- Вот речь делового человека, - откликнулся доктор. Он привычным жестом посыпал последний кусок требухи ядом и съел его. Он приучал свой организм к отраве. Профессиональная предосторожность.
За забором на улице стал слышен приближающийся перезвон медных колец. Страж у ворот прокричал:
- Леди Эльфелилет с эскортом, господин!
- Оказать им гостеприимство! - сказал Манименеш.
Рабыни унесли тарелки и поставили в просторной галерее бархатную кушетку. Едоки протянули руки к рабыням, и те дочиста вытерли их полотенцами.
Из-за финиковых пальм, густо росших в саду, появилась Эльфелилет со своими спутниками. С ней были два телохранителя с длинными, увенчанными золотыми наконечниками копьями, с тяжёлыми звонкими кольцами из меди; три танцовщицы, куртизанки-ученицы, одетые в голубые шерстяные накидки поверх тончайших хлопковых шаровар и расшитых блуз; четыре носильщика паланкина - быковатого вида рабы с намасленными торсами и с мозолями на плечах. Носильщики, застонав от облегчения, опустили паланкин на землю и отдёрнули парчовые занавески.
Из паланкина вышла Эльфелилет - женщина со светло-коричневой кожей, с ресницами, припорошенными углём, с рыжими от хны волосами, в которые была вплетена золотая проволока. Розовая краска покрывала её ладони и ногти. Под её вышитой голубой накидкой скрывался замысловато украшенный жилет. Накрахмаленные шёлковые шаровары с завязками у щиколоток блестели от покрывавшего их мирабаланского лака. Лёгкая россыпь оспинок на одной щеке приятно подчёркивала округлость её луноподобного лица.
- Эльфелилет, моя дорогая, - сказал Манименеш. - Ты как раз вовремя, к десерту.
Эльфелилет грациозно прошлась по выложенному плиткой полу и улеглась ничком на бархатную кушетку. В таком положении общеизвестная красота её ягодиц представала в наиболее выгодном свете.
- Я благодарю моего друга и покровителя, благородного Манименеша. Живи вечно! Высокоученый доктор Багайоко, я Ваша служанка. Привет, поэт.
- Привет, милочка, - сказал Хайяли, улыбаясь с природным дружелюбием, свойственным поэтам и куртизанкам. - Ты - Луна, а твои красотки - кометы на нашем небосклоне.
Хозяин произнёс:
- Это наш высокочтимый гость, караванщик Абу Бекр Ахмед Ибн-Ватунан.
Ибн-Ватунан, сидевший с открытым от изумления ртом, вздрогнул и пришёл в себя.
- Я простой человек из пустыни, - сказал он. - Я не обладаю тем даром слова, который есть у поэтов. Но я - Ваш слуга, госпожа!
Эльфелилет улыбнулась и встряхнула головой. В оттянутых мочках её ушей зазвенели тяжёлым золотом филигранные серёжки.
- Добро пожаловать в Одогаст.
Подали десерт.
- Ну, - сказал Манименеш, - всё, что мы ели до сих пор, - это простая и грубая еда. Вот где мы блистаем более всего. Позвольте соблазнить вас вот этими ореховыми пирожными «джузинкат» и прошу отведать нашей медовой лапши - надеюсь, что здесь хватит на всех.
Все, кроме, конечно, рабов, принялись наслаждаться лёгкой рассыпчатой лапшой «катаиф», щедро посыпанной каирванским сахаром. А ореховые пирожные были воистину несравненными.
- Мы едим джузинкат во время засухи, - сказал поэт. - Потому что ангелы начинают лить слёзы от зависти, когда мы их вкушаем.
Манименеш героически рыгнул и поправил свою ермолку.
- А теперь, - сказал он, - пора насладиться капелькой виноградного вина. Имейте в виду, по чуть-чуть. Ибо грех пития - один из наименьших грехов, и мы замолим его без особого труда. После этого наш друг поэт продекламирует оду, сочинённую им как раз к этому случаю.
Хайяли стал настраивать свою двухструнную гитару.
- А также по требованию публики я буду импровизировать лирические газели в двенадцать строк на заданную тему.
- После того, как наши желудки успокоятся под звуки эпиграмм, - сказал хозяин, - мы насладимся танцем справедливо прославленной труппы нашей госпожи. Затем мы удалимся в дом и насладимся их другим не менее прославленным искусством.
Тут снова закричал привратник.
- Ваш посыльный вернулся, господин! Он вместе с прорицателем ждёт Ваших указаний.
- Ах! - сказал Манименеш. - Я совсем забыл.
- Это неважно, сэр, - сказал Ибн-Ватунан, распалённый программой предстоящего вечера.
Но тут заговорил Багайоко:
- Давайте взглянем на него. Контраст с его уродством сделает этих женщин ещё прекраснее.
