Но, конечно, не записи о рождении. Эти вместе с записями о смерти хранятся в палате. Они выдадут вам копии, если захотите. Я могу дать вам их адрес.
— Спасибо, у меня есть. Но у вас хранятся записи о крещениях, похоронах и браках. Ведь выдается и свидетельство о крещении, не так ли?
— Почему же нет… — сказал он, и по мягкости его тона я сразу догадалась, что викарий, как и его жена, слышал все что только можно дурного про ужасную семью Велландов.
Но повел он себя иначе и не только, подумалось мне, потому, что он священник:
— Конечно же, смотрите книги. Но можно еще кое-что предпринять. Хотите, я сниму для вас копии со всех записей, касающихся вашей семьи? Тогда вам нечего беспокоиться о потере документов. Я сделаю это с удовольствием.
— Правда? Я не знала. Спасибо вам огромное.
— Я хотел бы оказать вам еще какую-нибудь помощь. Касательно других вещей — броши и остального, я бы посоветовал вам поговорить с вашими соседями. Сестры Поуп, — на его лице мелькнула тень улыбки, — мало что пропускают из того, что случается в деревне. Они могли что-нибудь заметить.
— Да, я уже думала о них. Я навещу их сегодня, — и я улыбнулась ему в ответ. — И, вероятно, мисс Линси может оказаться мне полезной.
— В самом деле… — Его любимое выражение было просто личиной размышления. Викарий еще раз крутанулся на стуле от меня, а потом снова ко мне:
— Что бы я предложил в таких обстоятельствах… Не хотите ли вы, чтобы я переговорил с Бобом Кроли?
— Боб Кроли? Я не знаю… а кто он?
— Вас ведь долго не было… Наш полицейский. Старый мистер Бэйнбридж ушел в отставку два года назад, уехал к дочери в Феррихилл. Боб Кроли живет теперь в его доме, вы его знаете, это домик полицейского в конце Лэйн-Эндс. Если так будет для вас удобнее?..
Викарий вопросительно умолк.
— Да, спасибо. Спасибо вам огромное. Если вам не трудно… Я уже отняла у вас много времени, а вы, я знаю, очень заняты — я правильно поняла, что у вас еще служба в среду вечером, не так ли? Спасибо вам еще раз за этот разговор. Насчет копий документов… Когда мне можно за ними подойти?
Он встал, когда я поднялась:
— Проще всего было бы, если бы вы сделали список пропавших документов с указанием дат. Вы можете попросить об этом бабушку? Ах да, я понимаю, что вы не хотите ее тревожить, пока не узнаете что-либо определенное. Ну, тогда просто те записи, которые, как вы знаете, хранятся в церкви: свадьбы, похороны и, конечно, мы ведем записи о крещении. Если укажете даты этих событий, это облегчит поиски. Как вы полагаете, с какого момента следует смотреть?
— Я точно не знаю. Полагаю, с бабушкиной свадьбы, и я не помню года… О, у меня есть идея. Если он все еще на месте… У бабушки был старый фотоальбом, в котором могут стоять даты. Если я посмотрю его сегодня вечером, то когда мне завтра принести их вам?
— Пошлите список с молочником, и тогда я, может быть, уже найду нужные места, когда вы зайдете днем. Завтра крестины, — он взглянул в лежащий на столе дневник. — Да, в четыре часа. Тогда, скажем, полчетвертого в церкви?
— Спасибо, это просто великолепно. Я первым делом займусь списком.
Пересекая комнату, я взглянула в окно и увидела, что калитка открылась, и миссис Винтон Смит идет из церкви с пустой корзинкой к себе в сад. Я приготовилась встретить ее, но она ухитрилась, не теряя достоинства, удалиться за угол дома, пока ее муж провожал меня от двери.
Мы обе избежали неловкого положения. Но, проходя сквозь калитку на освещенную солнцем улицу, я задумалась, почему меня это задело и за кого я обиделась. За Лилиас? Тетю Бетси? Бабушку? За саму себя?
