Колонна-стая разнообразных и разноцветных автомобилей, беззаконно перекликаясь клаксонами, подкатила к аэропорту, и столь же разнообразные и разноцветные, как их автомашины, владельцы транспортных средств и пассажиры под нестрашные выстрелы захлопываемых дверок высыпали на освещенную площадь и окружили нервным шевелящимся кольцом главных, любимых и самых дорогих для всех в этот вечер Анну, Дарью, застенчивого Бориса Евсеевича.
Добрые милиционеры и недобрые полупьяные носильщики наблюдали увлекательное зрелище. Милиционеры умильно, носильщики с презрительным отвращением. Таксистам и калымщикам лень и неинтересно было наблюдать, они и не такое видели в своей многособытийной жизни.
Неизвестно как - по волшебству или сам по себе - врубился на полную мощность чей-то автомобильный магнитофон с вальсом из "Летучей мыши".
Круг раздался, и немыслимый красавец подхватил Анну. Другой, столь же неотразимый, подхватил Дашу, и две пары по кругу в плавной стремительности понеслись в элегантном танце. Шли в танце, вращались в образованном любящими их людьми круге, жили в этом замечательном мире. И мир завихрился в их глазах. Сливаясь в одно, проносились добрые лица, звучала музыка, фанфарно утверждая, что жизнь - это праздник, и был мгновенный сердечный обвал, обозначивший мелькнувшее счастье, и было паренье, паренье...
- И я за все заплачу. Можешь не беспокоиться, - успокоил небесно-голубого начальника Борис Евсеевич Марин, с грустной полуулыбкой продолжая любоваться затихающим танцем.
- Они с утра должны лететь, а я их среди ночи вызвал, - бубнил, набивая себе цену, небесный бугор.
- Ничего, не обижу, друг, - еще раз заверил Борис Евсеевич. - Когда летим?
- Когда захотите, - со снисходительной улыбкой сказал Хоттабыч в голубой форме.
- Прелестно, - с благодарной улыбкой сказал Марин и повторил: Прелестно. - Обещающе похлопал Хоттабыча по плечу и крикнул своим дамам, которые зазывно и беспечно хохоча, отдыхали среди бескорыстных и верных поклонников после вальса. - Девочки, когда летим?!
- А когда можно? - первой откликнулась Дарья.
- Всегда! - громко объявил Борис Евсеевич, утверждая свое могущество.
- Летим! Летим! - в полный голос пропела Анна и, сняв свой фирменный пиджачок, раскрутила его над головой, изображая вертолет.
Зацелованный двумя звездами начальник разрешил полное безобразие: по летному полю к служебному Як-42 провожать дорогих гостей шла вся пестрая банда.
...И было прощание, и было расставание, и были обильные поцелуи и видимые сквозь иллюминаторы беззвучные крики провожавших...
В пассажирском отсеке, отделенном от грузового стационарной перегородкой, царил уют. Расположились по-домашнему, раскинувшись по диванам.
- Все-таки пристегнитесь! - весело посоветовал штурманец. - Взлетаем!
И скрылся в кабинете. Тотчас взлетели.
Когда самолет вышел на крейсерскую высоту, штурманец вновь объявился в пассажирском салоне. С гитарой в руках.
- Это что же ты принес, негодяй?! - фальшиво раз гневалась Анна.
- Гитару, - робко, но серьезно ответил штурманец. Вроде бы и шутила Анна, а вдруг - нет?
- Давай ее сюда! - потребовала Анна. Он поспешно и радостно передал ей бесконечно демократичный музыкальный инструмент. Она умело потрогала струны, предупредила: - Тебе одному петь не будем. Зови весь экипаж.
- Сей момент! - возликовал штурманец. - Только на автопилот перейдем!
...Пела Анна, пела Дарья, а когда они отдыхали, пел блатные песни расхрабрившийся штурманец. Под всеобщее одобрение взыскательной публики. Праздник был с ними. Первым опомнился командир корабля. Он взглянул на часы и распорядился:
- Пора. Ноль часов пятьдесят минут. Через четверть часа садимся.
21
- Который час? - небрежно поинтересовался Сырцов, будто у соседа по трамваю спросил. А спросил он у Роберта Феоктистова, который, ловко и щегольски завернутый в кожаный плащ, стоял перед ним, по-эсэсовски расставив ноги.
- Без десяти час, Жора, - вежливо ответил Феоктистов, Летчик.
- Мерси-и, - тонким голосом издевательски протянул Сырцов и глянул на свои руки, сведенные вместе его же собственными наручниками. - Что ж ты меня спереди заковал? Для моего устрашения и для собственной безопасности надо бы за спиной.
- Во-первых, мне опасаться нечего, - спокойно объяснил Летчик. - А во-вторых, ты, закованный сзади, выпятишь молодецкую грудь и возомнишь себя то ли Олегом Кошевым, то ли Зоей Космодемьянской.
