А потом раздался человеческий голос:
– Эй, есть тут кто?
Я уже отбросил арфу и, торопясь, пробирался в дальний грот, откуда шла наружу шахта. На ходу я пытался крикнуть, но у меня колотилось сердце, в горле пересохло, и это удалось мне не сразу.
– Это я, Мерлин! Не бойся, я не призрак, я жив, но заключен в пещеру. Пробей мне выход, именем короля! – выкрикнул я наконец.
Но мой голос был заглушен грохотом. Можно было догадаться, что случилось. Лошадь путника, почуяв, как это свойственно животным, что-то необычное: человека под землей, странные звуки из расселины в скале, может быть, даже мое волнение, – с громким ржанием шарахнулась прочь, и из-под копыт у нее, будя эхо, посыпались комья земли и камни. Я крикнул еще раз, но всадник то ли не слышал, то ли доверился чутью лошади и тоже испугался, только дробно застучали копыта, покатились камни, и всадник сломя голову ускакал прочь. Кто бы он ни был, его можно было понять: даже если он не знал, чья гробница находится внизу под холмом, ему, конечно, известно, что эти холмы считаются священными, и услышать в сумерки пение, доносящееся изнутри такого холма...
Я вернулся к себе и подобрал арфу. Она не пострадала. Я отложил ее в сторону, а с ней и надежды на спасение, и печально занялся приготовлением того, что, за неимением худшего слова, приходилось назвать моим ужином.
3
На третью или четвертую ночь после этого случая что-то разбудило меня. Я открыл глаза в полной темноте. Что это было? И тут я услышал шум: кто-то тихонько скребся, сыпались камешки, шлепались комья земли. Звуки доносились из дальней высокой пещеры с «верхним светом». Зверь какой-нибудь, подумал я, барсук, или лиса, или даже волк. Почуяли запах съестного и роются. Поплотнее укутав спину, я снова закрыл глаза.
Но звуки продолжались, осторожные, упорные, кто-то разгребал камни с настойчивостью совсем не звериной. В сердце у меня ожила надежда, я сел на своем ложе: неужели вернулся давешний всадник? А может быть, он рассказал людям о пережитом страхе, и кто-то другой, более отважный, явился по его следам посмотреть, в чем дело? Я набрал воздуху в грудь, чтоб крикнуть, но передумал. Я опасался спугнуть и этого. Лучше пусть он первый меня позовет.
Но он не звал. А просто продолжал работать, расширяя расселину в скале. Снова посыпалась земля, звякнул о камень лом, и я явственно расслышал сдавленное проклятье. Грубый мужской голос. Потом на минуту стало тихо, должно быть, он прислушивался. А потом шум возобновился – теперь он работал более тяжелым орудием, киркой или лопатой, раскапывая себе путь вниз.
Теперь уж я ни за что не стал бы кричать. Человек, явившийся просто из любопытства посмотреть, что за чудеса здесь происходят, никогда не стал бы соблюдать такую осторожность, он бы прежде всего, как тот, первый, крикнул и выждал, не раздастся ли ответ, а уж после этого попытался проникнуть через расселину в пещеру. Да и кроме того, человек с честными намерениями не явился бы сюда один и ночью.
Долго не ломая голову, я догадался, что это, скорее всего, грабитель могил, какой-нибудь одинокий бродяга, прослышавший о богатом захоронении под Холмом Мерлина. Он, должно быть, осмотрел бывший вход в пещеру, нашел, что он слишком плотно завален, и пришел к выводу, что через верх можно будет забраться и легче, и незаметнее. Или же это кто-нибудь из местных, наблюдавший богатую похоронную процессию и с детства знающий о существовании вверху другого, более трудного входа. А может, даже и солдат, из тех, кто после похоронной церемонии заваливали камнями устье пещеры, который с тех пор не мог забыть о сокровищах, зарытых под холмом.
