Оба были еще совсем молоды: старшему из них едва исполнилось двадцать семь лет. Если упомянуть еще про невысокий рост обоих, то этим, пожалуй, и исчерпывалось сходство между молодыми людьми. Старший был одет в военный мундир. Его удлиненное с низким лбом лицо не изобличало большого ума, но свидетельствовало о развитом чувстве собственного достоинства и сознании исключительности занимаемого им положения. Словно в противовес этой холодной надменности, второй молодой человек был исключительно живой и темпераментный, с чуть хитроватым выражением лица и высоким «адвокатским» лбом.
Какое-то время молодые люди сидели молча. При этом военный, не спеша, но и не отвлекаясь, поглощал пиво, а адвокат больше налегал на сосиски.
После третьей или четвертой кружки военный заказал водки и обратился к своему визави:
— Разрешите представиться, сударь, — полковник Бздилевич.
— Ульянов, адвокат, — неохотно ответил наш старый знакомый, которого внимательный читатель, вероятно, уже узнал.
В то утро г-н Ульянов не был расположен к беседе с кем бы то ни было. Проснувшись, он в первое мгновенье поразился причудливости собственных сновидений. Ничего удивительного, что после вчерашней пьянки ему снились похмелье и пиво, но все остальное!.. Однако потом, увидев на тумбочке книгу с серпом и молотом на красной обложке, он понял, что это был вовсе даже и не сон. Не мудрствуя лукаво, он решил первым делом позавтракать в «Петрополе», а затем продолжить чтение весьма заинтересовавшей его книги. Он не забывал также про вечернее заседание «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В общем, день ему предстоял напряженный, поэтому он пока ограничился одной кружкой пива, хотя уже приканчивал вторую порцию сосисок.
— Г-н Ульянов, давайте выпьем за здоровье нашего государя императора, — предложил мнимый полковник.
Посещая инкогнито питейные заведения Санкт-Петербурга, молодой Николай II любил пить с незнакомыми людьми за свое драгоценное здоровье.
— Благодарю вас, г-н полковник, — вежливо ответил Ульянов. — Но, к сожалению, я вынужден отказаться. У меня сегодня масса дел, и мне не хотелось бы с утра пить водку.
— Даже за здоровье государя императора?
— Даже за здоровье государя императора!
— Что ж, это весьма похвально, г-н Ульянов! Я понимаю: вам сегодня предстоит славно потрудиться на благо государя императора, поэтому вы хотите быть трезвым. Это весьма и весьма…
— Я — адвокат, г-н полковник, — прервал собеседника Ульянов, начиная раздражаться. — И работаю только для блага моих клиентов. Что же касается императора, то при абсолютной монархии он не нуждается в услугах адвоката.
— И по-вашему, это плохо? — спросил Николай II.
— По-моему, это преступно! — ответил Ульянов.
Император налил себе водки и незамедлительно выпил. Ульянов заказал себе еще одну кружку пива. Его взгляд случайно задержался на соседнем столике. Там сидел красивый молодой человек в хорошем костюме цвета маренго. Ульянов подумал, что где-то он уже видел этого человека, но не мог вспомнить, где именно. По-видимому, молодой человек только что пришел, так как ему еще даже не успели принести пива. Он курил, часто и глубоко затягиваясь, и Ульянову тоже мучительно захотелось закурить. Он не стал себя мучить и, подозвав официанта, заказал себе папиросы.
— А вам не кажется, г-н Ульянов, что для адвоката вы довольно странно рассуждаете? — спросил полковник Бздилевич.
— Почему?
— Как может быть преступно то, что следует из законов государства?
— В данном случае я рассуждал не как адвокат, а как сторонник прогрессивной философии.
— Для юриста законы государства должны быть превыше всего, — сказал мнимый полковник, наливая себе еще водки. — А то, что вы называете прогрессивной философией — это все софистика. При желании можно и взгляды террористов назвать прогрессивной философией. Или вы сочувствовали организации «Народная воля»?
— Я против терроризма, г-н полковник. Участвуя в заговоре народовольцев, восемь лет назад бессмысленно погиб мой старший брат. Я являюсь сторонником иных методов.
Если бы полковник Бздилевич правильно понимал, сторонником каких-таких «иных методов» являлся г-н Ульянов, судьба нашего героя, а заодно и всего государства Российского, вероятно, сложилась бы иначе. Но мнимый полковник, не отличаясь особой проницательностью, подумал, что Ульянов имеет ввиду демократические методы борьбы. Ревниво оберегая собственные интересы, последний российский император, разумеется, ненавидел демократов, но не особенно их боялся.
