворачивались, чтоб прилично одеваться, кормились у чужого стола. Мне нужно было выйти замуж. Но подходящей партии не находилось. Мне никто не нравился.
Она помолчала.
— Потом появился Кэрнеби.
Я сидел неподвижно. Теперь она говорила, опустив глаза и слегка касаясь пальцем воды.
— Все так надоедает, надоедает безнадежно. Бываешь в огромных роскошных домах. Богатство, наверно, такое, что и не измерить. Стараешься угодить женщинам и понравиться мужчинам. Нужно одеваться… Тебя кормят, занимаешься спортом, у тебя масса свободного времени. И этим свободным временем, простором, неограниченными возможностями, кажется, грешно не воспользоваться. Кэрнеби не такой, как другие мужчины. Он выше… Они играют в любовь. Все они играют в любовь. И я тоже играла… А я ничего не делаю наполовину.
Она остановилась.
— Ты знал? — спросила она, взглянув на меня в упор.
Я кивнул.
— Давно?
— В те последние дни… Право, это не имело значения. Я удивился немного…
Она спокойно смотрела на меня.
— Котоп знал, — сказала она. — Чутьем знал. Я чувствовала это.
— Наверно, раньше это имело бы огромное значение, — начал я. — Но теперь…
— Ничего не имеет значения, — договорила она за меня. — Мне казалось, я обязана тебе сказать. Я хотела, чтоб ты понял, почему я не вышла за тебя замуж… с закрытыми глазами. Я любила тебя, — она остановилась, — любила с той минуты, когда поцеловала в папоротнике. Только… я забыла.
И вдруг она уронила голову на руки и разрыдалась.
— Я забыла… я забыла… — сказала она, плача, и умолкла.
Я ударил веслом по воде.
— Послушай! — сказал я. — Забудь опять. Стань моей женой. Видишь, я разорен.
Не глядя на меня, она покачала головой.
Мы долго молчали.
— Будь моей женой, — прошептал я.
Она подняла голову, откинула локон и бесстрастно сказала:
— Я бы очень этого хотела. Ничего, зато у нас были эти дни. Ведь чудесные были дни… Правда, для тебя тоже? Я не скупилась, я давала тебе все, что могла дать. Это ничтожный дар… хотя сам по себе он, может быть, значит много. Но теперь мы подходим к концу.
— Почему? — спросил я. — Будь моей женой! Почему мы оба должны…
— Ты думаешь, у меня хватит мужества прийти к тебе и остаться с тобой навсегда… когда ты беден и работаешь?
— А почему нет? — сказал я.
Она серьезно взглянула на меня.
— Ты в самом деле так думаешь?.. Что я могу? Разве ты не понял, какая я?
Я медлил с ответом.
— Я никогда по-настоящему не собиралась стать твоей женой, — сказала она твердо. — Никогда. Я влюбилась в тебя с первого взгляда. Но когда я думала, что ты идешь в гору, я сказала себе, что не выйду за тебя. Я томилась от любви к тебе, и ты был такой глупенький, что я чуть было не решилась на это. Но я знала, что недостойна тебя. Разве я жена для тебя? У меня дурные привычки, дурные знакомства, я запятнанная женщина. Какая от меня польза, кем я была бы для тебя? И если я не гожусь в жены богатому человеку, то уж, конечно, бедняку и подавно. Прости, что я рассуждаю в такую минуту, но мне хотелось сказать тебе об этом когда-нибудь…
Она замолчала, увидя мой нетерпеливый жест. Я привстал, и каноэ закачалось на воде.
— Мне все равно, — сказал я. — Я хочу, чтоб мы поженились, чтоб ты была моей женой!
— Не надо, ты только все испортишь… — возразила она. — Это невозможно!
— Невозможно!
— Подумай! Я не умею даже сама причесываться. Или, может быть, ты собираешься нанять мне горничную?
— Боже мой! — воскликнул я, совсем сбитый с толку. — Неужели ты ради меня не научишься причесываться? Ты хочешь сказать, что можешь любить и…
Она протянула ко мне руки.
— Ты только все испортишь! — воскликнула она. — Я дала тебе все, что у меня есть, все, что могу. Если бы я могла стать твоей женой, будь я достойна тебя, я сделала бы это. Но я избалована и разорена, и ты тоже, милый, разорен. Когда мы только влюбленные — все хорошо, но, подумай, какая пропасть между всеми нашими привычками и взглядами на вещи, воспитанием и желаниями, когда мы не только влюбленные. Подумай об этом. Впрочем, не надо думать об этом! Пока что не надо об этом думать. Мы украли у жизни несколько часов. И еще несколько часов мы можем быть вместе!
