..
- Капитан, - неожиданно отозвался Уэйнстайн, с грохотом опустив
передние ножки стула на пол. - Я бы хотел задать вам всего один вопрос.
- Пожалуйста, - с облегчением вздохнул я. - Спрашивайте о чем угодно.
- Когда вы думаете о нас или говорите, какое слово вы употребляете?
- Что?
- Как вы называете нас? Зомби? Нули? Вот что меня интересует,
капитан.
Он говорил так вежливо и спокойно, что я не сразу понял смысл
вопроса.
- Лично я, - вступил в разговор Роджер Грэй, но менее вежливо и менее
спокойно, - отношу нашего капитана к людям того сорта, которые считают нас
консервированным мясом. Верно, капитан?
Юсуф Лахмед скрестил на груди руки.
- Мне кажется, что ты прав, роджер. Он именно такого склада ума.
Определенно.
- Нет, - возразил Вонг Цзы. - Он не пользуется такой терминологией.
Зомби - да. Консервы - нет. Это видно хотя бы по тому, что он не
взбеленился пока еще и не велел нам убираться назад в консервные банки. И
не думаю, чтобы он называл нас нулями. Наш капитан из того рода парней,
кто, крутя пуговицу на мундире капитана другого корабля, говорит ему:
"Дружище, мне досталась такая шикарная команда из зомби, какой ты еще не
видел!" Вот как мне представляется. Зомби!
Они снова затихли и продолжали смотреть на меня. И в глазах их не
было насмешливости - в них светилась ненависть.
Я опустился на стул. В комнате стояла напряженная тишина. Со двора,
пятнадцатью этажами ниже, доносились команды сержантов.
Где это они подцепили всю эту галиматью? Зомби, нули,
консервированное пушечное мясо... Каждому из них не более шести месяцев.
Ни один не бывал еще за пределами охраняемой территории Утилизатора. Их
подготовка должна была, по замыслам начальства, гарантировать абсолютно
безопасный склад мышления, имея своей целью получение разумов
работоспособных в высшей степени искусных в самых различных специфических
сферах, и в то же время подверженных любого рода нарушениям
психологического равновесия в пределах возможностей современной науки...
И вдруг я услышал слово. Слово, которое употреблялось на плацу вместо
"раз". То самое странное новое слово, которое мне не удалось разобрать
сразу. Ноль!
"Ноль, два, три, четыре! Ноль, два, три, четыре!"
В этом отношении ЗВС, по-видимому, ничуть не отличается от любой
армии в любую эпоху...
Конечно же. Сначала затрачиваются огромные средства, чтобы произвести
крайне необходимую продукцию, точно соответствующую выставляемым
требованиям. А затем, на самом первом уровне военного использования,
делается нечто такое, что может все полностью свести на нет. Я был
абсолютно уверен, что все высшие чины, отвечающие за отношение секретарш и
другого персонала к этим несчастным, ничего не могут поделать с этими
старыми, вышедшими на пенсию мастерами муштры, прогоняющими целые роты
новобранцев сквозь эту шагистику внизу. И отчетливо представил себе, как
эти низкие, подлые умы, столь ревностно гордящиеся как своими
предрассудками, так и ограниченными, добытыми в мучениях воинскими
познаниями, дают этим юнцам возможность вкусить прелести казармы,
просвещают в отношении того, что ждет их снаружи, за забором.
Глупо...
Но так ли глупо на самом деле? Можно было и иначе взглянуть на это.
Простой практицизм армейского мышления. Передовая - место, где царят ужас
и мучения, а ничейная полоса - и того хуже. Пусть уж непригодность
материалов для функционирования в столь опасной зоне проявится уже здесь,
в глубоком тылу.
В этом был смысл. Вполне логично производить живых людей из плоти
мертвецов и, выпустив их, подвергать воздействию самого сурового,
уродливого окружения, которое неизбежно извратит столь тщательно
воспитанную в них преданность, превращая ее в ненависть, а прекрасно
сбалансированную психологическую приспособляемость - в неврастеническую
чувствительность.
Не знаю, рассматривалась ли эта проблема на уровне высшего армейского
руководства. Все, что мне удалось уразуметь, - это наличие моей
собственной проблемы, чудовищно важной проблемы. Я вспомнил свои мысли до
встречи с этими людьми и почувствовал себя препаршиво. И все же одна мысль
пришла мне на помощь.