Сырцов сидел на скамейке неподалеку от колеса обозрения. Летчик стоял перед ним, и за его спиной создавали строй пятеро быков. Сырцов без интереса осмотрел их всех и в меру удивился:
- Ишь ты, образованный. Сколько классов за спиной, Летчик?
- Классы - это у тебя, - без обиды сказал Летчик. - А у меня незаконченное высшее. Три курса ГИТИСа.
- То-то я смотрю: исключительно театральные эффекты. Поаплодировал бы тебе, как режиссеру, и твоим актерам, талантливо и правдиво играющим тупых быков, но, к сожалению, руки заняты.
- Эта сука еще и издевается! - возмутился один из пятерки, тот, которого дважды так удачно приделал Сырцов.- Роберт, я его в клочья разорву!
- Разорвешь, и уже больше ничего не будет. Никакого удовольствия, охладил палаческий пыл быка по-прежнему невозмутимый Летчик. - А мне поиграться с ним хочется. Так что малость охолонь, Крот.
- Точно, крот! - обрадовался Сырцов. - Ни хрена увидеть не может. Давай в нору, Крот, под землю! Может, там чего-нибудь получится.
- Убью гада! - в блатной истерике взвыл Крот и кинулся на Сырцова в полном беспамятстве. Чем не преминул воспользоваться скованный сыщик. Его окантованный железом башмак описал молниеносную дугу и краем врезался в открытую челюсть Крота. Тот отлетел от скамейки метра на четыре и на время прилег бесформенной кучей. Нетронутая еще четверка рванулась из-за спины хозяина к Сырцову.
- Стоять! - приказал им сокрушающим голосом Летчик, и четверка застыла, как в детской игре "замри". Не сочтя нужным оглядываться и проверять исполнение приказа, Летчик сделал три необходимых шага к скамейке и, положив туго обтянутую тонкой перчаткой ладонь на плечо Сырцова, спокойно, почти приглашая, позвал: - Пойдем, Сырцов.
- Куда? - формально забазарил Сырцов. - Вместе с тобой мне нигде лучше не станет. А тут хоть посижу.
- На экскурсию, - непонятно объяснил Летчик.
- Если хочешь исполнить последнее желание приговоренного к смертной казни, то не угадал. Да и нет у меня никакого желания, и приговоренным себя не чувствую.
- Говорлив, - сказал Летчик и предположил: - Испугался, что ли?
Сырцов отвечать на этот вопрос не соизволил. Он встал, покрутил головой, пошевелил энергично плечами - размялся.
- Пойдем. Хоть какое-никакое разнообразие.
По пути попалась куча, постепенно обретавшая человеческие очертания.
- Вот тебе и урок. Сколько раз тебе, Крот, говорено: не высовывайся, вальяжно на ходу высказался Летчик. Человекообразная куча ответила унылым мычанием.
- Я ему челюсть сломал, - понял Сырцов и сердобольно заметил: - Его в Склифосовского везти надо, чтобы кости как следует сложили.
Они отошли от Крота метров на пятнадцать, и только тогда Летчик сказал:
- А зачем ему как следует складывать? Омары трескать? В любви объясняться отчетливым шепотом? С хорошей дикцией пламенные речи произносить? Водочка и под мягкую черняшку пойдет, бикса рваная и под требовательное мычание под него ляжет, а пламенные речи будет произносить за него купленный мной шустрый адвокат.
- Больной ты добряк, - оценил монолог Сырцов.
Они подошли к колесу обозрения, по ступеням поднялись к кабине, замершей на старте. Летчик открыл дверцу и предложил:
- Садись. На Москву сверху посмотришь.
- В последний раз? Прощаясь? - невесело усмехнулся Сырцов.
- В последний раз. Прощаясь, - подтвердил Летчик.
Они стояли у кабины лицом к лицу, с доброжелательным любопытством разглядывая друг друга. Хорош был, конечно, Летчик, но малость пониже Сырцова и в плечах пожиже.
Мощен и убедителен был Сырцов, но уже легли у рта горькие складки обреченности, потускнели глаза.
- Садись, - повторил Летчик и извлек из кармана сверкающий "кольт". Сырцов слегка дернулся головой и, ничего не сказав, полез в кабину. Не отводя от него пистолета, Летчик устроился на сиденье напротив и распорядился в никуда: - Поехали. Три круга.
Чуть скрипя, колесо стронулось с места. Медленно уходила вниз асфальтированная земля. Сырцов пошел по бессмысленному, безнадежно нескончаемому кругу. Белка в колесе.
- Говорить хочу, - заявил Летчик, мимо Сырцова глядя на светлую полосу Ленинского проспекта. А Сырцов рассматривал Новый Арбат. И не стал возражать.
- Говори. Не с Кротом же тебе беседы беседовать.