Она вдруг опустилась на колени, и ее темные глаза заискрились.
— Пускай каноэ перевернется! — воскликнула она. — Если ты скажешь еще одно слово, я поцелую тебя. И пойду ко дну, обняв тебя. Я не боюсь. Ни капельки не боюсь. Я умру с тобой вместе. Выбери смерть, и я умру с тобой, не раздумывая! Послушай! Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя. И только потому, что люблю тебя, я не хочу опуститься, не хочу, чтобы жизнь у нас была тусклая, грязная. Я дала все, что могла. И получила все, что могла… Скажи, — и она подвинулась ближе, — была я для тебя как сумерки, как теплые сумерки? И очарование еще осталось? Послушай, как капает вода с твоего весла, взгляни на мягкий вечерний свет в небе. Пускай каноэ перевернется. Обними меня. Мой любимый, обними меня! Вот так.
Она притянула меня к себе, и наши губы слились в поцелуе.

И еще раз я просил ее стать моей женой.
Это было последнее утро, которое мы провели вместе; мы встретились очень рано, еще до восхода солнца, зная, что должны расстаться. В тот день не сияло солнце. Небо хмурилось, утро было прохладное, на землю падал ясный, холодный, безжизненный свет. Воздух был пронизан сыростью, и казалось, вот-вот польет дождь. Когда я думаю об этом утре, я всегда представляю себе сероватую золу, смоченную дождем.
Изменилась и Беатриса. Ее движения утратили упругость; впервые мне пришло на мысль, что когда-нибудь и она состарится. Она была теперь такой, как и все люди, голос ее и облик утратили мягкость, ушло сумеречное очарование. Я видел все это очень ясно, и жалел об этих переменах, и жалел Беатрису. Но любовь моя ничуть не изменилась, ни капельки не стала меньше. И после того как мы обменялись несколькими вымученными фразами, я снова взялся за свое.
— Выйдешь ты наконец за меня замуж? — с глупым упрямством воскликнул я.
— Нет, — сказала она, — я буду жить, как жила прежде.
Я просил ее выйти за меня через год. Она покачала головой.
— Наш мир отзывчив, — оказал я, — хоть он и принес мне столько бед. Я знаю теперь, как надо вести дела. Если бы я трудился для тебя, я стал бы через год преуспевающим человеком…
— Нет, — перебила она, — скажу прямо, я возвращаюсь к Кэрнеби.
— Но погоди!
Я не рассердился. Не почувствовал ни укола ревности, ни обиды, даже самолюбие мое не было уязвлено. Я чувствовал лишь тоскливое одиночество, чувствовал, как безнадежно мы не можем понять друг друга.
— Послушай, — сказала она, — я не спала всю ночь, все эти ночи. Я думала об этом… каждую минуту, когда мы не были вместе. Я говорю не сгоряча. Я люблю тебя. Люблю. Я могу повторять это тысячи раз. Но все равно…
— До конца жизни вместе, — сказал я.
— Тогда мы не будем вместе. Теперь мы вместе. Теперь мы были вместе. Мы полны воспоминаний. Мне кажется, я никогда ничего не смогу забыть.
— И я не забуду.
— Но на этом я хочу кончить. Понимаешь, милый, иного выхода нет.
Она посмотрела на меня, в лице ее не было ни кровинки.
— Все, что я знаю о любви, все, о чем я мечтала, что когда-либо знала о любви, я отдала тебе в эти дни. Ты думаешь, мы могли бы жить под одной крышей и все так же любить друг Друга? Нет! Для тебя я не могу повторяться. Ты получил лучшее, что есть во мне, всю меня. Разве ты бы хотел, чтобы после этого мы виделись где-нибудь в Лондоне или в Париже, таскались по жалким портнихам, встречались в cabinet particulier?
— Нет, — сказал я. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я хочу, чтобы ты вместе со мной вела эту игру, которая называется жизнью, как подобает честной женщине. Будем жить вместе. Будь моей женой и верной спутницей. Рожай мне детей.
Я смотрел на ее бледное, искаженное лицо, и мне казалось, что ее еще можно убедить. Я подыскивал слова.
— Боже мой! — воскликнул я. — Но ведь это — малодушие. Беатриса, это глупо! Неужели ты испугалась жизни? Пусть кто угодно, но не ты. Не все ли равно, что было и чем мы были? Мы здесь, и перед нами весь мир! Вступи в него чистая и обновленная со мною вместе. Мы завоюем его! Я не такой уж слепо влюбленный простак и честно скажу тебе, если увижу, что ты ошибаешься, я все сделаю, чтоб устранить наши разногласия. Я хочу лишь одного, только одно мне нужно: чтобы ты была со мной всегда, всегда со мной. Этот наш короткий роман… это только роман. Это лишь частица нашей жизни, эпизод…
Беатриса покачала головой и резко остановила меня.
