Взоры всей страны теперь были обращены к Капитолию. Каждый из
лидеров, имеющих хоть сколько-нибудь существенное влияние в движении,
поспешил в Вашингтон, чтобы своим присутствием усилить мужчинистское
лобби. Туда же прибыло и неисчислимое множество их противников,
вооруженных пишущими машинками и портативными ксероксами, чтобы помешать
тому рагнареку, который грозит гинекократии [Рагнарек - "Гибель Богов",
название светопреставления в древнегерманской мифологии, во время которого
вместе со всем миром погибнет и первое поколение богов, после чего
произойдет возрождение и обновление мира; гинекократия - такое
государственное устройство, где вся полнота власти принадлежит женщинам].
Довольно пеструю мешанину представляли из себя антимужчинистки и
антимужчинисты - вторых было, естественно, гораздо меньше.
Были здесь и представительницы различных ассоциаций выпускниц
колледжей, уже много лет безуспешно доказывавших друг другу свой приоритет
в возрождении несколько угасшего в середине двадцатого века феминистского
движения, и редакторы либеральных еженедельников, с пренебрежением
относившиеся к консервативно настроенным активисткам профсоюзного
движения, которые, в свою очередь, не упускали случая, чтобы не
высказаться весьма неодобрительно по адресу аскетичной внешности молодых
мужчин со стоячими воротничками священников, и коренастые дамы с гневно
сверкающими глазами, авторы столь любимых женщинами мелодрам, исходившие
желчью и слюной при виде стройных и модно разодетых миллионерш,
поспешивших вернуться из Европы домой для предотвращения кризиса.
Респектабельные матроны из Ричмонда, штат Виргиния, шумно выражали свое
негодование по поводу заумных и зачастую весьма фривольных шуток,
отпускавшихся специалистами по контролю за деторождаемостью из
Сан-Франциско. Все они горячо спорили друг с другом, предлагали совершенно
разные планы совместных действий, и единственным, что хоть как-то их
объединяло было тайное восхищение своими бородатыми противниками с
сигарами в зубах, в игриво заломленных котелках и с обязательными
гульфиками впереди. Однако их многочисленность и разномастность заставила
призадуматься многих законодателей: они производили впечатление подлинного
среза населения Соединенных Штатов.
Законопроект о передаче отмены девятнадцатой поправки на усмотрение
законодательных органов отдельных штатов, как водится, сначала изрядно
помариновали в лабиринте многочисленных комиссий и подкомиссий, в состав
которых конгрессмены всегда любили сплавлять особо рьяных буквоедов и
любителей поковыряться в запятых - и все это время перед Капитолием без
устали маршировали участники демонстраций как в пользу принятия
рассматриваемого законопроекта, так и против оного. От демонстрантов не
отставали газеты, в конце концов занявшие ту или иную позицию - в
зависимости, в первую очередь, от того, кому они принадлежали, хотя
нашлось и несколько таких динозавров, которые почему-то продолжали
ориентироваться на читательский корпус. Пожалуй, на всю страну одна только
"Нью-Йорк Таймс" сохранила спокойную, беспристрастную тональность
публикуемых в ней материалов, справедливо замечая, что конгрессу предстоит
решить крайне трудный вопрос, и просила конгрессменов только о том, чтобы
решение - каким бы оно в конечном счете ни было - оказалось бы правильным,
несмотря на чье-либо давление.
В сенате законопроект бы Принят совсем незначительным большинством
голосов, после чего спущен в палату представителей. В день голосования по
нему в нижней палате и мужчинисты, и их идейные противники с одинаковым
пылом вымаливали пропуска на галерку, вырывали их у администрации зубами и
ногтями. Адскопламенного Генри и его приспешников пропустили только после
того, как они сдали в камеру хранения шпаги. А вот у их оппонентов
пришлось отнимать силой контрабандным образом протащенный на галерку
огромный четырехсекционный плакат с надписью: "Конгрессмен! Твоя бабушка
была суфражисткой!" [суфражизм - движение за предоставление женщинам
одинаковых с мужчинами избирательных прав]. Несмотря на протесты многих
законодателей, пытавшихся скрыть свое истинное отношение к решаемому
вопросу с помощью тайного голосования, было принято решение о поименном
голосовании. Процедура изрядно затянулась. Каждый ответ встречался таким
хором громких стонов и одобрительных выкриков с галерки, что спикер,
призывая зрителей к порядку, в конце концов сломал свой молоток и вынужден
был отшвырнуть его в сторону. Соперничающие стороны шли буквально голова в
голову, хотя мужчинисты все время чуть-чуть опережали своих оппонентов. В
конце концов болельщики на галерке, лихорадочно прикинув соотношение сил,
пришли к выводу, что не избежать тупика. Законопроекту не хватало одного
голоса для необходимого большинства в две трети голосов.
