Как только он отведет девушку домой, он снова
возобновит поиски и рано или поздно добьется своего. Но как
ему жить дальше без этих серых глаз? В душе Ниуна бушевала
буря, мешавшая ему говорить, и он шел молча, тяжело ступая
по влажной земле, сминая пробивавшуюся к солнцу траву, не
замечая ни синего неба, ни легкого ветерка, даже слегка
согнувшись под тяжестью своих невеселых дум.
Маев тоже молчала, но не потому, что боялась нарушить
размышления своего спутника. ЕЙ тоже было о чем подумать. С
первого взгляда на Ниуна она поняла, что именно его ждала
всю свою еще недолгую жизнь, что это он являлся ей в
беспокойных девичьих снах, что за ним она согласилась бы
пойти на край света. Но он не знав с собой, а гордость не
позволяла ей задавать вопросы. И еще у нее была одна тайна,
которую Маев боялся выдать. Сказав, что она единственная
дочь своего отца, девушка умолчала о том, что ее отец -
именно тот мастер, который так нужен Ниуну, кузнец. Он с
удовольствием взял бы в ученики мужа дочери и передал бы
ему дело. Но напроситься в жены, стать желанной только
из-за ремесла отца - от одной мысли об этом Маев начинала
бить дрожь отвращения. Она никогда не станет торговать
собой, даже если потом всю жизнь ей придется провести,
страдая от того, что рядом нет единственного человека, за
которого она согласилась бы умереть.
Так и шли они рядом, молчавшие каждый о своем, и ни
один не догадывался, что стоит лишь выговориться, снять
тяжесть с души - и беда отступит, боль утихнет, станет
легко дышать и жизнь снова покажется прекрасной. Но ни
Ниун, ни Маев ни за что не согласились бы поступиться
гордостью и честью.
- Ты не устала? - заговорил наконец Ниун, когда день
уже начал близиться к концу. - Не пора ли подумать о
привале?
Девушка была сильной и могла бы еще идти и идти, но ей
очень хотелось оттянуть возвращение домой, и поэтому она
с готовностью заявила:
- О, я с удовольствием отдохнула бы.
Потом они долго сидели у костра, задумчиво глядя, как
пляшет огонь, и стараясь не смотреть друг на друга.
...Как ты прекрасна, любимая. Я отдал бы жизнь за то,
чтобы обнять тебя, уткнуться лицом в твои пушистые волосы,
вдыхать их запах. Как мы могли бы быть счастливы с тобой.
Ты будила бы меня по утрам, нежно прикасаясь губами к щеке.
Я защищал бы тебя от всего мира. У нас были бы красивые и
добрые дети. Как ты прекрасна, чудесная. Я носил бы тебя
на руках. Как недоступна ты, мечта моя...
...Какие у тебя сильные руки, любимый. Я, наверное, всю
жизнь провела бы в твоих объятиях. Как мне хочется коснуться
тебя, прижаться к твоей широкой груди и захлебнуться от
восторга и счастья. А какие бы у нас были дети! Как близко
- стоит лишь протянуть руку, как далеко, как непоправимо
далеко ты от меня, жизнь моя и беда моя...
Они отводили друг от друга глаза, а в душе каждого
кричало, смеялось, пело и плакало великое чувство, на
котором строится жизнь, без которого человек не может
зваться человеком. Потом они лежали по разные стороны
костра, глядя в звездное небо, и делали вид, что спят, но
сон, который мог бы принести хоть недолгое облегчение, не
шел к ним.
Встав на рассвете, они тронулись в путь, медленно
передвигая ноги, ставшие вдруг невероятно тяжелыми, ибо
каждый шаг приближал их расставание, после которого жизнь
для обоих потеряет всякий смысл. Они обменивались лишь
короткими, ничего не значившими фразами, когда это было
необходимо: каждый раз опасаясь, чтобы вдруг дрогнувший
голос выдаст их.
Когда рядом шли спутники, и Ниуну, и Маев, было гораздо
легче прятать свои чувства, и сейчас оба догадывались, что
происходит в их душах, но упорно молчали, готовые
расстаться с жизнь, но не поступиться гордостью.
Вечер наступил неожиданно быстро, и они снова
остановились на ночлег. Костер уже едва тлел, и пора было
укладываться спать, тем более что бессонная ночь напоминала
о себе и глаза путников слипались. Неожиданно затрещали
кусты и из окружающей тьмы выскочил зверь размером с крупную
собаку и зарычал, ощерил белые клыки. Его немигающие глаза
горели красным светом, шерсть на загривке стояла дыбом.
Отбившийся от стаи волк, видимо, не сумел найти добычу, и
теперь голод привел его прямо к людям. Хищник боялся
огня, но и бороться с мучившим его голодом, похоже, больше
уже не мог.
Ниун резко вскочил на ноги и крепко сжал в кулаке
рукоятку большого охотничьего ножа. О том, что меч остался
лежать возле дорожного мешка, он даже не успел пожалеть.
Зверь, издав утробное рычание, прыгнул, но это был его
последний прыжок: с силой выбросив вперед руку, Ниун вонзил
острое лезвие в мохнатый живот, и из глубокой раны на землю
вывалились дымящиеся внутренности. Глаза хищника подернулись
пленкой, язык свесился из раскрытой пасти, лапы дернулись,
и зверь тут же испустил дух.