— Это все, — сказала она.
— Нет, не все! — запротестовал я.
— Я благоразумнее тебя. Куда благоразумнее.
Она посмотрела на меня, в глазах ее стояли слезы.
— Хорошо, что ты сказал мне это, — я хотела, чтоб ты так сказал. Но ведь это вздор, милый. Ты сам знаешь, что вздор.
Я хотел было продолжать с тем же пафосом, но она не стала слушать.
— Все это ни к чему! — почти с раздражением воскликнула она. — Этот жалкий мир сделал нас… такими. Неужели ты не видишь, неужели не видишь… что я такое? Я умею дарить любовь и быть любимой, вот это я умею! Не осуждай меня, милый. Я отдала тебе все, что у меня есть. Будь у меня что-нибудь еще… Я мысленно пережила это все снова и снова… Все обдумала. Сегодня утром у меня болит голова, болят глаза. Свет погас во мне, и я совсем больна и очень устала. Но я говорю истину — горькую истину. Какая я тебе помощница, какая жена, какая мать твоим детям? Я испорчена, избалована богатой, праздной жизнью, все мои привычки дурные и склонности дурные. Мир устроен дурно. Богатство может так же погубить человека, как и бедность. Разве я не пошла бы за тобой, если бы могла, если б не знала заранее, что свалюсь, буду еле волочить ноги уже на первой полумиле пути? Я проклята! Проклята! Но я не хочу навлечь проклятие на тебя. Ты сам знаешь, какая я! Знаешь. Ты слишком чист и бесхитростен, чтобы не знать правды. Ты стараешься идеализировать и бодришься, но ты знаешь правду. Я просто дрянцо — проданная и погибшая. Я… Ты думаешь, милый, что я вела себя дурно, но ведь все эти дни я вела себя как нельзя лучше… Ты не понимаешь, потому что ты мужчина. Уж если женщина испорчена, она испорчена безвозвратно. Она грязна насквозь. Она человек погибший.
Беатриса шла и плакала.
— Ты глупец, что зовешь меня, — сказала она. — Ты глупец, что зовешь меня… Это не годится ни для меня, ни для тебя. Мы сделали все, что могли. Это романтика, не больше…
Она смахнула слезы и посмотрела на меня.
— Разве ты не понимаешь? — настаивала она. — Разве ты не знаешь?
С минуту мы молча смотрели друг на друга.
— Да, — сказал я. — Знаю.
Мы оба долго молчали; мы шли медленно, печально, стараясь отдалить разлуку. Когда мы, наконец, повернули к дому, Беатриса опять заговорила.
— Ты был моим, — сказала она.
— Ни бог, ни дьявол не могут изменить этого, — отозвался я.
— Я хотела… — продолжала она. — Я разговаривала с тобой по ночам, придумывала речи. Теперь, когда я хочу их произнести, у меня скован язык. Но мне кажется, что минуты, когда мы были вместе, сохранятся на всю жизнь. Настроение и чувства приходят и уходят. Сегодня мой свет погас…
По сей день я не могу вспомнить, сказала ли она, или мне померещилось, что она сказала «хлорал». Может быть, подсознательно ставя диагноз, я вбил себе это в голову. Может быть, я жертва какой-нибудь странной игры воображения, намек на такую возможность мелькнул и застрял у меня в памяти. Как бы то ни было, слово это живет в памяти, как будто выведенное огненными буквами.
Наконец мы подошли к калитке дома леди Оспри; начало моросить.
Беатриса протянула мне руки, и я взял их в свои.
— Все, что у меня было… так, как оно было, — твое, — сказала она усталым голосом. — Ты не забудешь?
— Никогда.
— Ни одного прикосновения, ни одного слова?
— Да.
— Не забудешь, — сказала она.
Мы молча смотрели друг на друга, и лицо ее было бесконечно усталым и печальным.
Что я мог сделать? Что тут можно было сделать?
— Я бы хотел… — сказал я и запнулся.
— Прощай.

Эта встреча должна была быть последней, но мне суждено было увидеть Беатрису еще раз. Спустя два дня, не помню уже по какому делу, я был в «Леди Гров» и шел обратно к станции, вполне уверенный, что Беатриса уехала, и вдруг встретил ее — она появилась верхом на коне вместе с Кэрнеби, совсем как в тот день, когда я увидел их впервые. Встреча произошла совершенно неожиданно. Беатриса проехала мимо, почти не обратив на меня внимания; ее черные глаза глубоко запали на бледном лице. Увидев меня, она вздрогнула, вся как-то окаменела и кивнула головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62