И вот тут-то и поднялся некий Элвис П.Борэкс, новоиспеченный
конгрессмен от штата Флорида, первоначально заявивший о том, что
воздерживается от голосования, и провозгласил во всеуслышание, что он
все-таки надумал, кому отдать предпочтение.
Атмосфера в зале накалилась до предела - все ждали, как именно
распорядится своим голосом конгрессмен Борэкс. Женщины прижали к губам
носовые платочки, самые стойкие мужчины тихо постанывали. Даже охранники,
побросав свои посты, пожирали глазами человека, который решал судьбу всей
страны.
На галерке поднялись на ноги трое: Адскопламенный Генри, Старина Шеп
и седовласый Старина Пэп. Стоя локтем к локтю, они зловеще подняли правые
руки и обхватили пальцами эфесы невидимых шпаг. Юный конгрессмен с
побелевшим от страха лицом вглядывался в их застывшие в немом ожидании
фигуры.
- Я говорю - нет, - едва слышно вымолвил он в конце концов. - Я
голосую против законопроекта.
Поднялся невообразимый гвалт. Отовсюду раздавались свист,
одобрительные аплодисменты, недовольные вопли. Охране палаты
представителей, даже несмотря на ощутимую поддержку своевременно
подоспевших охранников сената, пришлось изрядно потрудиться, очищая
галерку от зрителей, заработав при этом от них немало тумаков. Но и
зрителям крепко досталось: с десяток болельщиков оказались затоптаны
насмерть, среди них и старик-вождь индейского племени чиппевеев,
приехавший в Вашингтон, чтобы уладить кое-какие разногласия с
правительством и забравшийся на галерку только для того, чтобы уберечься
от дождя, который шел снаружи.
Конгрессмен Борэкс описал свои ощущения в телевизионном интервью.
- У меня было такое чувство, будто я гляжу в неожиданно разверзшуюся
передо мной могилу. Я, правда, не мог проголосовать иначе. Уж очень
просила меня об этом матушка.
- И вы не испугались? - спросил интервьюер.
- Еще как испугался, - признался Борэкс. - Но у меня хватило
смелости.
Точно рассчитанный политический риск окупился сторицей. С этого дня
именно Борэкс возглавил контрреволюцию.

3. КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ
Антимужчинистские силы наконец обрели как боевой лозунг, так и
главнокомандующего.
Когда движение мужчинистов приобрело такой размах, что тридцать семь
штатов значительно смягчили в пользу мужей законы о разводе, десятки
отчаявшихся было оппозиционных групп встали под знамя, которое поднял
новоиспеченный конгрессмен от штата Флорида. Только здесь можно было не
обращать внимания на упреки в "ползучем феминизме". Только здесь можно
было выслушивать без страха такие прозвища, как "юбкострадатель", или
такую совсем уже обидную колкость, как "маменькин сыночек".
Двумя годами позже эта группа стала настолько сильной, что ей удалось
добиться выдвижения своего кандидата в президенты от одной из главных
политических партий. Впервые за несколько десятилетий на пост первого лица
государства от антимужчинистов баллотировался мужчина - Элвис П.Борэкс.
Ознакомившись с результатами опросов общественного мнения и
посовещавшись с ведущими стратегами партии, а также опираясь на
собственное чутье и наклонности, он решил идти на выборы под знаменем
чистого и святого образа Матери.