Полковник опять выпил. Он уже изрядно захмелел и поглядывал на своего собеседника с плохо скрываемой неприязнью.
— Демократия, г-н… м-м…
— Ульянов.
— Да, извините… Так вот, демократия стремится ограничить власть помазанников божьих. Поэтому как раз демократия преступна по своей сути. Хотя вам, как адвокату, конечно свойственно защищать преступников.
Официант принес папиросы. Ульянов раскрыл коробочку и вежливо предложил полковнику угоститься.
— Я не курю, — сказал полковник. — Я лучше еще выпью.
Полковник вылил остававшуюся в графинчике водку себе в рюмку, немедленно выпил и вскоре окончательно запьянел. Из-за соседнего столика за ним внимательно наблюдал красивый молодой человек в хорошем костюме цвета маренго.
— Демократы, адвокаты… Всех на хрен! — бормотал заплетающимся языком полковник. — Еще никогда ни один демократ не являлся хорошим строевиком… Как, впрочем, и адвокат!.. Евреи…
Полковник уронил голову на стол и задремал.
Ульянов допил свое пиво, расплатился с официантом и направился к выходу; он спешил в читальню. Сразу после его ухода, к уснувшему полковнику подсел молодой человек в костюме цвета маренго. Профессионально оглядевшись по сторонам, он ловко проверил полковничьи карманы.
Глава 6
2017 год
II. Суббота, 26 августа, полдень
Со стороны 7-ой авеню к Pennstation было трудно протолкнуться. Движение, конечно, было перекрыто, то и дело завывала полицейская сирена. Толпа, украшенная красными полотнищами и разноцветными шарами, выглядела весьма эффектно. Над входом был вывешен транспарант, гласивший:
«НАША ЦЕЛЬ — КОММУНИЗМ!»
Напротив, перед входом в Madison Square Garden, группа узкоглазых манифестантов держала транспарант с надписью:
«ПОБЕДА ДЕЛА ЧУЧХЕ — ГЛАВНОЕ СОБЫТИЕ ЭПОХИ!»
Я с трудом пробился к зданию вокзала. У самого входа высокий черный парень раздавал какие-то листовки. Одет он был в потертые джинсы и грязноватую футболку с надписью:
«ИСПОЛЬЗУЙТЕ ПРЕЗЕРВАТИВЫ, ЧТОБЫ НЕ ЗАРАЗИТЬСЯ ДЕТСКОЙ БОЛЕЗНЬЮ ЛЕВИЗНЫ В КОММУНИЗМЕ!»
Вся эта обстановка что-то смутно мне напоминала. Что-то очень хорошее, но я не мог вспомнить — что именно.
Никогда еще мне не доводилось видеть такого столпотворения на Pennstation. Здесь смешались люди всех рас и национальностей. Впервые в жизни я видел в Америке толпу, в которой люди не кучковались по расовому или национальному признаку. А может быть это неплохо, подумалось мне. Не написать ли об этом? Нет, шефу нужно совсем другое. Интересно, как он это выразит? Я представил себе шефа: «Это важная мысль, Ларри, но сегодня у нас другая тема на повестке дня. Сегодня надо писать не об этом, хотя думать об этом следует уже сегодня!» Все-таки, как только человек дорастает до политизированной должности (безразлично в какой политике — общегосударственной, заводской или редакционной), он сразу превращается в полнейшего идиота…
Внутри также было много транспарантов, и царила какая-то приподнятая, праздничная атмосфера. Все эти люди были почему-то счастливы. Я снова поймал себя на мысли, что мне все это смутно о чем-то напоминает. В чем же дело? Вроде бы это обездоленные люди, пришедшие на коммунистический митинг, чтобы мобилизоваться для борьбы с эксплуататорами. Но почему у них такой счастливый вид?
Внезапно я понял, в чем тут дело. Эти люди счастливы, потому что они собрались вместе, чтобы говорить правду! Чтобы говорить вещи, которые «не очень позволено» говорить! Чтобы вести себя естественно! А это уже очень и очень много! И дело тут было вовсе не в коммунизме. Вероятно, в иных коммунистических странах точно такие же люди с таким же энтузиазмом собирались на антикоммунистические митинги.