- Что иначе было бы совершенно невозможно, - добавил поэт.
- Что ж, ладно, - согласился Манименеш. - Введите его.
Сквозь сад к ним приблизился Сиди, мальчик-посыльный, за которым следовал отвратительно медлительный, размахивающий костылями прорицатель.
Человек вполз в круг света, как искалеченное насекомое. Его огромный пыльный серый плащ, весь в пятнах пота, был перемазан чем-то немыслимым. Он был альбиносом. Его розовые глаза туманила катаракта, а проказа сожрала одну его ступню и несколько пальцев на руках. Одно плечо было намного ниже другого, что свидетельствовало о его горбатости. Обрубок голени был изъязвлён грызущими его плоть червями.
- Клянусь бородой Пророка, - воскликнул поэт, - воистину, это пример непревзойдённого уродства.
Эльфелилет сморщила носик.
- От него разит чумой!
Сиди сказал:
- Мы спешили, как могли, господин!
- Иди в дом, мальчик, - сказал Манименеш, - замочи в ведре десять палочек корицы, затем принеси ведро сюда и вылей на него.
Сиди тут же ушёл.
Ибн-Ватунан пристально рассматривал этого страшного человека, стоявшего, покачиваясь, на одной ноге у самой границы освещённого круга.
- Почему ты до сих пор жив, человек?
- Я отвернул свой взор от этого мира, - произнёс Страдалец. - Я обратил свой взор к Богу, и он щедро пролил на меня знания. Я обрёл знания, выдержать которые не под силу никакому бренному телу.
- Но Бог милостив, - сказал Ибн-Ватунан. - Как можешь ты говорить, что это сделал Он?
- Если тебе неведом страх Божий, - сказал прорицатель, - бойся Его, увидев меня.
Ужасный альбинос, медленно агонизируя, опустился на землю за пределами галереи. Он снова заговорил:
- Ты прав, караванщик, полагая, что смерть будет для меня милостью. Но смерть приходит ко всем. В своё время придёт и к вам тоже.
Манименеш откашлялся.
- Так ты, значит, видишь наши судьбы?
- Я вижу весь мир, - ответил Страдалец. - увидеть судьбу одного человека всё равно, что проследить путь одного муравья в муравейнике.
Появился Сиди и вылил на калеку ведро ароматной воды. Провидец сложил ладони горстью и пил эту воду, удерживая её изуродованными ладонями.
- Спасибо, мальчик, - сказал он и обратил свой затуманенный взор к юноше. - Твои дети будут жёлтыми.
Сиди засмеялся от удивления.
- Жёлтыми? Почему?
- Твои жены будут жёлтыми.
Танцовщицы, отошедшие к дальнему краю стола, захихикали. Багайоко вытащил из рукава золотую монету.
- Я дам тебе этот золотой дирхем, если ты покажешь мне своё тело.
Эльфелилет мило нахмурилась и заморгала начерненными ресницами.
- О, высокоученый доктор, пожалуйста, пощадите нас.
- Вы увидите моё тело, если наберётесь терпения, сэр, - сказал Страдалец. - Пока ещё жители Одогаста смеются над моими пророчествами. Я обречён говорить правду, горькую и жестокую, а потому - абсурдную. Однако слава моя будет расти и достигнет ушей князя, который прикажет тебе устранить меня, как угрозу общественному порядку. И тогда ты всыплешь свою любимую отраву, сушёный яд аспида, в миску с гороховой похлёбкой, которую я получу от своего клиента. Я не сержусь на тебя за это, поскольку ты всего лишь выполнишь свой гражданский долг. К тому же избавишь меня от болей.
- Какие странные мысли, - нахмурился Багайоко. - не понимаю, зачем князю прибегать к моим услугам. Любой его копейщик проткнёт тебя, как бурдюк с водой.
- К тому времени, - ответил пророк, - мои оккультные силы вызовут такое сильное беспокойство, что наилучшим выходом покажутся крайние меры.
- Так, - сказал Багайоко, - это убедительно, хотя и звучит гротескно.
- В отличие от других пророков, - сказал Страдалец, - я вижу будущее не таким, каким мы хотим, чтобы оно было, а во всей его катастрофической тщетности. Вот почему я пришёл сюда, в ваш прекрасный город. Мои многочисленные и абсолютно достоверные пророчества исчезнут вместе с этим городом. Это избавит весь мир от любых неприятных конфликтов, вызванных столкновением предначертанного и свободной воли.
- Он - богослов, сказал поэт. - Прокажённый-теолог. Как жаль, что мои профессора из Тимбукту не могут сейчас с ним подискутировать!
- Так ты предрекаешь гибель этого города? - спросил Манименеш.