- А скажите мне, - предложил я. - Как бы вы называли меня?
Они недоуменно переглянулись.
- Вам интересно, как я называю вас, - пояснил я. Тогда скажите, как
вы сами называете людей, рожденных людьми?
Лахмед ухмыльнулся, сверкнув белоснежными зубами на фоне смуглой кожи
лица.
- Реалами. Мы называем вас реалами.
В разговор вступили остальные. Прозвучало множество других названий.
Они хотели, чтобы я прочувствовал их и, жадно всматриваясь мне в лицо,
выплевывали слова, будто многозарядные ракеты.
Некоторые из прозвищ оказались довольно забавными, некоторые - весьма
гнусными. В особенности я был очарован "утробниками" и "чревачами".
- Ладно, - прервал я их. - Теперь полегчало?
Дышали они тяжело, но чувствовали себя явно лучше. Я видел это, да и
сами они прекрасно понимали, что атмосфера в комнате сильно разрядилась.
- Прежде всего, - начал я. - Я хочу, чтобы до вас дошло, что вы уже
большие, а поэтому должны сами уметь постоять за себя. С этого дня в барах
или на базах для отдыха вы вольны давать отпор каждому равному вам по
званию, если он заговорит о чем-то вроде о зомби. Если же этот наглец
будет примерно равен по званию мне, то эту почетную обязанность я возложу
на себя. Я не потерплю, чтобы унижали моих ребят. И всякий раз, когда вам
покажется, что я обращаюсь с вами не так, как со стопроцентными
человеческими существами, полноценными гражданами Солнечной системы и все
такое, то разрешаю сказать мне приблизительно так: "Послушай-ка, ты,
мерзкий утробник, сэр..."
Все четверо заулыбались. Улыбки были теплыми, но очень скоро они
сошли с их лиц, глаза снова заледенели. Я почувствовал, что остался
чужаком, и выругался.
- Все не так просто, капитан, - произнес Вонг. - К сожалению. Вы,
конечно, можете называть нас стопроцентными людьми, но мы таковыми не
являемся. И всякий, кому придет в голову обозвать нас тушенкой, будет в
определенной мере прав. Потому что не во всех отношениях мы столь же
хороши, как вы - дети матерей. И это нам известно. И никогда нам не стать
такими же, как вы. Никогда!
- Я ничего не знаю об этом, - вспыхнул я. - Ну, некоторые личные
качества, что зафиксировано в протоколах...
- Протоколы, капитан, - перебил Вонг, - пока еще не в состоянии
сделать нас стопроцентными людьми.
Уэйнстайн согласно кивнул и, подумав немного, добавил:
- Так же, как и группу людей - расой.
Теперь я понял, к чему они клонят. И мне захотелось опрометью
выскочить вон из этой комнаты, из этого здания, прежде, чем кто-либо
скажет еще хоть одно слово. Желание было так велико, что я вскочил со
стула, но, одумавшись, начал прохаживаться вдоль доски.
Вонг Цзы не унимался. Я должен был сразу понять, что на этом он не
остановится.
- Заменители солдат, - произнес он, прищурившись, словно впервые
всерьез задумался над глубинным значением этого словосочетания. - Не
солдаты, а заменители солдат. Мы не солдаты, потому что солдаты - мужчины.
А мы, капитан, не мужчины.
Некоторое время стояла тишина. Я все еще не понимал.
- Что же заставляет вас не считать себя мужчинами?
Вонг Цзы посмотрел на меня с удивлением, однако ответ его был
вежливым и спокойным.
- Вы должны знать, почему. Вы ведь знакомились с нашими личными
делами, капитан. Мы не являемся мужчинами, настоящими мужчинами. Потому,
что лишены способности к самовоспроизведению.
Я заставил себя сесть, опустив на колени трясущиеся руки.
- Мы стерильны, - донесся до меня голос Лахмеда, - как кипяченая
вода.
- Есть множество людей, - начал было я, - которые...
- Здесь дело не в каком-то определенном количестве, - вмешался
Уэйнстайн. - Речь идет обо всех нас.
- Нолем ты произведен, - пробормотал Вонг Цзы, - нолем и окончишь
свой путь. А ведь можно было предоставить возможность хоть кому-то из
нас... Дети, может быть, оказались бы не так уж плохи.
Роджер Грэй хлопнул огромной ладонью по спинке соседнего стула.