Я вдруг понял, о чем напоминала мне эта обстановка. Я вспомнил рок-фестивали моих юных лет. Там царила точно такая же атмосфера.
В центре зала, прямо перед гигантским информационным монитором, было сооружено некое подобие сцены. По странному совпадению, как только я вспомнил рок-фестивали, на эту импровизированную сцену вышли музыканты популярной группы «Князь треф». Акустика была ужасная, разбирать слова песен было нелегко, но принимали их все равно здорово. Исполнив пару песен, музыканты удалились.
Через пять минут под приветственный гул толпы на той же сцене появился Ричард Рауш. Живьем я его видел впервые. Был он среднего роста, полный, лысый, с широким (именно широким, а не высоким) лбом и приятной открытой улыбкой. Одет он был удивительно просто — кроссовки, старые потертые джинсы и ковбойка. На его левом плече сидел неизменный попугай. Этот большой синий карибский попугай давно уже стал своеобразной визитной карточкой Риччи Рауша. Несомненно он добавлял популярности как своему хозяину, так и всей партии американских коммунистов.
Риччи поднял вверх обе руки, не то приветствуя собравшихся, не то призывая всех к тишине. Когда все, наконец, смолкли, он заговорил. Говорил он весьма банальные вещи: про эксплуатацию человека человеком, про неравные возможности в современном капиталистическом обществе. Во многом он повторял Чомского, а временами даже открыто его цитировал. Вновь, как и на предыдущих коммунистических митингах, я поймал себя на мысли, что в основном согласен с оратором.
Речь Рауша по большей части состояла из простых предложений. Время от времени он употреблял умеренно сильные выражения, чем еще сильнее располагал к себе публику.
В один момент случился очень забавный эпизод. Большую часть времени попугай спокойно сидел на плече у оратора, важно посматривая по сторонам. В ходе своего выступления Рауш задался вопросом: «Может ли трудовой люд добиться прихода к власти парламентским путем?» и умолк на какое-то мгновенье, прежде чем ответить. Воспользовавшись паузой, попугай хрипло произнес: «Ask me, if I give a shit!», чем чрезвычайно развеселил публику.
Должен заметить, что если с первой частью речи Ричарда Рауша я был в целом согласен, то к моменту эпизода с попугаем мне уже многое казалось неясным. Что, например, понималось под «приходом к власти трудового люда»? И где проходила граница между «трудовым людом» и «нетрудовым»? И к какой категории относился, например, я? Или даже шеф? Ведь даже шефа я, при всем желании, не рискнул бы однозначно причислить к «нетрудовому люду»!
Скептически оценив шансы «трудового люда» прийти к власти парламентским путем, Риччи Рауш сделал логический вывод о необходимости революционной борьбы. Он убеждал собравшихся, что все должно обойтись без кровопролития. По его словам выходило, что стоит «трудовому люду» сплотиться и решительно заявить о своих правах, как экспроприаторы немедленно отрекутся от власти и сами себя экспроприируют.
Я уже почти не слушал оратора. Мне не давал покоя вопрос о принадлежности (или непринадлежности!) шефа к «трудовому люду». Вот так у меня всегда: влезет в голову какая-нибудь чушь, и ни о чем больше думать уже не могу. По моим размышлениям выходило, что шеф к «трудовому люду» принадлежит. Он вечно куда-то звонит, нервничает, суетится, посылает «факсы», вытаскивает из дипломата какие-то бумаги. Сейчас, например, время ланча. Я живо представил себе, как шеф с Бенжамином сидят в кафе «Old Jerusalem», как шеф нервно ерзает на стуле и объясняет Бенжамину, насколько важно взять сегодня интервью у Ричарда Рауша…
Внезапно я осознал всю бессмысленность своего дальнейшего торчания на этом дурацком митинге. Увиденного и услышанного уже вполне достаточно, чтобы написать приличествующую случаю статью, а взять интервью у Рауша мне все равно не удастся.
Пойду-ка я лучше домой, быстренько состряпаю статейку, и — к Тимми. Весь вечер буду пить пиво!.. Линде звонить я сегодня не должен, она собиралась поехать к родителям, в Нью-Джерси… Давненько я не пил пиво как следует!.. А вечером, с факса Тимми, я отправлю шефу статью. Пусть этот идиот думает, что я пахал весь день. В понедельник я расскажу ему, как Рауш после выступления сразу сел в свой знаменитый обшарпанный «Мустанг», как я мгновенно поймал «желтый кэб», как мы с таксистом преследовали «Мустанг», пока нам не преградила путь колонна манифестантов с красными шариками. Я попытался вообразить себе эту картину, но вместо этого перед моими глазами возникли большая тарелка с маринованными свиными ножками, баночка с горчицей и запотевшие бутылочки «Карлсберга».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Какое-то время молодые люди сидели молча. При этом военный, не спеша, но и не отвлекаясь, поглощал пиво, а адвокат больше налегал на сосиски.