Он не женился до сих пор, так он объяснял, потому что нужен был своей
матери. Ей восемьдесят три года, она вдова. Что для него может быть более
важным, чем ее счастье? Пусть вся страна в целом живет, руководствуясь
принципом столь же непогрешимым, как библейские заповеди: "Мать
разбирается во всем лучше всех".
Испещренные звездами фотографии хрупкой престарелой дамы появились по
всей территории Соединенных Штатов. Когда Дорсблад презрительно фыркнул,
отзываясь о ней, Борэкс ответил песней собственного сочинения, которая
сразу же воспарила к высотам лидеров хит-парадов. Запись этой песни стала
замечательным политическим документом, свидетельством необычайной
живучести наших самых славных традиций. Слабенький, но искренний тенорок
Борэкса поведал всему миру о тех глубоких чувствах, что владели его душой:
"Не стесняясь, скажу всем вам прямо:
Душу отдал навеки я маме!
Никакому пороку на свете
Не увлечь меня в гнусные сети!"
И была еще цитата из знаменитого опуса "Крест из мечей", которую
Борэкс без устали повторял снова и снова на самых захудалых полустанках,
на благотворительных ужинах, деревенских ярмарках, на митингах в столицах
отдельных штатов: "Не увлечь вам человечество этим вашим безвольно
болтающимся ниже пояса гульфиком! - увлеченно громыхал он. - Как и не
распять всех женщин на этом вашем кресте из мечей!"
"А вы знаете почему все ваши попытки будут тщетными? - спрашивал он,
размахивал рукой над головой, как будто бил в какой-то невидимый бубен.
Аудитория замирала, разинув рты, и напряженно внимала. - ВЫ ЗНАЕТЕ
ПОЧЕМУ?" - "Потому что, - отвечал он вкрадчивым, неторопливым шепотом,
наклонясь к микрофону переносного громкоговорителя, - потому что это
сделает МАТЬ несчастной".
Президентская кампания велась в самом деле с необыкновенным
ожесточением - борьба шла не на жизнь, а на смерть. Приверженцы Дорсблада
настаивали на том, чтобы раз и навсегда закрепить верховенство мужчин в
обществе - Борэкс требовал восстановления правопорядка, заклеймив
мужчинизм как преступный заговор. Домашний яблочный пирожок материнской
выпечки смело противостоял напору шпаги, гульфика и сигары.
Конкурирующая партия, предводительствуемая мужчинистами, выдвинула
идеального во всех отношениях кандидата. Бывшего заместителя министра
обороны, нынешнего главу делегации на продолжавшейся всего-то тринадцать
лет в Париже всемирной конференции по разоружению и укреплению мира,
незабываемую миссис Странт.
При каждом появлении Клариссимы Странт на публике ее сопровождали
трое здоровяков-сыновей с бейсбольными битами через плечо. Был у нее также
и таинственный муж, занимавшийся, как она всегда подчеркивала, "тем, что и
положено делать мужчине". На фотографиях, которыми она от случая к случаю
подкармливала прессу, это был высокий мужчина, застывший с охотничьим
ружьем в руках, дожидаясь отменной гончей, тащившей из кустов только что
застреленную им дичь. Черты лица его на всех этих снимках были едва
различимы, однако в том, как он держал голову, явно просматривалось, что
он не потерпит никаких сумасбродных выходок с чьей-либо стороны -
особенно, со стороны женщин.
Адскопламенный Генри и "кухнелюбивая" Клариссима отлично сработались.
Как только Дорсблад переставал гарцевать по помосту, угрожающе размахивая
гульфиком, выкрикивая предвыборные лозунги своей партии и обрушивая поток
проклятий на головы соперников, на авансцену выходила Клариссима Странт.
Отвечая на его галантные поклоны низкими реверансами, она всякий раз не
забывала разгладить руками на животе клетчатый красно-белый передник,
который всегда и везде был на ней, и ненавязчиво убеждала слушателей, в
том, какое это ни о с чем не сравнимое удовольствие - быть женщиной в
окружении настоящих мужчин.
Когда она клала материнскую ладонь на пуговичку бейсбольного кепи
младшего из сыновей и с любовью шептала: "О, нет, я не выращу своего
мальчика неженкой!", когда она отбрасывала назад голову и с гордостью
заявляла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9