- В этом-то все и дело, Вонг, - со злостью процедил он. - Дети могут
оказаться хорошими. Даже слишком хорошими. Наши дети, может быть,
оказались бы лучше, чем их - и что же тогда останется от этой гордой и
надменной, обожающей раздавать прозвища, расы людей-реалов?
Я снова всмотрелся в их лица, но теперь передо мной появилась
совершенно другая картина. Исчезли медленно ползущие ленты конвейеров с
органами и тканями, над которыми с энтузиазмом трудились биотехники. Мысли
мои не занимало более помещение, заполненное десятками взрослых мужских
тел, помещенных в питательный раствор, каждое из которых было подключено к
компьютеру, заталкивающему в них информацию, необходимую для того, чтобы
тело заняло место человека в самых кровопролитных боях космической войны.
Теперь я видел казармы, заполненные многократно продублированными
героями. И у всех них - препаршивейшее настроение, в чем нет ничего
удивительного, так как это характерно, во-первых, для любой казармы, и,
во-вторых, оно вызвано глубочайшим унижением, какое вряд ли испытывал хоть
один солдат из всех известных дотоле казарм. Унижением столь же
первородным, как и сама структура человеческой личности.
- Значит, вы убеждены, - сказал я как можно спокойнее, хотя всего
меня прошибало потом, - что способности к воспроизведению вы лишены
умышленно?
Уэйнстайн бросил в мою сторону свирепый взгляд.
- Капитан, пожалуйста! Не надо рассказывать нам детских сказочек.
- А не задумывались ли вы над тем, что самым большим затруднением,
которое испытывает сейчас человечество, является как раз воспроизводство?
Поверьте мне, мужики, там, за воротами, только и слышно, что разговоры об
этом. Даже школьники начальных классов вдоль и поперек рассматривают эту
проблему на своих олимпиадах. Ученые-ботаники и археологи выпускают каждый
месяц объемистые монографии, рассматривая этот вопрос под углом своей
специализации. Каждый знает о том, что эотийцы победят нас, не разреши мы
проблему увеличения народонаселения! Неужели же вы всерьез полагаете, что
в таких обстоятельствах хоть кому-нибудь может быть умышленно нанесен
подобный ущерб?
- А много ли значат для вас те немногие мужчины-нули, которыми вы
сейчас располагаете? - оскалился Грэй. - Согласно последним бюллетеням,
запасы спермы в спермохранилищах достигли наивысшего уровня за последние
пять лет. Мы вам не требуемся!
- Капитан, - снова вмешался Вонг Цзы, выпятив треугольный подбородок,
- позвольте мне, в свою очередь, задать вам пару вопросом. Неужели вы
искренне ожидаете от нас, чтобы мы поверили, что современная наука,
способная воссоздавать живое, высокоэффективное человеческое тело со
сложнейшими системами из мертвой полуразложившейся протоплазмы, не в
состоянии восстановить зародышевую плазму хотя бы в одном-единственном
случае?
- Вы обязаны поверить, - ответил я, - ибо так оно и есть на самом
деле.
Все четверо перестали глядеть в мою сторону.
- Разве вы не слышали, - умоляюще начал я, - что как установлено,
зародышевая плазма гораздо более существенно неповторима для каждого
организма, чем любая другая его часть? Некоторые эксцентричные
ученые-биологи полагают, что наши человеческие тела вообще являются просто
оболочками, посредством которых половые клетки осуществляют
воспроизводство? Это самая сложная из стоящих перед нами задач
биотехнологии. Поверьте мне, мужики, - с жаром закончил я, - уж если я
говорю, что биология еще не разрешила проблему половых клеток, то говорю
истинную правду. Уж это мне доподлинно известно.
Они слушали внимательно. Это придало мне уверенности.
- Послушайте, - заговорил я снова. - У нас есть одна общая черта с
эотийцами, с которыми мы сражаемся. Насекомые и теплокровные неизмеримо
отличаются друг от друга. Но и среди общественных насекомых, и среди
членов человеческого сообщества имеются индивидуумы, которые, хотя и не
принимают лично участия в цепи, составляющей процесс размножения,
являются, тем не менее, важной неотъемлемой частью своей расы. Например,
воспитательница детского сада сама может быть бесплодной, но играть очень
важную роль в деле воспитания личных качеств и даже физических данных
находящихся на ее попечении детей.
1 2 3 4 5