Кто бы он ни был, человек этот был не из пугливых. Он знал, что найдет в пещере мертвое тело, был готов выдержать и вид, и запах трупа, пролежавшего под землей не одну неделю, и не страшился обобрать этот труп, сорвать с него драгоценности, а затем сбросить его с погребального ложа, чтобы присвоить златотканые покровы и изголовье с золотой бахромой. А что, если вместо трупа он увидит живого человека? Человека немолодого, ослабленного долгими неделями, проведенными под землей, которого к тому же мир считает умершим? Ответ прост. Он меня убьет и так или иначе ограбит мою могилу. И я, лишенный магической силы, перед ним беззащитен.
Я тихо поднялся со своего ложа и прошел в пещеру с «верхним светом». Работа вверху двигалась полным ходом. Из расширенного отверстия шло сияние – у моего посетителя, верно, был при себе достаточно яркий фонарь. Но при таком освещении он не заметит света от моей тусклой свечи. Я вернулся к себе в главную пещеру, осторожно загородившись, запалил свечу и приступил к единственно доступным для меня приготовлениям.
Если бы я затаился, дожидаясь его прихода с ножом в руках (у меня не было кинжала, но в пещере имелись ножи для приготовления пищи) или с каким-нибудь тяжелым предметом наготове, я все равно едва ли мог напасть на него достаточно быстро и нанести удар достаточной силы, чтобы оглушить его. А иначе такое нападение немедленно привело бы к моей же гибели. Мне надо было измыслить что-то другое. Я хладнокровно все обдумал. В моем распоряжении было только одно оружие, но за долгие годы я убедился, что оно могущественнее и кинжала, и дубины. Оружие это – человеческий страх.
Я убрал со своей постели одеяла. Расстелил и аккуратно разгладил драгоценный покров, подложил в изголовье бархатную подушку с золотой бахромой. Четыре золотых подсвечника так и стояли, как были, по четырем углам кровати. Рядом я поставил золотой кубок, в котором было вино, и серебряное блюдо, выложенное гранатами. Потом достал две золотые монеты, предназначавшиеся в уплату загробному перевозчику, завернулся в королевскую мантию, задул свечу и лег на погребальное ложе.
Грохот осыпавшихся камней, донесшийся со стороны шахты, и с ним ворвавшийся в пещеру свежий сочной воздух сказали мне о том, что мой гость уже в доме. Я закрыл глаза, положил себе на веки по золотой монете, расправил ниспадающие складки моей мантии, скрестил руки на груди и, стараясь дышать неглубоко и бесшумно, стал ждать.
Это оказалось необыкновенно трудно. Мне часто и прежде случалось сталкиваться с опасностью, но я всегда при этом знал, что именно мне угрожает. Была ли то битва с Бритаэлем или засада в Диком лесу, но в трудную и грозную минуту я всегда твердо знал, что после боли меня ждет победа, и спасение, и выполненная миссия. Теперь же я не знал ничего. Быть может, смерть в темноте от руки вора и убийцы, польстившегося на горсть драгоценных камешков, – это и есть тот бесславный конец, который сулили мне боги, с усмешкой давшие мне прочесть по звездам, что я буду «заживо заключен в гробницу». И на все, что свершается, – божья воля? Но нет, думал я совсем не отрешенно, если я когда-нибудь верно служил тебе, господи боже мой, дай мне перед смертью хоть раз еще вдохнуть ароматного свежего воздуха!
Раздался стук – мой посетитель спрыгнул на дно пещеры. У него, должно быть, при себе веревка, и он привязал конец к дереву, растущему вблизи расселины. И я не ошибся: он один. Из-под закрытых век и золотых монет я различил, как потеплела темнота вокруг – это он вошел со своим фонарем. Старательно прощупывая ногой каждый шаг, он продвигался к моему ложу. Я ощутил запах пота и угарный дух его дешевого фонаря; а это значит, с удовлетворением подумал я, что он не ощутит у меня в пещере запахов пищи и вина и дымка от недавно задутой тростниковой свечи. Его выдавало тяжелое дыхание – было ясно, что, как он ни храбрился, ему очень страшно.
