— спросил он. — Я успел за это время четыре раза сказать „Отче наш“».
После обеда к Льюису явился мистер Мэйбен. Он очень удивлен своим назначением и относится к нему с большой подозрительностью. По его словам, президент кажется встревоженным и уклоняется от советов королю, за исключением тех случаев, когда его спрашивают прямо (как это оговорено Берлинским соглашением). Похоже, что он щедро вкусил от пирога смирения — этого горького блюда. Мэйбен думает, что ему навязали этот пост потому, что он принадлежит к «партии» Льюиса. Он приехал сказать, что вся его деятельность направлена на поддержание мира, что он целиком солидарен с Льюисом и хотел бы, чтобы Льюис поговорил о том же с Матаафой. Он собирается потребовать неограниченной свободы действий и тут же уйдет, если заподозрит какой-нибудь подвох.
Мне вся эта история непонятна. На прошлой неделе они открыто говорили о высылке Льюиса за то, что он бывал в Малие. А теперь ему предлагают договариваться с Матаафой как раз в том духе, в каком он делал это по собственному побуждению, и просьба исходит от правительства. Мэйбен говорит, что, когда главный судья объявил ему о назначении, сей джентльмен прямо с бурным весельем выпил за здоровье нового государственного секретаря, на которого, признаться, эта шутливость произвела отталкивающее впечатление. У правительства нет никаких денег для выплаты жалованья секретарям или кому бы то ни было и мало надежды на поступление налогов. Все это вызывает у меня какие-то пока неясные подозрения, и мне хотелось бы, чтобы Льюис действовал осторожнее, иначе он может неожиданно оказаться орудием в руках этого низкого, беспринципного человека. Мэйбен попросил Льюиса написать Матаафе, но я надеюсь, что он не будет писать, а съездит в Малие и просто повторит, что сказал ему Мэйбен, воздерживаясь пока от каких бы то ни было предложений. Только так. «Мне сообщили то-то и то-то и просили передать вам».
В этом поручении может заключаться скрытая ловушка для Матаафы. Этих двух людей, президента и главного судью, окружает такая атмосфера двуличности и обмана, что за каждым их поступком мне чудятся низкие планы. Я, без сомнения, не ошиблась, заподозрив, что миссионер Уитми был сознательным или невольным посланником главного судьи. Странно одно: Мэйбен всегда был смертельным врагом Клэкстона. Почему же именно его избрали на должность государственного секретаря? Быть может, хотят сделать секретаря козлом отпущения? По словам Мэйбена, он волен поступать по своему усмотрению, а он вполне согласен с переносом резиденции правительства в Малие и с тем, чтобы Матаафа занял пост премьер-министра, то есть фактически получил всю полноту власти. Конечно, правительство не способно проглотить подобное унижение. И я не могу забыть, что, когда мистер Мурс был послан примерно с таким же поручением — устроить примирение между обоими вождями, он случайно обнаружил, что в это же время главный судья пытался направить военный корабль для обстрела Малие.
Мне хочется видеть Льюиса на открытом пути, освещенном ярким дневным светом. Но оказывается, он (я говорю о Льюисе) не посоветовался с мистером Мурсом, как обычно, прежде чем отправить письмо в Малие. Это неестественно и не похоже на Льюиса. Уверена, что это влияние Мэйбена. Я настаивала на том, чтобы не было никаких тайн и все рассказали Мурсу. Есть, правда, намек на оправдание в том, что Мурс против примирения, но я бы предпочла, чтобы он был в курсе событий. Ведь он не скрывал от нас своих намерений.
Мы только что прочли превосходную брошюру Мурса о сельскохозяйственных культурах, написанную для самоанцев. Забавно, что Мурс защищает наши взгляды, вызывавшие у него в свое время такое веселье. Теперь-то он считает их своими и, несомненно, забыл все наши споры по этому поводу. Думаю, что брошюра принесет большую пользу. Надеюсь, что принесет.
Растет каркас дома Томаси. Дом должен получиться хороший и просторный. На него пошли отличные бревна. В мой огород забрела корова и произвела там опустошение. Я велела расчистить новый участок близ кухни и собираюсь переместить туда огород. Надеюсь, что материал для посадки у меня будет. Я посылала в Нью-Йорк заказ на семена и прочее, и многое дошло благополучно, в частности один клубень батата, из которого получилось около тридцати ростков. Взошло много капусты сорта «южный крест» и несколько баклажанов, а также около двухсот кустов драцены.