Лилиас, судя по тому, что я знала или слышала о ней, не придала бы этому никакого значения. Ко всему прочему, ее уже нет. Тетю Бетси это бы, конечно, обидело, и довольно сильно, но она тоже умерла. Бабушка жила с клеймом позора слишком много лет и была сейчас далеко. Оставалась я. Я страдала ребенком, слыша, как люди упоминают о моей матери или слишком явно жалеют, что у меня нет отца. В школе я выносила бесчисленные вопросы остальных детей, иногда меня дразнили, но это кончилось в тот день, когда Билли Комсток, десятилетний задира с Лэйн-Эндс, узнал новое слово «ублюдок» и испробовал его, когда мы играли в школьном дворе. Тогда девятилетний Дэйви набросился на него и бил его, пока тот не завопил о помощи, и их обоих, истекающих кровью, пришлось растаскивать учителю. Больше меня не дразнили.
Но это случилось давным-давно, и я, волей-неволей, выработала собственную жизненную философию. Важно не кто ты такой, а что ты собой представляешь. Я приняла жизнь такой, как она есть, любила свой дом и была счастлива. И была бы счастлива вновь. Так что единственным человеком в этой ситуации, достойным жалости, оказывалась миссис Винтон Смит — снобка, допустившая бестактность, и, будучи таковой, какая есть, она должна была сильно из-за этого переживать.
Плюшка опять сидела у пруда, но я усомнилась, что она пробудет там долго. Гуси возвращались со двора Скурров, а гусак не терпел ни детей, ни собак. Я бы с удовольствием помедлила, чтобы взглянуть, как развернутся события, но у меня еще оставалось немало дел. Я повернула к дому.
Глава 11
Когда я пришла в Ведьмин Угол, младшая из сестер Поуп, мисс Милдред, работала в саду. Мисс Милдред почти все время проводила в своем садике, безупречно ухоженном и чрезвычайно милом, хотя ничего или почти ничего не знала ни о садоводстве, ни о растениях. Я слышала, как дед часто говорил о ней: «У нее просто зеленая рука, и ведь зря пропадает». Он укрепился в этом мнении, после того как однажды остановился у ее калитки расспросить о редком растении, буйно разросшемся у стены ее садика, и мисс Милдред ответила ему:
— Это розовенькое? Как вы говорите, оно называется? А я всегда звала его миленьким наскальным кустиком…
«И розы свои она никогда не подрезает, — говорил дедушка, — но вы полюбуйтесь на них! Все сущие красавицы и зацветают на целых две недели раньше, чем мои в Холле. И где справедливость?» Тут он, рассмеявшись, набивал свою ужасную древнюю трубку и снисходительно добавлял: «Но дело здесь в любви. Месит навоз всякий день, отсюда и результат».
Но вне зависимости от умения или его отсутствия, цветы мисс Милдред очаровывали. То был настоящий садик при коттедже, где росло все, что там должно расти: дельфиниумы, люпины, гвоздики, анютины глазки, а жимолость и розы увили все стены. Домом и садом занималась мисс Милдред; ее старшая сестра Агата, «хозяин дома» и кормилица семьи, каждый день ездила в Сандерленд на работу.
Когда я остановилась у садовой калитки, то заметила в гуще люпинов лишь цветочный узор хлопкового платья мисс Милдред. Открыв калитку, я окликнула ее по имени, и она, выпрямившись во весь рост (пять футов и три дюйма), взглянула сквозь люпины — выше ее самой — и разразилась восторженными восклицаниями:
— Кэйти! Да неужели это крошка Кэйти Велланд?
Это было невысокое коренастое создание, с румяными щеками и голубыми глазами, некогда очаровательными, а ныне выцветшими. Ее пушистые седые волосы растрепались еще сильнее после проведенного среди люпинов утра:
— Заходи, моя дорогая, заходи! Ужасно рада тебя видеть! Энни Паскоу сказала, что ты зайдешь — и вот ты здесь! Просто чудо!