Вот он увидел меня и остановился. Послышался вдох как предсмертный хрип. Должно быть, он приготовился увидеть разлагающийся труп, а тут лежит человек как живой или только что умерший. Несколько мгновений он простоял в нерешительности, громко и тяжело дыша, потом, видно, вспомнил рассказы об искусстве бальзамирования, еще раз тихо выругался себе под нос и на цыпочках пошел вперед. Свет у него в руке дрожал и раскачивался.
Чем явственнее я улавливал запах и звук его страха, тем спокойнее становился сам. Я дышал ровно и неглубоко, надеясь, что в дрожащем свете своего чадящего фонаря он не заметит моего дыхания. Простояв передо мной, казалось мне, целую вечность, он наконец, все так же шумно дыша, рывком, словно пришпоренная лошадь, приблизился к моему погребальному ложу. Потная, дрожащая рука сняла с моих век золотые монеты.
Я открыл глаза.
За краткое мгновение, пока он не успел еще ни шевельнуться, ни моргнуть, ни набрать в грудь воздуху, я разглядел его: тяжелые кельтские черты лица, освещенного роговым фонарем, грубые одежды деревенского ополченца, изрытая оспинами потная кожа, жадный полуразинутый рот и тупые глазки, а у пояса – острый как бритва нож.
– Милости прошу в царство мертвых, солдат, – ровно произнес я.
И на звук моего голоса из темного угла мелодичным, замирающим вздохом отозвалась арфа.
Золотые монеты со звоном укатились во мрак по дну пещеры. За ними с глухим стуком последовал роговой фонарь, разлившись лужей чадящего масла. Солдат издал душераздирающий вопль ужаса, какие мне за всю мою долгую жизнь не часто доводилось слышать; скрытая в темноте арфа передразнила его. Завопив еще истошнее, мой гость, спотыкаясь в темноте, бросился вон из пещеры по направлению к шахте. Первая попытка выкарабкаться наружу по веревке ему не удалась – он сорвался и с возгласом тяжело шлепнулся на усыпанный камнями пол. Но страх придал ему силы, задыхаясь, он карабкался все выше, протиснулся в расселину, и под уклон простучали, оскользаясь, торопливые шаги. А потом все звуки замерли, я опять остался в одиночестве и безопасности.
В безопасности своей могилы. Веревку он все-таки унес. Наверно, испугался, как бы дух колдуна не выбрался за ним следом и не пустился в погоню. В пробитое им отверстие мне виден был клочковатый лоскут неба, и на нем, далекая, чистая и равнодушная, лучилась одна звезда. Внутрь щедро проникал свежий ночной воздух, а с ним холодный, неопровержимый запах близкого рассвета. Наверху над скалой запел первый дрозд.
Мой бог ответил мне. Я еще раз вдохнул свежего, ароматного воздуха и услышал мелодичную птичью песнь. Но жизнь по-прежнему осталась для меня недоступна.
Я возвратился к себе в пещеру и, как ни в чем не бывало, приступил к заботам очередного дня.
* * *
За этим днем последовал второй, за ним третий. На третий день, поев и отдохнув, посидев над своими записями и приведя себя по возможности в спокойное расположение духа, я пошел посмотреть пещеру-шахту. Злосчастный могильный вор подарил мне новую тень надежды: куча камней внизу под отверстием выросла не меньше чем на три фута, и, хотя веревку, на которой он спустился, он, убегая, захватил с собой, на дне пещеры, свернутый широкими кольцами, валялся какой-то шнур. Впрочем, надежды мои, едва возродившись, тут же и рухнули: шнур оказался гнилой, да и короткий, всего четыре или пять локтей. Должно быть, он предназначался для того, чтобы перевязать награбленное: даже с одним подсвечником в руке вор не сумел бы лезть по веревке вверх, поэтому, должно быть, собирался связать все в одну охапку, прикрепить к веревке и потом вытянуть из расселины. Найденный шнур, даже будь он достаточной длины, чтобы забросить его наверх и зацепить петлей за какой-нибудь выступ, все равно не выдержал бы моего веса. К тому же, еще раз задрав голову и пристально осмотрев неровные, мокрые стены шахты, я не увидел ни одного мало-мальски надежного упора. Возможно, что молодой мужчина или ловкий подросток я сумел бы тут подняться, но я, хоть и обладал всегда немалой физической силой и выносливостью, все-таки не мог считаться атлетом, теперь же, на старости, после болезни и лишений, мне об этом нечего было и думать.