Договорилась с плотником Хендерсоном спилить верхушки у двух высоких деревьев, которые мне кажутся ненадежными. Я должна заплатить ему три фунта, веревка моя.
Льюис. Суббота, 18 июня
Должен описать тебе наш праздник. Он давно был обещан работникам и наконец вчера состоялся в одном из новых домов. Мой друг Симиле как раз в то утро явился с Савайи за политическим советом. Кроме того, присутствовали: Лауило; отец Элены — оратор семьи Лауило; двоюродная сестра Талоло; паренек из семьи Симиле, прислуживавший его превосходительству. Мясник Мету — ты еще не слыхал о нем, но он важное лицо в нашем хозяйстве — привел с собой супругу и мальчика, и еще был один ребенок, в общем восемь гостей. Да нас самих тридцать. Ты бы видел нашу процессию (это было часа в два), когда мы в лучших нарядах направились в банкетный зал! Все, как один, в воскресных туалетах! Новый дом был спешно закончен, стропила украшены цветами, пол, по местному обычаю, устлан зеленью. Мы выдали по этому случаю откормленную свинью, двадцать пять фунтов свежей говядины, банку сухарей, кокосовые орехи и т. д.
Много внимания уделили распределению мест: напротив нас поместились все самоанские дамы Ваилимы, по бокам стола — мужчины. Двое знатных гостей — мужчина и женщина (имей в виду, настоящие вожди) — сидели с нашей семьей, остальные — между Симиле и местными дамами. После окончания пира подали каву; церемониал угощения был весьма сложен и, как мне кажется, с расчетом позлить Симиле. Ведь он и в самом деле важный вождь, но их с Лауило назвали только после всех членов нашей семьи и гостей. Полагаю, на том основании, что его по-прежнему рассматривают как одного из слуг.
Я забыл сказать, что наш чернокожий слуга сначала не явился на пир. Повара разыскали его и, украсив огромными красными цветами гибискуса — под ними была весьма грязная нижняя рубаха, — привели под руки, как застенчивую девушку, и водворили между Фааумой и Эленой, которые окружили его лаской и заботами. Когда пришла его очередь пить каву — можешь мне поверить, из-за их снисходительной нежности к нему, точно к доброму псу, она пришла гораздо раньше, чем следовало, — его назвали новым именем. Они и так из «Аррика» уже сделали «Алеки». Но вместо того чтобы объявить: «Чаша для Алеки», оратор провозгласил: «Чаша для Ваилимы!», с пояснением, что тот «принял свое имя вождя». Вся плантация до сих пор смеется над этой шуткой. Покончили с кавой, и я произнес небольшую речь, переводил Генри. Будь я здоров, следовало бы специально упомянуть о гостившем у нас уже с месяц тонганце Томаси и о Симиле, хотя бы ради удовольствия заставить Генри переводить похвалы самому себе. Оратор ответил рядом изящных комплиментов по моему адресу, которые с обычным самоанским искусством легко текли из его уст. После чего мы удалились, предоставив им провести вторую половину дня за пением и танцами. На этом я должен остановиться, потому что с правой рукой опять плохо. Пробую писать левой.
Фэнни. 20 note 147
У брата Талоло, красивого юноши, слоновая болезнь. Она у него уже давно, по его словам с год, но он боялся сказать. Случилась и другая беда, похуже. Весь день в субботу Пааталисе выглядел как-то странно. Он ходил за нами следом, говоря на своем языке, и глядел в лицо с печальной улыбкой и с каким-то молящим выражением глаз. Миссис Стивенсон была недовольна тем, что он пришел, уселся рядом с ней на стул и что-то толковал по-своему. Я поняла, что он тоскует по дому, и очень жалела его. Он родом с островов Уоллис note 148. Как он попал сюда — не знаю, может быть, вождь племени продал его, а может быть, он приплыл зайцем на какой-нибудь шхуне. Он был у Джо лучшим работником на плантации, и, так как он нам очень понравился, его взяли в дом прислуживать за столом и помогать Митаэле. В субботу вечером, часов в девять или около того, мы с Ллойдом читали у меня в комнате, как вдруг пришел Митаэле и стал говорить что-то нечленораздельное насчет Пааталисе. Я решила, что тот заболел и лучше всего пойти взглянуть на него. Ллойд понял слова Митаэле так, будто Пааталисе собрался в лес повидаться с семьей.
— Разве его семья в лесу? — спросил Ллойд.
— Нет, — был ответ. Все это звучало весьма загадочно.
