– Я не желаю этого знать, – отозвалась она после небольшой паузы.
– Кроме того… – продолжал он.
– Да?
– Вы говорили миссис Бантинг… – Ему пришло в голову, что он пересказывает сплетни, но было уже поздно.
– Ну?
– Что-то о душе.
Она ответила не сразу. Он взглянул на нее и увидел у нее в глазах улыбку.
– Мистер Мелвил, – спросила она с невинным видом, – а что такое душа?
– Ну, это… – с готовностью начал мой троюродный брат и умолк.
– Душа – это… – начал он снова и стряхнул с сигареты воображаемый пепел.
– Душа… – повторил он и взглянул на Паркер.
– Душа – это, знаете ли… – сказал он и поглядел на Морскую Даму с видом человека, который пытается осторожно и взвешенно ответить на трудный вопрос.
– Если уж на то пошло, – сказал он, – это довольно сложно объяснить…
– Тому, у кого ее нет?
– Кому угодно, – сказал мой троюродный брат Мелвил неожиданно для самого себя.
Некоторое время он размышлял, не спуская с нее глаз.
– К тому же вы прекрасно знаете, что такое душа, – добавил он.
– Нет, – ответила она, – не знаю.
– Знаете не хуже, чем я.
– Да, но это может быть совсем не то.
– Вы явились сюда, чтобы обрести душу.
– А может быть, мне она и не нужна. Почему, если у кого-то ее нет…
– Ах, вот что! – Мой троюродный брат пожал плечами. – Но на самом деле, знаете ли… Это просто слишком общее понятие, потому его так трудно объяснить.
– У всех есть душа?
– У всех.
– Кроме меня?
– Я в этом не уверен.
– А у миссис Бантинг?
– Безусловно.
– А у мистера Бантинга?
– У всех.
– А у мисс Глендауэр?
– И еще какая.
Морская Дама погрузилась в раздумье. Потом она неожиданно спросила:
– Мистер Мелвил, а что такое слияние душ?
Мелвил от неожиданности сломал свою сигарету и отшвырнул ее в сторону. Возможно, ее слова пробудили у него какие-то воспоминания.
– Это сверх того, – сказал он. – Это как украшение, росчерк… А иногда это то же самое, что послать слугу отнести визитную карточку – вместо того, чтобы самому нанести визит.
Разговор оборвался. Он сидел в замешательстве, подыскивая слова, чтобы высказать то, что было у него на уме. Вполне возможно, он не слишком хорошо представлял себе, что бы это могло быть. Морская Дама оставила попытки понять его и перешла к тому, что интересовало ее непосредственно:
– Как вы думаете, у мисс Глендауэр с… мистером Чаттерисом…
Мелвил поднял на нее глаза. Он заметил, что она запнулась, произнося это имя.
– Безусловно, – ответил он. – Это как раз то, что должно происходить между ними. Потом он спросил:
– Чаттерис?
– Да, – ответила она.
– Я так и думал, – сказал Мелвил.
Морская Дама серьезно смотрела на него. Они вглядывались друг в друга, чувствуя, что между ними возникла небывалая до тех пор близость. И тут Мелвил все понял. Его осенила мысль, которая, казалось бы, давно уже должна была прийти ему в голову. Он ощутил какую-то непонятную досаду и произнес дрогнувшим голосом, в котором звучало обвинение:
– Вы хотите говорить о нем.
Она по-прежнему очень серьезно кивнула.
– Ну, а я не хочу. – И он продолжал уже другим тоном:
– Но буду, если вы хотите.
– Я так и знала.
– О, вы все прекрасно знаете, – сказал Мелвил, обнаружив, что погасшая сигарета валяется рядом, и мстительно раздавив ее каблуком.
Она ничего не ответила.
– Ну? – спросил Мелвил.
– Впервые я увидела его, – сказала она извиняющимся тоном, – несколько лет назад.
– Где?
– В южных морях – у островов Тонга.
– Так вы ради него явились сюда? На этот раз ее ответ прозвучал вполне убедительно.
– Да, – призналась она.
– Он недурен собой, – сказал Мелвил, стараясь сохранять беспристрастие. – Хорошо сложен и вполне порядочен. Вполне. Но я не понимаю, зачем вам… А вас он видел? – спросил он неожиданно.
– О нет.
И своим видом, и тоном Мелвил постарался показать, что придерживается самых широких взглядов.
– Не понимаю, зачем вы явились сюда, – сказал он. – И что вы намерены делать. Видите ли, – продолжал он с таким видом, словно вдруг вспомнил какое-то мелкое, но существенное препятствие, – существует еще мисс Глендауэр.
– А она существует?
– Разве нет?
– В этом-то все дело, – сказала она.