Еще одну услугу оказал мне могильный вор: если раньше, чтобы вылезти через шахту, мне понадобилось бы как-то взобраться наверх пещеры и разрыть себе лаз, что без лестницы и орудий было немыслимо, то теперь выход наружу был открыт. Оставалось только до него дотянуться. В моем распоряжении был кусок шнура – неужели я с его помощью не сооружу себе что-то вроде подмостей? А достигнув наклонной части шахты, не сумею из чего-нибудь связать для дальнейшего подъема некое подобие лестницы? Перед тем, как замуровать устье пещеры, из нее вынесли почти всю утварь, но оставалась еще кровать, две-три табуретки и стол, бочонки и в углу – забытая массивная скамья. Если бы как-то разбить это все на доски, связать их кусками шнура или разодранного на полосы одеяла... А в качестве клиньев можно использовать черепки разбитых банок.
Весь тот день, а также и следующий я работал под «верхним светом», сооружая подмости и при этом вспоминая Треморина, главного строителя в свите моего отца и моего первого наставника в строительном деле. То-то бы он посмеялся, видя, как великий волшебник Мерлин, превзошедший своего учителя и поднявший Нависшие Камни в Хороводе великанов, ладит какое-то жалкое сооружение, которого постыдился бы простой подмастерье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Эй, есть тут кто?
Я уже отбросил арфу и, торопясь, пробирался в дальний грот, откуда шла наружу шахта. На ходу я пытался крикнуть, но у меня колотилось сердце, в горле пересохло, и это удалось мне не сразу.
– Это я, Мерлин! Не бойся, я не призрак, я жив, но заключен в пещеру. Пробей мне выход, именем короля! – выкрикнул я наконец.
Но мой голос был заглушен грохотом. Можно было догадаться, что случилось. Лошадь путника, почуяв, как это свойственно животным, что-то необычное: человека под землей, странные звуки из расселины в скале, может быть, даже мое волнение, – с громким ржанием шарахнулась прочь, и из-под копыт у нее, будя эхо, посыпались комья земли и камни. Я крикнул еще раз, но всадник то ли не слышал, то ли доверился чутью лошади и тоже испугался, только дробно застучали копыта, покатились камни, и всадник сломя голову ускакал прочь. Кто бы он ни был, его можно было понять: даже если он не знал, чья гробница находится внизу под холмом, ему, конечно, известно, что эти холмы считаются священными, и услышать в сумерки пение, доносящееся изнутри такого холма...
Я вернулся к себе и подобрал арфу. Она не пострадала. Я отложил ее в сторону, а с ней и надежды на спасение, и печально занялся приготовлением того, что, за неимением худшего слова, приходилось назвать моим ужином.
3
На третью или четвертую ночь после этого случая что-то разбудило меня. Я открыл глаза в полной темноте. Что это было? И тут я услышал шум: кто-то тихонько скребся, сыпались камешки, шлепались комья земли. Звуки доносились из дальней высокой пещеры с «верхним светом». Зверь какой-нибудь, подумал я, барсук, или лиса, или даже волк. Почуяли запах съестного и роются. Поплотнее укутав спину, я снова закрыл глаза.