- А, собственно, чем ты так уж отличаешься от Крота? Он убегает, ты догоняешь. Он в нору, ты землю роешь. Крот и фокстерьер. Животные, в жизни которых ничего, кроме погони, не существует. Но ты хоть кой-какие иностранные слова знаешь. Что ж, на бесптичье и жопа - соловей.
- Жопа-соловей - это ты про себя? - простодушно удивился Сырцов.
- Это почему ж? - в свою очередь, не успев как следует оскорбиться, удивился Летчик.
- Попердываешь да заходишься в соловьиных фиоритурах, - доходчиво объяснил Сырцов.
- Тяжеловесно, но ничего, - одобрил полемический дар пленника Летчик. - Но ты, хоть и знаешь слово "фиоритура", бездарно проиграл. Не помог тебе культурный багаж.
- В дымину пьяный, но сообразительный Тоша после нашего ухода вмиг отрезвел и тотчас предупредил любезного друга? - спросил Сырцов. - Ну да, я проиграл. Но и ты не выиграл. Да и что ты можешь выиграть?
Летчик не стал возражать. Он ласково предложил:
- Смотри на Москву, Жора. Тебе осталось два с половиной круга.
Они были на самом верху. Во все стороны за горизонт раскинулся бесконечный и бессмертный город. Сверкающими лучами сбегались к центру древние улицы, тяжелым блеском светились многочисленные уже золотые купола храмов, самодовольно пронзали тучи шпили высотных домов, островом Буяном возвышался Кремль...
- Ты - наглый и невежественный завоеватель, - сказал Летчик. - А я коренной москвич, который, как всякий настоящий москвич, без Москвы жить не может...
- ...и каждую ночь любуется ею с колеса обозрения, - продолжил за него Сырцов. - Какой ты настоящий москвич! Ты - гнусный и подлый убийца, Летчик.
Сырцов сказал это небрежно, почти между прочим. И в полумраке было видно, как заиграли тонкие ноздри породистого носа велеречивого убийцы. Летчик вздохнул, недоуменно посмотрел на "кольт" в своей правой руке и спросил:
- На легкую смерть надеешься, мусор? Не будет тебе легкой смерти!
- Кто ж на смерть надеется? - удивился Сырцов. И нахально: - Я на хорошую жизнь надеюсь!
Они завершили первый круг и пошли на второй.
- И зря. Зря надеешься. - Блатной накат гнева испарился, и Летчик купался в садистском удовольствии. - Сегодня я кончу тебя. Но не огорчайся, ты недолго будешь на том свете в одиночестве. Скоро мы с Володей Демидовым отправим вслед за тобой и Смирнова, и Казаряна, и Кузьминского, и журналиста этого, Спиридонова. Всю вашу шарагу.
- Ты Лидию Сергеевну Болошеву забыл, - холодно подсказал Сырцов.
- И Лидию Сергеевну Болошеву, - согласно присоединил к списку обреченных единственную женщину Летчик.
- А что потом? - спросил Сырцов. - После того, как вы с Володей Демидовым нас всех закопаете?
Первый раз вслух произнес имя и фамилию своего бывшего коллеги и бывшего приятеля Георгий Сырцов. Менее года тому назад Владимир Демидов перестал быть майором милиции и приятелем Сырцова. Теперь он - дружок злодея в беспределе.
Феоктистов думал. Действительно, а что потом? Что потом, когда упьется кровью ненависть? Что потом, когда уйдет все сжигающее желание исполнить страстно задуманное? Что потом, когда исчезнет черная цель в его черной жизни?..
- Тебя меньше всего должно интересовать, что будет потом, потому что твоего "потом" уже нету.
- Я не о себе, я о тебе.
- А я о тебе. Смотри на Москву. Тебе осталось полтора круга.
Они опять были на самом верху. Сырцову уже не хотелось смотреть на любимый город. Он умело сплюнул за низкий борт кабины и затаился, дожидаясь, когда плевок достигнет асфальта. Дождался. Внизу звонко шлепнуло. Сырцов повернулся к Летчику и, опять намеренно его заводя, посочувствовал:
- Не получается хорошей беседы, да, Летчик? А какой прекрасный спектакль задумывался недоучкой-режиссером!- На слово "недоучка" Роберт дернулся, но промолчал, лишь судорожно улыбнувшись. Сырцов продолжил: Перед дрожащим от ужаса нич тожеством сверхчеловек, бесстрашно поправший все человеческие и божеские законы, говорит о своем счастье одиночества, о безмерной власти над суетным миром, о презрении к смерти, от страха перед которой трепещет у твоих ног жалкий недочеловек. Здесь,- Сырцов спаренными кистями указал на пол кабины, - я - презренный извивающийся червяк, там, Сырцов задрал голову, глазами указывая на звезды, - ты, немыслимой силой своей вознесенный к звездам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56