После третьей или четвертой кружки военный заказал водки и обратился к своему визави:
— Разрешите представиться, сударь, — полковник Бздилевич.
— Ульянов, адвокат, — неохотно ответил наш старый знакомый, которого внимательный читатель, вероятно, уже узнал.
В то утро г-н Ульянов не был расположен к беседе с кем бы то ни было. Проснувшись, он в первое мгновенье поразился причудливости собственных сновидений. Ничего удивительного, что после вчерашней пьянки ему снились похмелье и пиво, но все остальное!.. Однако потом, увидев на тумбочке книгу с серпом и молотом на красной обложке, он понял, что это был вовсе даже и не сон. Не мудрствуя лукаво, он решил первым делом позавтракать в «Петрополе», а затем продолжить чтение весьма заинтересовавшей его книги. Он не забывал также про вечернее заседание «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В общем, день ему предстоял напряженный, поэтому он пока ограничился одной кружкой пива, хотя уже приканчивал вторую порцию сосисок.
— Г-н Ульянов, давайте выпьем за здоровье нашего государя императора, — предложил мнимый полковник.
Посещая инкогнито питейные заведения Санкт-Петербурга, молодой Николай II любил пить с незнакомыми людьми за свое драгоценное здоровье.
— Благодарю вас, г-н полковник, — вежливо ответил Ульянов. — Но, к сожалению, я вынужден отказаться. У меня сегодня масса дел, и мне не хотелось бы с утра пить водку.
— Даже за здоровье государя императора?
— Даже за здоровье государя императора!
— Что ж, это весьма похвально, г-н Ульянов! Я понимаю: вам сегодня предстоит славно потрудиться на благо государя императора, поэтому вы хотите быть трезвым. Это весьма и весьма…
— Я — адвокат, г-н полковник, — прервал собеседника Ульянов, начиная раздражаться. — И работаю только для блага моих клиентов. Что же касается императора, то при абсолютной монархии он не нуждается в услугах адвоката.
— И по-вашему, это плохо? — спросил Николай II.
— По-моему, это преступно! — ответил Ульянов.
Император налил себе водки и незамедлительно выпил. Ульянов заказал себе еще одну кружку пива. Его взгляд случайно задержался на соседнем столике. Там сидел красивый молодой человек в хорошем костюме цвета маренго. Ульянов подумал, что где-то он уже видел этого человека, но не мог вспомнить, где именно. По-видимому, молодой человек только что пришел, так как ему еще даже не успели принести пива. Он курил, часто и глубоко затягиваясь, и Ульянову тоже мучительно захотелось закурить. Он не стал себя мучить и, подозвав официанта, заказал себе папиросы.
— А вам не кажется, г-н Ульянов, что для адвоката вы довольно странно рассуждаете? — спросил полковник Бздилевич.
— Почему?
— Как может быть преступно то, что следует из законов государства?
— В данном случае я рассуждал не как адвокат, а как сторонник прогрессивной философии.
— Для юриста законы государства должны быть превыше всего, — сказал мнимый полковник, наливая себе еще водки. — А то, что вы называете прогрессивной философией — это все софистика. При желании можно и взгляды террористов назвать прогрессивной философией. Или вы сочувствовали организации «Народная воля»?
— Я против терроризма, г-н полковник. Участвуя в заговоре народовольцев, восемь лет назад бессмысленно погиб мой старший брат. Я являюсь сторонником иных методов.
Если бы полковник Бздилевич правильно понимал, сторонником каких-таких «иных методов» являлся г-н Ульянов, судьба нашего героя, а заодно и всего государства Российского, вероятно, сложилась бы иначе. Но мнимый полковник, не отличаясь особой проницательностью, подумал, что Ульянов имеет ввиду демократические методы борьбы. Ревниво оберегая собственные интересы, последний российский император, разумеется, ненавидел демократов, но не особенно их боялся.
Полковник опять выпил. Он уже изрядно захмелел и поглядывал на своего собеседника с плохо скрываемой неприязнью.