Но звуки продолжались, осторожные, упорные, кто-то разгребал камни с настойчивостью совсем не звериной. В сердце у меня ожила надежда, я сел на своем ложе: неужели вернулся давешний всадник? А может быть, он рассказал людям о пережитом страхе, и кто-то другой, более отважный, явился по его следам посмотреть, в чем дело? Я набрал воздуху в грудь, чтоб крикнуть, но передумал. Я опасался спугнуть и этого. Лучше пусть он первый меня позовет.
Но он не звал. А просто продолжал работать, расширяя расселину в скале. Снова посыпалась земля, звякнул о камень лом, и я явственно расслышал сдавленное проклятье. Грубый мужской голос. Потом на минуту стало тихо, должно быть, он прислушивался. А потом шум возобновился – теперь он работал более тяжелым орудием, киркой или лопатой, раскапывая себе путь вниз.
Теперь уж я ни за что не стал бы кричать. Человек, явившийся просто из любопытства посмотреть, что за чудеса здесь происходят, никогда не стал бы соблюдать такую осторожность, он бы прежде всего, как тот, первый, крикнул и выждал, не раздастся ли ответ, а уж после этого попытался проникнуть через расселину в пещеру. Да и кроме того, человек с честными намерениями не явился бы сюда один и ночью.
Долго не ломая голову, я догадался, что это, скорее всего, грабитель могил, какой-нибудь одинокий бродяга, прослышавший о богатом захоронении под Холмом Мерлина. Он, должно быть, осмотрел бывший вход в пещеру, нашел, что он слишком плотно завален, и пришел к выводу, что через верх можно будет забраться и легче, и незаметнее. Или же это кто-нибудь из местных, наблюдавший богатую похоронную процессию и с детства знающий о существовании вверху другого, более трудного входа. А может, даже и солдат, из тех, кто после похоронной церемонии заваливали камнями устье пещеры, который с тех пор не мог забыть о сокровищах, зарытых под холмом.
Кто бы он ни был, человек этот был не из пугливых. Он знал, что найдет в пещере мертвое тело, был готов выдержать и вид, и запах трупа, пролежавшего под землей не одну неделю, и не страшился обобрать этот труп, сорвать с него драгоценности, а затем сбросить его с погребального ложа, чтобы присвоить златотканые покровы и изголовье с золотой бахромой. А что, если вместо трупа он увидит живого человека? Человека немолодого, ослабленного долгими неделями, проведенными под землей, которого к тому же мир считает умершим? Ответ прост. Он меня убьет и так или иначе ограбит мою могилу. И я, лишенный магической силы, перед ним беззащитен.
Я тихо поднялся со своего ложа и прошел в пещеру с «верхним светом». Работа вверху двигалась полным ходом. Из расширенного отверстия шло сияние – у моего посетителя, верно, был при себе достаточно яркий фонарь. Но при таком освещении он не заметит света от моей тусклой свечи. Я вернулся к себе в главную пещеру, осторожно загородившись, запалил свечу и приступил к единственно доступным для меня приготовлениям.
Если бы я затаился, дожидаясь его прихода с ножом в руках (у меня не было кинжала, но в пещере имелись ножи для приготовления пищи) или с каким-нибудь тяжелым предметом наготове, я все равно едва ли мог напасть на него достаточно быстро и нанести удар достаточной силы, чтобы оглушить его. А иначе такое нападение немедленно привело бы к моей же гибели. Мне надо было измыслить что-то другое. Я хладнокровно все обдумал. В моем распоряжении было только одно оружие, но за долгие годы я убедился, что оно могущественнее и кинжала, и дубины. Оружие это – человеческий страх.
Я убрал со своей постели одеяла. Расстелил и аккуратно разгладил драгоценный покров, подложил в изголовье бархатную подушку с золотой бахромой. Четыре золотых подсвечника так и стояли, как были, по четырем углам кровати. Рядом я поставил золотой кубок, в котором было вино, и серебряное блюдо, выложенное гранатами. Потом достал две золотые монеты, предназначавшиеся в уплату загробному перевозчику, завернулся в королевскую мантию, задул свечу и лег на погребальное ложе.