- Да. Могу рассказать поподробнее. Сейчас 406 год хиджры Пророка и 1014 год от рождества Христова. Через сорок лет среди мусульман зародится фанатичный пуританский культ. Его приверженцы будут называть себя альморавидами. В это время Одогаст заключит союз с Ганской империей. А они, как известно, идолопоклонники. Ибн-Ясин, воин и святой альморавидов, осудит Одогаст как гнездилище неверных. Он напустит на город свою орду мародёров, распалённых сознанием собственной правоты и жадностью. Они перебьют мужчин, изнасилуют и уведут в рабство женщин. Одогаст будет разграблен, колодцы отравлены, а пашни высушит и унесёт ветер. Через сотню лет песчаные барханы похоронят под собой руины. Через пятьсот лет от Одогаста останется лишь десяток строк в книгах арабских учёных.
Хайяли пошевелил гитарой.
- Но ведь библиотеки Тимбукту полны книг об Одогасте, включая, с вашего позволения, нашу бессмертную поэтическую традицию.
- Я ещё ничего не сказал про Тимбукту, - подхватил пророк. - Его разграбят мавританские захватчики, ведомые светловолосым евнухом-испанцем. Они скормят книги козам.
Компания взорвалась недоверчивым хохотом. Не обращая на них никакого внимания, пророк продолжал:
- Разгром будет таким полным, таким основательным и всеобъемлющим, что в грядущих веках будут считать, что Западная Африка всегда была страной дикарей.
- Кто на свете посмеет изрыгнуть такую хулу?
- Это будут европейцы, которые поднимутся из своего нынешнего жалкого состояния и вооружатся могучими науками.
- Что будет потом? - спросил, улыбаясь, Багайоко.
- Я могу разглядеть грядущее, - сказал пророк, - но предпочитаю этого не делать. У меня от этого начинает болеть голова.
- Итак, ты предрекаешь, - сказал Манименеш, - что наша достославная метрополия с её высоко вознёсшимися минаретами и вооружённой милицией канет в небытие?
- Как ни печально, такова правда. Но ни вы сами, ни то, что вам дорого, не оставит на Земле никакого следа. Разве что несколько строк в сочинениях чужеземцев.
- И наш город падёт перед дикими племенами?
Страдалец ответил:
- Никто из присутствующих не станет свидетелем этой беды. Вы проживёте свои жизни год за годом, наслаждаясь роскошью и покоем. Но не потому, что вы заслужили такую милость, а по прихоти слепой судьбы. Со временем эта ночь позабудется. Вы забудете всё, что я вам наговорил, точно так же, как весь мир забудет про вас и ваш город. Когда Одогаст падёт, этот мальчик Сиди, этот сын рабыни, будет единственным живым свидетелем этого вечернего собрания. Но к тому времени и он забудет Одогаст, любить который у него нет ни малейших оснований. Он станет к тому времени старым богатым купцом в Шань-ани. Этот китайский город так фантастически богат, что мог бы купить десять таких Одогастов. Он будет разграблен и уничтожен гораздо позже.
- Это безумие какое-то, - сказал Ибн-Ватунан.
Багайоко наматывал на свой гибкий палец перемазанную глиной прядь.
- Твой привратник - здоровый парень, друг Манименеш. Что, если, скажем, приказать ему проломить башку этой злобной вороне и выкинуть эту падаль на корм шакалам?
- А вот за это, доктор, я расскажу, как умрёшь ты, - сказал Страдалец. - ты будешь убит ганским королевским гвардейцем, когда попытаешься отправить на тот свет коронного принца путём вдувания неуловимого яда в его задний проход через полую тростниковую трубку.
Багайоко вздрогнул.
- Ты, идиот, там нет никакого коронного принца.
- Он был зачат вчера.
Терпение Багайоко иссякло и он повернулся к хозяину.
- Давайте избавимся от этого умника.
Манименеш сурово кивнул.
- Страдалец, ты оскорбил моих гостей и мой город. Но тебе повезло - ты уйдёшь живым из моего дома.
Страдалец с мучительной медлительностью поднялся на свою единственную ногу.
- Твой мальчик говорил, что ты щедр.
- Что? Ни медяка не получишь за свою чушь.
- Дай мне один из трёх золотых дирхемов, что лежат у тебя в кошельке. Иначе я буду вынужден продолжать пророчествовать, причём в гораздо более интимном русле.
Манименеш обдумал это.
- Может, так и правда лучше.
Он бросил Сиди монетку.
- Отдай её этому сумасшедшему. И проводи его обратно в его конуру.
Они терпеливо наблюдали за тем, как предсказатель, скрипя костылями, уползал в темноту.
Манименеш резким движением откинул красные бархатные рукава и хлопнул в ладоши, требуя вина.
- Спой нам, Хайяли.
Поэт натянул на голову капюшон своего плаща.
- В моей голове звенит ужасная тишина, - сказал он.
1 2 3