Слегка задумавшись, куда эти слова относят миссис Паскоу — к лжецам или к пророкам, я вынесла пылкое двойное рукопожатие, легкий как перышко поцелуй и позволила увлечь себя в сад, чтобы возможно более подробно ответить на ее энергичные расспросы о бабушке, Семье и Доме в Стратбеге, а затем — обо мне самой, о том, что я делала в войну, о моем браке и о жизни в Лондоне после смерти мужа. Это было как раз то, о чем говорили в деревне: «мисс Поупс вызнает всю подноготную». Понятно, как именно она это делала, но в ее нетерпеливых вопросах чувствовалось столько живого интереса при полном отсутствии осуждения или какой-либо тени недоброжелательности, что человек отвечал подробно и с готовностью. Как говорил дедушка о садике мисс Милдред, «дело в любви». Была в ней какая-то редкая, истинная невинность в самом буквальном значении слова, что не давало возможности обидеться на нее, сколь бы интимными ни были ее вопросы и комментарии.
— Но тебе что-то ведь осталось, и это хорошо, не так ли? Я имею в виду, это уже кое-что… И какая замечательная у тебя работа — с цветами! Я правильно полагаю, — тут она рассеяно окинула взором бутоны лилий, пробивающихся сквозь розы и гвоздики, — что б таких больших лондонских магазинах множество всяких необыкновенных цветов, которые привозят на самолетах из Африки, Индии, с южных островов и прочих таких мест?
— Да, верно. Некоторые цветы прекрасны, но с вашими, мисс Милдред, им не сравниться! Ваш сад просто великолепен, он в точности такой, как мне запомнился!
— Да, лето у нас выдалось чудесное. Воздав, так сказать, честь этому предмету, она вернулась ко мне:
— Ты здесь надолго? Тебе надо как-нибудь прийти поужинать с нами, когда сестра дома. Она будет рада повидаться с тобой.
— Хотелось бы, если возможно, но я не уверена, сколько пробуду здесь. Миссис Паскоу, конечно, говорила вам, зачем я приехала?
Стрела была не из острых, да и в цель она не попала.
— Да, она мне все рассказала. И еще она говорит, что Джим и Дэйви тебе помогут, и, полагаю, для перевозки позовут фирму Кэсло. Какие вещи она, то есть твоя бабушка, хочет забрать? Старый шкаф, я уверена, кресло-качалку, и ведь стол со стульями тоже ее? Как ей будет приятно оказаться вновь среди своей мебели.
Мисс Милдред остановилась на мгновение, чтобы перевести дух:
— Ах да, конечно…
— Что такое? — спросила я, когда она смолкла.
— Так глупо с моей стороны забыть об этом, но ты так неожиданно появилась, и всегда столько работы в саду. Я намеревалась сама зайти и сказать тебе об этом, но раз ты пришла… Зайдем присядем.
Мисс Милдред повела меня к скамье под простенькой аркой, как нетрудно было предсказать — обремененной вьющимися розами и пурпурными клематисами. Мы сели.
— Я вспомнила об этом из-за разговора о мебели и вещах твоей бабушки, но как я могла об этом позабыть, ума не приложу. Сестра говорила, что мне надо рассказать тебе обо всем, если мы увидимся, но я подумала, тебе станет страшно оставаться одной в коттедже.
Мисс Милдред остановилась, вид у нее был обеспокоенный. Я быстро сказала:
— Я не боюсь оставаться одна. В самом деле. Так что продолжайте.
— Ну, если ты в этом уверена… В понедельник, как раз накануне твоего приезда, сестра сказала мне, что вернется поздно, потому что у них на работе какая-то неразбериха — кто-то болел на прошлой неделе, и что она приедет на следующем поезде и привезет с собой документы, чтобы поработать с ними вечером. И еще она, как правило, ходит по понедельникам на рынок и покупает все, что нам надо на неделю — то, чего нельзя достать в деревне или купить в фургончике Барлоу. Поэтому я знала, что ей надо будет много нести, а с того поезда обычно никто не сходит, и тогда я решила прогуляться на станцию и встретить ее. Я немного задержалась, так что когда я дошла до тропки к Розовому коттеджу, то подумала, что срежу путь по Цыганской Лощине. К тому времени стемнело — то есть уже настали сумерки — но я отлично знала дорогу, а по лощине получается гораздо быстрее.