Грохот осыпавшихся камней, донесшийся со стороны шахты, и с ним ворвавшийся в пещеру свежий сочной воздух сказали мне о том, что мой гость уже в доме. Я закрыл глаза, положил себе на веки по золотой монете, расправил ниспадающие складки моей мантии, скрестил руки на груди и, стараясь дышать неглубоко и бесшумно, стал ждать.
Это оказалось необыкновенно трудно. Мне часто и прежде случалось сталкиваться с опасностью, но я всегда при этом знал, что именно мне угрожает. Была ли то битва с Бритаэлем или засада в Диком лесу, но в трудную и грозную минуту я всегда твердо знал, что после боли меня ждет победа, и спасение, и выполненная миссия. Теперь же я не знал ничего. Быть может, смерть в темноте от руки вора и убийцы, польстившегося на горсть драгоценных камешков, – это и есть тот бесславный конец, который сулили мне боги, с усмешкой давшие мне прочесть по звездам, что я буду «заживо заключен в гробницу». И на все, что свершается, – божья воля? Но нет, думал я совсем не отрешенно, если я когда-нибудь верно служил тебе, господи боже мой, дай мне перед смертью хоть раз еще вдохнуть ароматного свежего воздуха!
Раздался стук – мой посетитель спрыгнул на дно пещеры. У него, должно быть, при себе веревка, и он привязал конец к дереву, растущему вблизи расселины. И я не ошибся: он один. Из-под закрытых век и золотых монет я различил, как потеплела темнота вокруг – это он вошел со своим фонарем. Старательно прощупывая ногой каждый шаг, он продвигался к моему ложу. Я ощутил запах пота и угарный дух его дешевого фонаря; а это значит, с удовлетворением подумал я, что он не ощутит у меня в пещере запахов пищи и вина и дымка от недавно задутой тростниковой свечи. Его выдавало тяжелое дыхание – было ясно, что, как он ни храбрился, ему очень страшно.
Вот он увидел меня и остановился. Послышался вдох как предсмертный хрип. Должно быть, он приготовился увидеть разлагающийся труп, а тут лежит человек как живой или только что умерший. Несколько мгновений он простоял в нерешительности, громко и тяжело дыша, потом, видно, вспомнил рассказы об искусстве бальзамирования, еще раз тихо выругался себе под нос и на цыпочках пошел вперед. Свет у него в руке дрожал и раскачивался.
Чем явственнее я улавливал запах и звук его страха, тем спокойнее становился сам. Я дышал ровно и неглубоко, надеясь, что в дрожащем свете своего чадящего фонаря он не заметит моего дыхания. Простояв передо мной, казалось мне, целую вечность, он наконец, все так же шумно дыша, рывком, словно пришпоренная лошадь, приблизился к моему погребальному ложу. Потная, дрожащая рука сняла с моих век золотые монеты.
Я открыл глаза.
За краткое мгновение, пока он не успел еще ни шевельнуться, ни моргнуть, ни набрать в грудь воздуху, я разглядел его: тяжелые кельтские черты лица, освещенного роговым фонарем, грубые одежды деревенского ополченца, изрытая оспинами потная кожа, жадный полуразинутый рот и тупые глазки, а у пояса – острый как бритва нож.
– Милости прошу в царство мертвых, солдат, – ровно произнес я.
И на звук моего голоса из темного угла мелодичным, замирающим вздохом отозвалась арфа.