— Демократия, г-н… м-м…
— Ульянов.
— Да, извините… Так вот, демократия стремится ограничить власть помазанников божьих. Поэтому как раз демократия преступна по своей сути. Хотя вам, как адвокату, конечно свойственно защищать преступников.
Официант принес папиросы. Ульянов раскрыл коробочку и вежливо предложил полковнику угоститься.
— Я не курю, — сказал полковник. — Я лучше еще выпью.
Полковник вылил остававшуюся в графинчике водку себе в рюмку, немедленно выпил и вскоре окончательно запьянел. Из-за соседнего столика за ним внимательно наблюдал красивый молодой человек в хорошем костюме цвета маренго.
— Демократы, адвокаты… Всех на хрен! — бормотал заплетающимся языком полковник. — Еще никогда ни один демократ не являлся хорошим строевиком… Как, впрочем, и адвокат!.. Евреи…
Полковник уронил голову на стол и задремал.
Ульянов допил свое пиво, расплатился с официантом и направился к выходу; он спешил в читальню. Сразу после его ухода, к уснувшему полковнику подсел молодой человек в костюме цвета маренго. Профессионально оглядевшись по сторонам, он ловко проверил полковничьи карманы.
Глава 6
2017 год
II. Суббота, 26 августа, полдень
Со стороны 7-ой авеню к Pennstation было трудно протолкнуться. Движение, конечно, было перекрыто, то и дело завывала полицейская сирена. Толпа, украшенная красными полотнищами и разноцветными шарами, выглядела весьма эффектно. Над входом был вывешен транспарант, гласивший:
«НАША ЦЕЛЬ — КОММУНИЗМ!»
Напротив, перед входом в Madison Square Garden, группа узкоглазых манифестантов держала транспарант с надписью:
«ПОБЕДА ДЕЛА ЧУЧХЕ — ГЛАВНОЕ СОБЫТИЕ ЭПОХИ!»
Я с трудом пробился к зданию вокзала. У самого входа высокий черный парень раздавал какие-то листовки. Одет он был в потертые джинсы и грязноватую футболку с надписью:
«ИСПОЛЬЗУЙТЕ ПРЕЗЕРВАТИВЫ, ЧТОБЫ НЕ ЗАРАЗИТЬСЯ ДЕТСКОЙ БОЛЕЗНЬЮ ЛЕВИЗНЫ В КОММУНИЗМЕ!»
Вся эта обстановка что-то смутно мне напоминала. Что-то очень хорошее, но я не мог вспомнить — что именно.
Никогда еще мне не доводилось видеть такого столпотворения на Pennstation. Здесь смешались люди всех рас и национальностей. Впервые в жизни я видел в Америке толпу, в которой люди не кучковались по расовому или национальному признаку. А может быть это неплохо, подумалось мне. Не написать ли об этом? Нет, шефу нужно совсем другое. Интересно, как он это выразит? Я представил себе шефа: «Это важная мысль, Ларри, но сегодня у нас другая тема на повестке дня. Сегодня надо писать не об этом, хотя думать об этом следует уже сегодня!» Все-таки, как только человек дорастает до политизированной должности (безразлично в какой политике — общегосударственной, заводской или редакционной), он сразу превращается в полнейшего идиота…
Внутри также было много транспарантов, и царила какая-то приподнятая, праздничная атмосфера. Все эти люди были почему-то счастливы. Я снова поймал себя на мысли, что мне все это смутно о чем-то напоминает. В чем же дело? Вроде бы это обездоленные люди, пришедшие на коммунистический митинг, чтобы мобилизоваться для борьбы с эксплуататорами. Но почему у них такой счастливый вид?
Внезапно я понял, в чем тут дело. Эти люди счастливы, потому что они собрались вместе, чтобы говорить правду! Чтобы говорить вещи, которые «не очень позволено» говорить! Чтобы вести себя естественно! А это уже очень и очень много! И дело тут было вовсе не в коммунизме. Вероятно, в иных коммунистических странах точно такие же люди с таким же энтузиазмом собирались на антикоммунистические митинги.
Я вдруг понял, о чем напоминала мне эта обстановка. Я вспомнил рок-фестивали моих юных лет. Там царила точно такая же атмосфера.
В центре зала, прямо перед гигантским информационным монитором, было сооружено некое подобие сцены. По странному совпадению, как только я вспомнил рок-фестивали, на эту импровизированную сцену вышли музыканты популярной группы «Князь треф». Акустика была ужасная, разбирать слова песен было нелегко, но принимали их все равно здорово. Исполнив пару песен, музыканты удалились.