Еще одна пауза. Я решила чуть поторопить ее:
— Так вы направились в лощину?
— Нет. Я даже не дошла до перелаза. Я прошла полпути от дороги, когда увидела это. Во всяком случае, так я думаю, хотя сестра говорит…
— Увидели что, мисс Милдред?
— Огонек в садике возле вашего коттеджа. Как раз позади дома. Этот огонек перемещался.
Я поежилась:
— А это не могла быть миссис Паскоу? Она приходила из Холла, когда мужчины там работали, чтобы навести в доме порядок.
— В такой час? И потом Энни Паскоу ходит в понедельник вечером на собрания Союза Матерей и в тот понедельник тоже — я спрашивала у нее. Еще я спросила, нет ли еще у кого ключей, и она сказала, что, конечно, нет.
— В каком часу все случилось? Последний поезд? Это не могло оказаться лунным светом, отразившимся, к примеру, от оконного стекла?
— Нет. Говорю же: огонек двигался, словно кто-то ходил с ним.
Я замолчала на мгновение. Перед моим внутренним взором проплыли текст в рамке, висевший на стене в коттедже, а за ним сейф, с которого содрали обои. Одно дело — довериться викарию, но поставить об этом в известность через мисс Милдред всю деревню я была еще не готова. Поэтому я просто сказала:
— Вы, наверное, испугались? Ничего удивительного, что после такого вы спрашиваете, страшно ли мне там одной. Что же вы сделали?
— Я-то темноты не боюсь, — продолжала мисс Милдред, — но мне неприятно столкнуться в темноте с кем-то незнакомым. Я знала, что коттедж пуст, но там не было ничего, на что польстились бы воры, и потом мне не хотелось опоздать к поезду, так что я пошла дальше. Не по лощине. Я вернулась по тропке и дошла до станции по дороге.
— Я вас понимаю. Вы видели только огонек?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Спасибо, у меня есть. Но у вас хранятся записи о крещениях, похоронах и браках. Ведь выдается и свидетельство о крещении, не так ли?
— Почему же нет… — сказал он, и по мягкости его тона я сразу догадалась, что викарий, как и его жена, слышал все что только можно дурного про ужасную семью Велландов.
Но повел он себя иначе и не только, подумалось мне, потому, что он священник:
— Конечно же, смотрите книги. Но можно еще кое-что предпринять. Хотите, я сниму для вас копии со всех записей, касающихся вашей семьи? Тогда вам нечего беспокоиться о потере документов. Я сделаю это с удовольствием.
— Правда? Я не знала. Спасибо вам огромное.
— Я хотел бы оказать вам еще какую-нибудь помощь. Касательно других вещей — броши и остального, я бы посоветовал вам поговорить с вашими соседями. Сестры Поуп, — на его лице мелькнула тень улыбки, — мало что пропускают из того, что случается в деревне. Они могли что-нибудь заметить.
— Да, я уже думала о них. Я навещу их сегодня, — и я улыбнулась ему в ответ. — И, вероятно, мисс Линси может оказаться мне полезной.
— В самом деле… — Его любимое выражение было просто личиной размышления. Викарий еще раз крутанулся на стуле от меня, а потом снова ко мне:
— Что бы я предложил в таких обстоятельствах… Не хотите ли вы, чтобы я переговорил с Бобом Кроли?
— Боб Кроли? Я не знаю… а кто он?
— Вас ведь долго не было… Наш полицейский. Старый мистер Бэйнбридж ушел в отставку два года назад, уехал к дочери в Феррихилл. Боб Кроли живет теперь в его доме, вы его знаете, это домик полицейского в конце Лэйн-Эндс. Если так будет для вас удобнее?..
Викарий вопросительно умолк.