- Он мог убить тебя! - не думая о гордости, девушка
повисла на шее у Ниуна.
Он отшвырнул прочь мертвого волка, даже не выдернув
нож, крепко прижал Маев к груди, забыв на мгновение обо
всем на свете. Жаркая волна накрыла Ниуна с головой,
затуманив рассудок. Но железная воля тут же отрезвила его
и, рывком оторвав девушку от себя, Ниун срывающимся голосом
проговорил:
- Не бойся. Волк мертв. Других нет. Пора спать.
С трудом удержав готовые пролиться слезы, Маев
отвернулась, легла на еловые лапы, приготовленные заранее,
подтянула колени к подбородку и затихла: не то заснула, не
то просто постаралась скрыть обиду.
Ниун еще долго сидел у костра и сосредоточенно думал,
думал, думал... Наконец и его сморил сон. Сны, посетившие
его в ту ночь, были короткими и мучительными. То ему
виделось, как они с Маев катаются на лодке, сделанной
старым Вокнаном, то вдруг девушка исчезала, когда он
собирался поцеловать ее, то Маев склонялась над колыбелью,
вырезанной из дерева умелыми руками отца Ланги, то Ниун
смотрел вдаль и видел, как Маев уходит от него все дальше и
дальше.
Первая мысль, посетившая Ниуна утром, была о том, что
сегодня - последний день их общего пути. Скоро Маев
окажется дома, а ему вновь придется идти, но уже одному. "И
не надо будет больше надеяться, что внутренний голос
позовет меня. Он уже все сказал. Вот оно, счастье,
свернулось калачиком совсем рядом. Протяни руку -
дотронься. Больше такой возможности не будет. Сегодня я
попрощаюсь с ней. Лучше бы мне никогда не встречать ее, не
узнал бы, что душа может так болеть".
Тяжело вздохнув, Ниун разбудил девушку:
- Вставай, Маев. Уже утро. Пора в дорогу.
Девушка вскочила, словно давно не спала и только ждала
этих слов, чтобы отправиться в путь. Она торопливо, чуть
нервными движениями, поправила волосы, быстро проглотила
кусочек успевшей зачерстветь лепешки, запила скудный
завтрак водой и сказала:
- Я готова. Идем.
Как и говорила Маев, к вечеру лес неожиданно
расступился и вдали показались крыши домов. Откуда-то
издалека, с самой окраины доносился веселый перестук
кузнечных молотов. Ниун обязательно зашел бы в селение,
чтобы поговорить с кузнецом. Но он боялся, что никогда уже
не сможет расстаться с девушкой, если не попрощается с ней
сейчас, пока у него еще хватало сил повернуться и уйти.
Словно угадав его мысли, Маев тихо проговорила:
- Вот я и дома. Не провожай меня дальше. Я дойду одна.
У Ниуна вдруг перехватило горло, и он не смог произнести
ни слова, а только кивнул. Надо было уходить, но он не
мог заставить себя сделать ни шагу. Ноги словно приросли к
земле, сердце то рвалось из груди, то вдруг проваливалось
куда-то, руки дрожали, во рту пересохло. "Я больше никогда
не увижу тебя, любимая. Зачем мне жизнь, если в ней не
будет тебя? Скажи хоть слово, хоть взглядом намекни, и я
останусь". Но Маев молчала и лишь смотрела себе под ноги,
как будто стояла на краю обрыва и боялась упасть. "Неужели
ты сейчас уйдешь, любимый? Уйдешь навсегда. Как жить мне
дальше? И зачем жить?"
Неожиданно Маев резко повернулась к Ниуну и выдохнула:
- Знаешь, я не хотела говорить...
Она оборвала себя на полуслове и долго молчала, но по
ее лицу было видно, что в душе девушки идет жесточайшая
борьба. И все-таки гордость победила.
- Я всегда буду помнить тебя. Ты спас мне жизнь. Прощай.
- Прощай, Маев. Я тоже не забуду тебя.
Ниун повернулся спиной и почти бегом ринулся в лесную
чащу, с трудом пересиливая желание обернуться. Он шел, не
разбирая дороги. Ветви хлестали его по лицу, по которому
впервые в жизни катились обжигающие слезы, несколько раз
падал, не заметив высокого корня или цепкой травы, тут же
поднимался и опять бежал, пытаясь скрыться от самого себя.
Вдруг он встал как вкопанный. "Прости меня отец. Видно,
напрасно ты напоминал мне о долге. Я не могу жить без этой
девушки. Зачем мне ремесло кузнеца на Серых Равнинах?
Прости меня".
И словно камень свалился с его души, слезы высохли, а
ноги сами понесли обратно, туда, где, он не сомневался,
ждала его Маев. Он не помнил, как добежал до лесной опушки,
как входил в селение, и лишь впервые за долгое время
заулыбался светло и счастливо, когда увидел, что издалека,
с самой окраины, ему навстречу бежит, спотыкаясь,
единственная на свете женщина.

...Пройдет время, и у них родится сын, которого назовут
Конаном.


1 2 3 4 5 6 7 8