– И кроме того, знаете ли, в конце концов зачем вам…
– Я согласна, что это безрассудство, – ответила она. – Но при чем здесь рассудок? Все это иллюзия…
– Для него?
– Откуда мне знать, как к этому относится он? Это-то я и хочу узнать.
Мелвил снова посмотрел ей прямо в глаза.
– Знаете, вы ведете нечестную игру, – сказал он.
– По отношению к ней?
– Ко всем.
– Почему?
– Потому что вы бессмертны – и ничем не обременены. Потому что вы можете делать все, что вам вздумается, – а мы не можем. Не знаю почему, но не можем. Мы, наделенные недолгой жизнью и крохотными душами, которые стараемся спасти или погубить, с головой погружены в свои мелкие заботы. А вы, порождение стихии, приходите, чтобы поманить кого-то пальцем…
– Стихия имеет свои права, – сказала она и добавила:
– Стихия, знаете ли, есть стихия. Не забывайте об этом.
– Иллюзия?
– Конечно. Всякое стихийное начало – иллюзия. Все эти химические начала, эти элементы ваших химиков…
– Да?
– Все это иллюзия. И ничего другого не существует. – И она продолжала:
– Все, из чего слагается ваша жизнь, та жизнь, которой, как вам кажется, вы живете, все эти ничтожные дела, которые представляются вам такими важными, все эти крохотные заботы, все эти мелкие повседневные обязанности, все эти запреты, которые вы сами себе внушили, – все это фантазии, овладевшие вами так прочно, что вы уже не можете их стряхнуть. Не смеете, не должны, не можете. Нам, тем, кто за вами наблюдает…
– Вы наблюдаете за нами?
– О да. Мы за вами наблюдаем, и иногда мы вам завидуем. Не только тому, что у вас есть сухой воздух, и солнечный свет, и тень от деревьев, и ощущение свежего утра, и множество приятных вещей, – но и тому, что у вашей жизни есть начало и конец… Тому, что вы знаете о неизбежности конца.
Потом она снова вернулась к тому, с чего начала:
– Но вы так ограниченны, так связаны! Вы так плохо используете тот короткий миг, который вам дан! У вашей жизни есть начало и есть конец, но все время, что лежит между ними, вы живете, словно околдованные. Вы боитесь делать то, что доставило бы вам наслаждение, и считаете необходимым делать то, что, как вы прекрасно знаете, бессмысленно и неприятно. Только подумайте, сколько всего – даже в мелочах – вы не должны делать! Там, наверху, на Лугах, в этот знойный день все сидят в безобразной слишком теплой одежде – сколько ее на вас надето! – и в жаркой, тесной обуви. А ведь у них такие прелестные розовые ступни – у некоторых из них, мы-то это видели! Им почти не о чем говорить, не на что смотреть, они не должны делать ничего такого, что было бы совершенно естественно, и обязаны делать всевозможные нелепые вещи. Почему они обязаны их делать? Почему они позволяют жизни скользить мимо? Как будто никто из них не собирается вскоре умереть! Почему бы вам не пойти прогуляться там в купальном костюме и белой полотняной шляпе…
– Это было бы неприлично! – воскликнул Мелвил.
– Почему?
– Это было бы ужасно!
– Но на пляже все могут видеть вас в таком костюме.
– Это совсем другое дело.
– Ничуть не другое. Вы только воображаете, что другое. И точно так же вы воображаете, что есть поступки приличные и неприличные, хорошие и плохие. Потому что вы живете как во сне, в фантастическом, нездоровом сне. В таком жалком, таком бесконечно жалком сне! Я видела, как вы вчера ужасно мучились из-за пятнышка от чернил у вас на рукаве – мучились почти полдня!
На лице моего троюродного брата выразилось такое страдание, что больше она об этом чернильном пятне не заикалась.
– Поверьте, вся ваша жизнь – сон, от которого вы неспособны пробудиться…
– Но если так, зачем вы мне это говорите? Она помолчала.
– Зачем вы мне это говорите? – настаивал он.
Он услышал шорох – она придвинулась к нему, и он почувствовал ее теплое дыхание. Тихим, доверительным голосом, словно делясь секретом, знать который достоин не каждый, она сказала:
– Потому что бывают сны лучше.
III
На мгновение Мелвилу показалось, что с ним говорит кто-то другой, а вовсе не эта любезная дама, сидящая рядом с ним в кресле на колесах.
– Но как… – начал он и остановился. Некоторое время он сидел молча, с озадаченным видом. Она откинулась на спинку кресла, не глядя на него, а когда наконец опять повернулась к нему и заговорила, он почувствовал, что его снова окружает вполне ощутимая реальность.
– А почему я не должна этого делать? – спросила она. – Если мне хочется.
– Что делать?
– Если Чаттерис мне нравится.