— Да, спасибо. Спасибо вам огромное. Если вам не трудно… Я уже отняла у вас много времени, а вы, я знаю, очень заняты — я правильно поняла, что у вас еще служба в среду вечером, не так ли? Спасибо вам еще раз за этот разговор. Насчет копий документов… Когда мне можно за ними подойти?
Он встал, когда я поднялась:
— Проще всего было бы, если бы вы сделали список пропавших документов с указанием дат. Вы можете попросить об этом бабушку? Ах да, я понимаю, что вы не хотите ее тревожить, пока не узнаете что-либо определенное. Ну, тогда просто те записи, которые, как вы знаете, хранятся в церкви: свадьбы, похороны и, конечно, мы ведем записи о крещении. Если укажете даты этих событий, это облегчит поиски. Как вы полагаете, с какого момента следует смотреть?
— Я точно не знаю. Полагаю, с бабушкиной свадьбы, и я не помню года… О, у меня есть идея. Если он все еще на месте… У бабушки был старый фотоальбом, в котором могут стоять даты. Если я посмотрю его сегодня вечером, то когда мне завтра принести их вам?
— Пошлите список с молочником, и тогда я, может быть, уже найду нужные места, когда вы зайдете днем. Завтра крестины, — он взглянул в лежащий на столе дневник. — Да, в четыре часа. Тогда, скажем, полчетвертого в церкви?
— Спасибо, это просто великолепно. Я первым делом займусь списком.
Пересекая комнату, я взглянула в окно и увидела, что калитка открылась, и миссис Винтон Смит идет из церкви с пустой корзинкой к себе в сад. Я приготовилась встретить ее, но она ухитрилась, не теряя достоинства, удалиться за угол дома, пока ее муж провожал меня от двери.
Мы обе избежали неловкого положения. Но, проходя сквозь калитку на освещенную солнцем улицу, я задумалась, почему меня это задело и за кого я обиделась. За Лилиас? Тетю Бетси? Бабушку? За саму себя?
Лилиас, судя по тому, что я знала или слышала о ней, не придала бы этому никакого значения. Ко всему прочему, ее уже нет. Тетю Бетси это бы, конечно, обидело, и довольно сильно, но она тоже умерла. Бабушка жила с клеймом позора слишком много лет и была сейчас далеко. Оставалась я. Я страдала ребенком, слыша, как люди упоминают о моей матери или слишком явно жалеют, что у меня нет отца. В школе я выносила бесчисленные вопросы остальных детей, иногда меня дразнили, но это кончилось в тот день, когда Билли Комсток, десятилетний задира с Лэйн-Эндс, узнал новое слово «ублюдок» и испробовал его, когда мы играли в школьном дворе. Тогда девятилетний Дэйви набросился на него и бил его, пока тот не завопил о помощи, и их обоих, истекающих кровью, пришлось растаскивать учителю. Больше меня не дразнили.
Но это случилось давным-давно, и я, волей-неволей, выработала собственную жизненную философию. Важно не кто ты такой, а что ты собой представляешь. Я приняла жизнь такой, как она есть, любила свой дом и была счастлива. И была бы счастлива вновь. Так что единственным человеком в этой ситуации, достойным жалости, оказывалась миссис Винтон Смит — снобка, допустившая бестактность, и, будучи таковой, какая есть, она должна была сильно из-за этого переживать.
Плюшка опять сидела у пруда, но я усомнилась, что она пробудет там долго. Гуси возвращались со двора Скурров, а гусак не терпел ни детей, ни собак. Я бы с удовольствием помедлила, чтобы взглянуть, как развернутся события, но у меня еще оставалось немало дел. Я повернула к дому.