Мы застали Пааталисе в постели в каком-то столбняке. Ллойд подумал, что его мучит кошмар и он просто не может проснуться. Я приподняла ему веки и обнаружила, что глаза закатились и неподвижны; тогда я отправилась за Льюисом. Пока мы стояли вокруг и глядели, Пааталисе начал издавать странные звуки, вроде мышиного писка, иногда фыркал, как кошка, и делал слабые попытки выбраться из постели. Я решила позвать Джо, потому что начала подозревать приступ безумия. Джо не являлся довольно долю, а юноша тем временем стал невменяем. Он кричал, что духи предков и духи живых родичей (оставшихся на островах Уоллис) здесь, в лесу, и зовут его к себе. Он рвался вперед, как человек, собирающийся нырнуть в воду. После того как мы насилу уложили его, я послала за Арриком. Вскоре припадок повторился, и стало ясно, что его надо связать, иначе он убежит и погибнет в лесу. Он так мало привык к ступенькам, что, без сомнения, свалился бы вниз головой с лестницы или прямо шагнул бы с перил веранды.
Сначала мы попробовали обмотать его тело простынями, прикрепив их концы веревками к железной кровати. Ноги тоже привязали к кровати веревкой. Сложив полосой узкие простыни, мы обвили ими крест-накрест его грудь и плечи. Концы простынь были привязаны с двух сторон у изголовья кровати, еще раз скрещивались под ней и затем были накрепко прикручены к ее противоположным углам. Употребив на это порядочный рулон веревки, штук шесть простынь и длинное полотенце, мы сочли, что теперь он уложен надежно; и, так как явились Лафаэле и Савеа, оставили его на их попечение, а сами пошли немного отдохнуть. Золотое кольцо, которое было у Ллойда на мизинце, сломалось во время борьбы. Примерно через полчаса Лафаэле опять позвал нас, и мы обнаружили, что Пааталисе освободился от всех пут и опять готов к бегству. Пришлось забыть о гуманности. С величайшим трудом нам удалось привязать его за запястья и лодыжки к углам кровати, обмотав веревки прямо вокруг тела. Во время одной из его попыток вырваться Льюис и Ллойд вдвоем сидели на его ноге, первый прямо на колене. Внезапный рывок ноги отбросил Льюиса, как мячик. Парню не больше пятнадцати, и хотя он очень крупный, но все-таки еще не вполне взрослый человек. Я опять оставила комнату, чтобы отдышаться, потому что и мне пришлось принять участие в этой последней схватке.
Вскоре за мной явился Джо. «Пааталисе совсем пришел в себя, — сказал он. — Поглядите».
Я спросила, как они добились этого. Оказалось, что Лафаэле послал Савеа в лес за какими-то листьями; их разжевали и приложили к глазам, а также засунули в уши и ноздри. Он впал в почти безжизненное состояние, внушавшее тревогу, но позже проснулся совершенно здоровым. Джо успел развязать ему руки, и я застала Пааталисе уже сидящим с тревожной и умоляющей улыбкой на лице. Несмотря на то, что руки уже были в его распоряжении, он не пытался освободить ноги, посиневшие и распухшие от задерживавших кровообращение веревок, ожидая моего разрешения. Бред совершенно прекратился, и примерно в половине третьего утра все, кроме Джо и меня, отправились спать.
Мне показалось, что Лафаэле слегка встревожен действием своего лекарства. Несколько раз он отзывал меня в сторону, чтобы сказать, что мальчик умрет, вероятно, часа в четыре утра. Однако он не только не умер, но настоял на том, чтобы выполнять свои обычные обязанности. Мы согласились, считая, что будет лучше, если он отвлечется.
Я завела с Лафаэле разговор об этом лекарстве. Сначала он вообще боялся говорить что-либо; сказал, что отец перед самой смертью объяснил, как его применять, и велел держать это в тайне. Дело в том, что листья, которые он употребил, смертельно ядовиты. Жители Тонга в старые времена отравляли ими своих врагов. Если кто-нибудь питал злобу на другого, он заходил в его дом, спрятав во рту немного разжеванных листьев. Проходя мимо еды или табака, он незаметно брызгал на них этой слюной, Мне кажется, он и сам порядком рисковал, держа яд так долго во рту. Впрочем, думаю, что это Савеа жевал листья для Пааталисе по приказанию Лафаэле. Еще Лафаэле сказал, что, когда человек бывает ранен, особенно в руку или ногу, и у него сведет челюсти, в ноздри ему засовывают жеваные листья. Очень скоро спазм проходит, мышцы расслабляются, и после этого можно не сомневаться в выздоровлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41