Через пять минут под приветственный гул толпы на той же сцене появился Ричард Рауш. Живьем я его видел впервые. Был он среднего роста, полный, лысый, с широким (именно широким, а не высоким) лбом и приятной открытой улыбкой. Одет он был удивительно просто — кроссовки, старые потертые джинсы и ковбойка. На его левом плече сидел неизменный попугай. Этот большой синий карибский попугай давно уже стал своеобразной визитной карточкой Риччи Рауша. Несомненно он добавлял популярности как своему хозяину, так и всей партии американских коммунистов.
Риччи поднял вверх обе руки, не то приветствуя собравшихся, не то призывая всех к тишине. Когда все, наконец, смолкли, он заговорил. Говорил он весьма банальные вещи: про эксплуатацию человека человеком, про неравные возможности в современном капиталистическом обществе. Во многом он повторял Чомского, а временами даже открыто его цитировал. Вновь, как и на предыдущих коммунистических митингах, я поймал себя на мысли, что в основном согласен с оратором.
Речь Рауша по большей части состояла из простых предложений. Время от времени он употреблял умеренно сильные выражения, чем еще сильнее располагал к себе публику.
В один момент случился очень забавный эпизод. Большую часть времени попугай спокойно сидел на плече у оратора, важно посматривая по сторонам. В ходе своего выступления Рауш задался вопросом: «Может ли трудовой люд добиться прихода к власти парламентским путем?» и умолк на какое-то мгновенье, прежде чем ответить. Воспользовавшись паузой, попугай хрипло произнес: «Ask me, if I give a shit!», чем чрезвычайно развеселил публику.
Должен заметить, что если с первой частью речи Ричарда Рауша я был в целом согласен, то к моменту эпизода с попугаем мне уже многое казалось неясным. Что, например, понималось под «приходом к власти трудового люда»? И где проходила граница между «трудовым людом» и «нетрудовым»? И к какой категории относился, например, я? Или даже шеф? Ведь даже шефа я, при всем желании, не рискнул бы однозначно причислить к «нетрудовому люду»!
Скептически оценив шансы «трудового люда» прийти к власти парламентским путем, Риччи Рауш сделал логический вывод о необходимости революционной борьбы. Он убеждал собравшихся, что все должно обойтись без кровопролития. По его словам выходило, что стоит «трудовому люду» сплотиться и решительно заявить о своих правах, как экспроприаторы немедленно отрекутся от власти и сами себя экспроприируют.
Я уже почти не слушал оратора. Мне не давал покоя вопрос о принадлежности (или непринадлежности!) шефа к «трудовому люду». Вот так у меня всегда: влезет в голову какая-нибудь чушь, и ни о чем больше думать уже не могу. По моим размышлениям выходило, что шеф к «трудовому люду» принадлежит. Он вечно куда-то звонит, нервничает, суетится, посылает «факсы», вытаскивает из дипломата какие-то бумаги. Сейчас, например, время ланча. Я живо представил себе, как шеф с Бенжамином сидят в кафе «Old Jerusalem», как шеф нервно ерзает на стуле и объясняет Бенжамину, насколько важно взять сегодня интервью у Ричарда Рауша…
Внезапно я осознал всю бессмысленность своего дальнейшего торчания на этом дурацком митинге. Увиденного и услышанного уже вполне достаточно, чтобы написать приличествующую случаю статью, а взять интервью у Рауша мне все равно не удастся.
Пойду-ка я лучше домой, быстренько состряпаю статейку, и — к Тимми. Весь вечер буду пить пиво!.. Линде звонить я сегодня не должен, она собиралась поехать к родителям, в Нью-Джерси… Давненько я не пил пиво как следует!.. А вечером, с факса Тимми, я отправлю шефу статью. Пусть этот идиот думает, что я пахал весь день. В понедельник я расскажу ему, как Рауш после выступления сразу сел в свой знаменитый обшарпанный «Мустанг», как я мгновенно поймал «желтый кэб», как мы с таксистом преследовали «Мустанг», пока нам не преградила путь колонна манифестантов с красными шариками. Я попытался вообразить себе эту картину, но вместо этого перед моими глазами возникли большая тарелка с маринованными свиными ножками, баночка с горчицей и запотевшие бутылочки «Карлсберга».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18