Глава 11
Когда я пришла в Ведьмин Угол, младшая из сестер Поуп, мисс Милдред, работала в саду. Мисс Милдред почти все время проводила в своем садике, безупречно ухоженном и чрезвычайно милом, хотя ничего или почти ничего не знала ни о садоводстве, ни о растениях. Я слышала, как дед часто говорил о ней: «У нее просто зеленая рука, и ведь зря пропадает». Он укрепился в этом мнении, после того как однажды остановился у ее калитки расспросить о редком растении, буйно разросшемся у стены ее садика, и мисс Милдред ответила ему:
— Это розовенькое? Как вы говорите, оно называется? А я всегда звала его миленьким наскальным кустиком…
«И розы свои она никогда не подрезает, — говорил дедушка, — но вы полюбуйтесь на них! Все сущие красавицы и зацветают на целых две недели раньше, чем мои в Холле. И где справедливость?» Тут он, рассмеявшись, набивал свою ужасную древнюю трубку и снисходительно добавлял: «Но дело здесь в любви. Месит навоз всякий день, отсюда и результат».
Но вне зависимости от умения или его отсутствия, цветы мисс Милдред очаровывали. То был настоящий садик при коттедже, где росло все, что там должно расти: дельфиниумы, люпины, гвоздики, анютины глазки, а жимолость и розы увили все стены. Домом и садом занималась мисс Милдред; ее старшая сестра Агата, «хозяин дома» и кормилица семьи, каждый день ездила в Сандерленд на работу.
Когда я остановилась у садовой калитки, то заметила в гуще люпинов лишь цветочный узор хлопкового платья мисс Милдред. Открыв калитку, я окликнула ее по имени, и она, выпрямившись во весь рост (пять футов и три дюйма), взглянула сквозь люпины — выше ее самой — и разразилась восторженными восклицаниями:
— Кэйти! Да неужели это крошка Кэйти Велланд?
Это было невысокое коренастое создание, с румяными щеками и голубыми глазами, некогда очаровательными, а ныне выцветшими. Ее пушистые седые волосы растрепались еще сильнее после проведенного среди люпинов утра:
— Заходи, моя дорогая, заходи! Ужасно рада тебя видеть! Энни Паскоу сказала, что ты зайдешь — и вот ты здесь! Просто чудо!
Слегка задумавшись, куда эти слова относят миссис Паскоу — к лжецам или к пророкам, я вынесла пылкое двойное рукопожатие, легкий как перышко поцелуй и позволила увлечь себя в сад, чтобы возможно более подробно ответить на ее энергичные расспросы о бабушке, Семье и Доме в Стратбеге, а затем — обо мне самой, о том, что я делала в войну, о моем браке и о жизни в Лондоне после смерти мужа. Это было как раз то, о чем говорили в деревне: «мисс Поупс вызнает всю подноготную». Понятно, как именно она это делала, но в ее нетерпеливых вопросах чувствовалось столько живого интереса при полном отсутствии осуждения или какой-либо тени недоброжелательности, что человек отвечал подробно и с готовностью. Как говорил дедушка о садике мисс Милдред, «дело в любви». Была в ней какая-то редкая, истинная невинность в самом буквальном значении слова, что не давало возможности обидеться на нее, сколь бы интимными ни были ее вопросы и комментарии.
— Но тебе что-то ведь осталось, и это хорошо, не так ли? Я имею в виду, это уже кое-что… И какая замечательная у тебя работа — с цветами! Я правильно полагаю, — тут она рассеяно окинула взором бутоны лилий, пробивающихся сквозь розы и гвоздики, — что б таких больших лондонских магазинах множество всяких необыкновенных цветов, которые привозят на самолетах из Африки, Индии, с южных островов и прочих таких мест?
— Да, верно. Некоторые цветы прекрасны, но с вашими, мисс Милдред, им не сравниться! Ваш сад просто великолепен, он в точности такой, как мне запомнился!
— Да, лето у нас выдалось чудесное. Воздав, так сказать, честь этому предмету, она вернулась ко мне:
— Ты здесь надолго? Тебе надо как-нибудь прийти поужинать с нами, когда сестра дома. Она будет рада повидаться с тобой.
— Хотелось бы, если возможно, но я не уверена, сколько пробуду здесь. Миссис Паскоу, конечно, говорила вам, зачем я приехала?
Стрела была не из острых, да и в цель она не попала.