Золотые монеты со звоном укатились во мрак по дну пещеры. За ними с глухим стуком последовал роговой фонарь, разлившись лужей чадящего масла. Солдат издал душераздирающий вопль ужаса, какие мне за всю мою долгую жизнь не часто доводилось слышать; скрытая в темноте арфа передразнила его. Завопив еще истошнее, мой гость, спотыкаясь в темноте, бросился вон из пещеры по направлению к шахте. Первая попытка выкарабкаться наружу по веревке ему не удалась – он сорвался и с возгласом тяжело шлепнулся на усыпанный камнями пол. Но страх придал ему силы, задыхаясь, он карабкался все выше, протиснулся в расселину, и под уклон простучали, оскользаясь, торопливые шаги. А потом все звуки замерли, я опять остался в одиночестве и безопасности.
В безопасности своей могилы. Веревку он все-таки унес. Наверно, испугался, как бы дух колдуна не выбрался за ним следом и не пустился в погоню. В пробитое им отверстие мне виден был клочковатый лоскут неба, и на нем, далекая, чистая и равнодушная, лучилась одна звезда. Внутрь щедро проникал свежий ночной воздух, а с ним холодный, неопровержимый запах близкого рассвета. Наверху над скалой запел первый дрозд.
Мой бог ответил мне. Я еще раз вдохнул свежего, ароматного воздуха и услышал мелодичную птичью песнь. Но жизнь по-прежнему осталась для меня недоступна.
Я возвратился к себе в пещеру и, как ни в чем не бывало, приступил к заботам очередного дня.
* * *
За этим днем последовал второй, за ним третий. На третий день, поев и отдохнув, посидев над своими записями и приведя себя по возможности в спокойное расположение духа, я пошел посмотреть пещеру-шахту. Злосчастный могильный вор подарил мне новую тень надежды: куча камней внизу под отверстием выросла не меньше чем на три фута, и, хотя веревку, на которой он спустился, он, убегая, захватил с собой, на дне пещеры, свернутый широкими кольцами, валялся какой-то шнур. Впрочем, надежды мои, едва возродившись, тут же и рухнули: шнур оказался гнилой, да и короткий, всего четыре или пять локтей. Должно быть, он предназначался для того, чтобы перевязать награбленное: даже с одним подсвечником в руке вор не сумел бы лезть по веревке вверх, поэтому, должно быть, собирался связать все в одну охапку, прикрепить к веревке и потом вытянуть из расселины. Найденный шнур, даже будь он достаточной длины, чтобы забросить его наверх и зацепить петлей за какой-нибудь выступ, все равно не выдержал бы моего веса. К тому же, еще раз задрав голову и пристально осмотрев неровные, мокрые стены шахты, я не увидел ни одного мало-мальски надежного упора. Возможно, что молодой мужчина или ловкий подросток я сумел бы тут подняться, но я, хоть и обладал всегда немалой физической силой и выносливостью, все-таки не мог считаться атлетом, теперь же, на старости, после болезни и лишений, мне об этом нечего было и думать.
Еще одну услугу оказал мне могильный вор: если раньше, чтобы вылезти через шахту, мне понадобилось бы как-то взобраться наверх пещеры и разрыть себе лаз, что без лестницы и орудий было немыслимо, то теперь выход наружу был открыт. Оставалось только до него дотянуться. В моем распоряжении был кусок шнура – неужели я с его помощью не сооружу себе что-то вроде подмостей? А достигнув наклонной части шахты, не сумею из чего-нибудь связать для дальнейшего подъема некое подобие лестницы? Перед тем, как замуровать устье пещеры, из нее вынесли почти всю утварь, но оставалась еще кровать, две-три табуретки и стол, бочонки и в углу – забытая массивная скамья. Если бы как-то разбить это все на доски, связать их кусками шнура или разодранного на полосы одеяла... А в качестве клиньев можно использовать черепки разбитых банок.
Весь тот день, а также и следующий я работал под «верхним светом», сооружая подмости и при этом вспоминая Треморина, главного строителя в свите моего отца и моего первого наставника в строительном деле. То-то бы он посмеялся, видя, как великий волшебник Мерлин, превзошедший своего учителя и поднявший Нависшие Камни в Хороводе великанов, ладит какое-то жалкое сооружение, которого постыдился бы простой подмастерье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71