– Можно бы подумать и о препятствиях, – сказал он.
– Он не ее собственность, – возразила она.
– В каком-то смысле он пытается ею стать, – сказал Мелвил.
– Пытается! Он должен быть тем, что он есть. Ничто не может сделать его ее собственностью. Если бы вы не жили как во сне, вы бы это понимали.
Мой троюродный брат ничего не ответил, и она продолжала:
– Она не настоящая. Сплошные выдумки и тщеславие. Она все берет из книг. Она сама словно из какой-то книги. Вы же видите, она и здесь этим занимается… Чего она хочет? Что она пытается сделать? Вся эта ее работа, вся эта политическая возня… Она говорит о Положении Бедных! Что такое Положение Бедных? Долгие, тоскливые бессонные ночи, вечный отчаянный страх перед завтрашним днем, жизнь, полная тревог, – и все потому, что они не знают, какой это нелепый сон. Представьте себе, что они вдруг перестали бы мучиться тревогой и страхом… И какое ей дело, в конце концов, до Положения Бедных? Это лишь отправная точка ее сна. В глубине души она не хочет, чтобы их сны стали радостнее, в глубине души у нее нет к ним любви, ей всего-навсего снится, что она должна напоказ всем Делать Добро, утверждать себя, управлять их жизнью, окруженная благодарностью, хвалой и благословениями. Ее сон! Сон о Серьезных Делах – пляска призраков, которые гонятся за блуждающим огоньком, за последним отблеском миража. Суета сует…
– Для нее это вполне реально.
– Настолько реально, насколько она в это верит. Но она сама не реальна. Она плохо начинает.
– Но он, вы ведь знаете…
– Он в это не верит.
– Ну, не знаю.
– Я знаю – теперь.
– Он непростая личность.
– Ничего, он еще опомнится, – сказала Морская Дама.
– Мне кажется, что касается его работы, вы ошибаетесь, – возразил Мелвил. – В нем как будто борются два человека. – И он вдруг добавил:
– Как и в каждом из нас. – Но тут он спохватился и больше никаких общих соображений не высказывал. – У него есть желание – туманное, согласен, но желание сделать что-то достойное…
– Какое-то туманное желание есть, – согласилась она – Но…
– Намерения у него хорошие, – сказал Мелвил, стоя на своем.
– Никаких у него нет намерений. Он только смутно догадывается…
– Да?
– О том, о чем начинаете догадываться и вы… Что можно представить себе и что-то другое, пусть и несбыточное. Что эта ваша жизнь – еще не все. Что ее нельзя принимать слишком всерьез. Потому что… Бывают сны лучше!
Ее голос звучал, как песнь сирен, и взглянуть ей в лицо мой троюродный брат не решился.
– Ни о каких других снах я ничего не знаю, – сказал он. – У каждого из нас есть он сам и есть его жизнь, этого вполне хватает. Какие еще могут быть сны? Да, мы живем во сне – приходится это признать. Кроме того, все это, знаете ли, не имеет отношения к делу. Мы говорили о Чаттерисе и о том, почему вы пришли за ним. Зачем вам было приходить, зачем кому-то извне приходить в этот мир?
– Потому что нам разрешено в него приходить – нам, бессмертным. И почему бы, если нам вздумается отведать этой жизни, которая течет, прекращается и начинается снова, как дождь, падающий на землю, – почему бы нам этого не делать? Зачем себе в этом отказывать?
– А Чаттерис?
– Если мне этого хочется…
Титаническим усилием воли он преодолел подступавшее отчаяние и еще раз попытался свести все дело к частности, к отдельному случаю, к его возможным последствиям.
– Но послушайте, – сказал он. – Что именно вы собираетесь делать, если сможете его заполучить? Не собираетесь же вы всерьез зайти в своей игре так далеко? Не собираетесь же вы… по-настоящему, как принято у нас, выйти за него замуж?
Такое возвращение к сугубо практическим делам рассмешило Морскую Даму.
– Ну а почему бы и нет? – спросила она.
– И разъезжать повсюду в кресле на колесах, и… Да нет, конечно. А что же?
Он посмотрел ей в глаза, и ему показалось, что он заглянул в бездонную морскую глубь, где шевелились какие-то неразличимые тени. Она улыбнулась.
– Нет! – ответила она. – Я не собираюсь выйти за него замуж и разъезжать в кресле на колесах. И стареть, как все земные женщины. (Это от пыли, я думаю, и от сухости воздуха, и от того, как вы начинаете и оканчиваете свою жизнь.) Вы слишком быстро сгораете, вы ярко вспыхиваете и тут же гаснете. Эта ваша жизнь… эти болезни и старость… Когда кожа становится дряблой, волосы теряют блеск, а зубы… Нет, пойти на это я не могла бы даже ради любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20