— Да, она мне все рассказала. И еще она говорит, что Джим и Дэйви тебе помогут, и, полагаю, для перевозки позовут фирму Кэсло. Какие вещи она, то есть твоя бабушка, хочет забрать? Старый шкаф, я уверена, кресло-качалку, и ведь стол со стульями тоже ее? Как ей будет приятно оказаться вновь среди своей мебели.
Мисс Милдред остановилась на мгновение, чтобы перевести дух:
— Ах да, конечно…
— Что такое? — спросила я, когда она смолкла.
— Так глупо с моей стороны забыть об этом, но ты так неожиданно появилась, и всегда столько работы в саду. Я намеревалась сама зайти и сказать тебе об этом, но раз ты пришла… Зайдем присядем.
Мисс Милдред повела меня к скамье под простенькой аркой, как нетрудно было предсказать — обремененной вьющимися розами и пурпурными клематисами. Мы сели.
— Я вспомнила об этом из-за разговора о мебели и вещах твоей бабушки, но как я могла об этом позабыть, ума не приложу. Сестра говорила, что мне надо рассказать тебе обо всем, если мы увидимся, но я подумала, тебе станет страшно оставаться одной в коттедже.
Мисс Милдред остановилась, вид у нее был обеспокоенный. Я быстро сказала:
— Я не боюсь оставаться одна. В самом деле. Так что продолжайте.
— Ну, если ты в этом уверена… В понедельник, как раз накануне твоего приезда, сестра сказала мне, что вернется поздно, потому что у них на работе какая-то неразбериха — кто-то болел на прошлой неделе, и что она приедет на следующем поезде и привезет с собой документы, чтобы поработать с ними вечером. И еще она, как правило, ходит по понедельникам на рынок и покупает все, что нам надо на неделю — то, чего нельзя достать в деревне или купить в фургончике Барлоу. Поэтому я знала, что ей надо будет много нести, а с того поезда обычно никто не сходит, и тогда я решила прогуляться на станцию и встретить ее. Я немного задержалась, так что когда я дошла до тропки к Розовому коттеджу, то подумала, что срежу путь по Цыганской Лощине. К тому времени стемнело — то есть уже настали сумерки — но я отлично знала дорогу, а по лощине получается гораздо быстрее.
Еще одна пауза. Я решила чуть поторопить ее:
— Так вы направились в лощину?
— Нет. Я даже не дошла до перелаза. Я прошла полпути от дороги, когда увидела это. Во всяком случае, так я думаю, хотя сестра говорит…
— Увидели что, мисс Милдред?
— Огонек в садике возле вашего коттеджа. Как раз позади дома. Этот огонек перемещался.
Я поежилась:
— А это не могла быть миссис Паскоу? Она приходила из Холла, когда мужчины там работали, чтобы навести в доме порядок.
— В такой час? И потом Энни Паскоу ходит в понедельник вечером на собрания Союза Матерей и в тот понедельник тоже — я спрашивала у нее. Еще я спросила, нет ли еще у кого ключей, и она сказала, что, конечно, нет.
— В каком часу все случилось? Последний поезд? Это не могло оказаться лунным светом, отразившимся, к примеру, от оконного стекла?
— Нет. Говорю же: огонек двигался, словно кто-то ходил с ним.
Я замолчала на мгновение. Перед моим внутренним взором проплыли текст в рамке, висевший на стене в коттедже, а за ним сейф, с которого содрали обои. Одно дело — довериться викарию, но поставить об этом в известность через мисс Милдред всю деревню я была еще не готова. Поэтому я просто сказала:
— Вы, наверное, испугались? Ничего удивительного, что после такого вы спрашиваете, страшно ли мне там одной. Что же вы сделали?
— Я-то темноты не боюсь, — продолжала мисс Милдред, — но мне неприятно столкнуться в темноте с кем-то незнакомым. Я знала, что коттедж пуст, но там не было ничего, на что польстились бы воры, и потом мне не хотелось опоздать к поезду, так что я пошла дальше. Не по лощине. Я вернулась по тропке и дошла до станции по дороге.
— Я вас понимаю. Вы видели только огонек?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26