Но ведь
мы можем поступить с ним так же, как с Софией, правда, Тевтам?
Захотим - и заберем. Прямо сейчас. Как ты смотришь на это,
Калхас?
Пастух улыбнулся, поняв, что они ждут от него испуганной суеты.
Вместо этого он подошел к стоявшему у палаточной стены оружию,
взял дротик, меч и встал перед македонянами.
- Ого! - воскликнул Антиген.- Что это значит?
- Уходите. Придете, когда разум опять вернется к вам.
- Ты что же, будешь драться? - скривился Антиген.
- Уходите.
Македоняне отставили чаши и поднялись.
- Так-то ты привечаешь гостей! - наигранно вздохнул
Антиген.- Ладно, мы уходим.
Тевтам задержался у порога.
- И ты ударил бы его?
- Да,- не раздумывая ответил Калхас.
- И меня?
- Да.
- П-хе! - надменно выпятив губы, Тевтам вышел из палатки.
* * *
* * *
На двенадцатый день похода влажный морской ветер, долетавший с
Киликийской долины, в последний раз заставил зябко передернуться
их спины. Дорога, словно утомленная подъемом, пошла вниз, воздух
стал теплее, суше и они оказались на пороге Месопотамии. Однажды
вечером горы раздались в стороны, открывая вид на бескрайнюю,
сливающуюся с сумеречным на востоке небом, равнину. Отсюда, из
предгорий, горизонт казался необычайно далеким. Зрелище
значительно превосходило даже то, что Калхас видел во время
морского путешествия. Глаза пастуха долго не могли привыкнуть к
обилию пространства. По телу пробегала дрожь от ощущения, что
еще одно усилие - и он заглянет за край мира.
Кругом раздавались возбужденные голоса. Близость гигантской
равнины опьяняюще подействовала даже на македонян. Калхас
ощущал, что всех охватывает детское желание - сорваться и
бежать вниз подобно камнепаду, мчащемуся по склону.
Среди пепельно-серых и бурых просторов, четко проступала темная,
с синеватым отливом линия Евфрата. Ее плавно, едва заметно
изгибающиеся берега окружали зеленые полоски рощ, садов, дикого
кустарника. Легкие струйки дыма выдавали дома, укрытые среди
зелени, а прерывающиеся светлые нити - дороги, соединяющие
поселения.
Калхас обернулся назад. Солнце опускалось за горы, в Киликию,
обводя хребты золотисто-алым сиянием. От гор на равнину падали
гигантские угольные тени. Их вершины достигали Евфрата и даже
перебирались через него. Чем ниже было солнце, тем более заметно
для глаза тени ползли вдаль. И вдруг они поблекли, растворились
в сумерках, опустившихся на землю - солнце окончательно
скрылось за горами.
- Там теперь и лежит наша дорога,- негромко сказал
Иероним.
- Такой простор! - поежился Калхас.- Боязно затеряться
в нем.
- Ничего, привыкнуть к равнине легче, чем ты думаешь.
Вполне возможно, что скоро она тебе надоест. Еще будешь скучать
по горам.
Калхас видел, что с заходом солнца историком опять овладели
заботы и магия пространств потеряла над ним власть. Но они с
Гиртеадой обращали свои взоры на восток до тех пор, пока ночь не
укутала Месопотамию темнотой.
Несколько дней они шли по предгорьям, к югу. И только там, где
Евфрат стал забирать на восход, удаляясь от гор, повернули к
реке. Здесь их встретил большой военный лагерь. Он был
вытянут вдоль Евфрата на много стадий, а от гор его отделяли ров
и высокий вал. По всему было видно, что войска стоят в нем
давно: с внешней стороны рва в огромном количестве располагались
повозки, палатки, целые деревни из шатров торговцев, компаний
гулящих девок и прочего приблудного люда.
О приближении стратега в лагере были предупреждены. Вдоль
дороги, ведущей к воротам, выстроилась почетная стража: воины от
каждого из отрядов, находившихся здесь. Навытяжку стояли
македонские гипасписты, греческие пельтасты, варварские лучники,
конница, набранная в предгорьях Кавказского Тавра. Они долгими
криками приветствовали проезжавшего мимо Эвмена. Их командиры
встречали автократора около самых ворот. Ярко начищенные
доспехи, дорогое оружие, разноцветные плащи, отдохнувшие и сытые
лица; как-то сама собой душу Калхаса наполнила гордость за
Эвмена и за себя, едущего совсем рядом с могущественным
полководцем.
Словно в пику свежим, бодрым войскам, находившимся в лагере,
аргираспиды приняли мрачный вид, а их запыленные одежды только
подчеркивали его. Калхас прекрасно понимал, в чем тут дело:
теперь армия под командой Эвмена насчитывала почти полтора
десятка тысяч человек и ветераны, соответственно, составляли
немногим более одной пятой ее состава. Отныне они ожидали от
стратега большей независимости и взирали на войска с востока с
тем же подозрением, что и на разношерстный сброд Дотима.
Наутро Калхас убедился в обоснованности беспокойства
аргираспидов. Такого обилия войск он не видел еще никогда.
Вначале пастух растерялся перед суматохой и беспорядком,
сопровождавшими выход армии из лагеря. Ему казалось удивительной
невозмутимость стратега. Однако постепенно суматоха обернулась
внушительной, величественной картиной. Ярко и холодно струилось
солнце по тысячам мерно колыхающихся копий; рыжими, серыми
толпами ехали фракийцы и вооруженные подобно им варвары. При
приближении стратега рой мечей выскальзывал из тяжеловесных,
широких ножен и вместе с дротами вздымался к небесам.
Горячили лошадей легкие, дикие сакаскины, почти невесомо
вспыхивали их расшитые бисером колчаны и ножны для кривых
скифских ножей. Пращники, лучники, метатели дротиков окружали
тучей походных застав вытянувшуюся вдоль Евфрата колонну. А
сзади еще был обоз и особые отряды, охранявшие его. Аргираспиды
терялись в этом суровом многообразии.
Армия грузно двинулась вниз по течению Евфрата. В переходе от
лагеря находились пригодные для переправы броды, которые охранял
предавшийся стратегу сатрап Верхней Месопотамии Амфимах. Войск у
него было немного, но врагов пока не опасался ни кто: Птолемей
воевал только на море, Селевк еще не решил, на чью сторону
стать, Антигон же задержался у Тарса.
Поэтому отряды шли неспешно и шумно. Их вид, вызвавший поначалу
у Калхаса возбужденное - словно перед грозой - состояние,
постепенно становился более спокойным, расслабленным.
После полудня стратег занял место перед сакаскинами,
двигавшимися во главе колонны. Теперь его сопровождала целая
свита, среди которой выделялся полугрек-полумакедонянин Филипп,
командовавший в лагере в отсутствие Эвмена. Статный, седеющий
мужчина, немногим старше стратега, он, как заметил Калхас,
принадлежал к таким же почитателям Кардийца, что и Дотим.
Обращаясь к стратегу, он почтительно склонял голову, а когда тот
отвечал, блестел глазами и раздувал ноздри, словно горячий
жеребец. В его преданности было что-то неистовое и безрассудное.
Калхасу такая горячность показалась даже чрезмерной и не
приличествующей человеку, начальствовавшему над большим
количеством войск. Но наблюдать за ней ему было приятно. Вокруг
пастуха начинали происходить большие события. Эвмен, Иероним
словно стали выше, величественней, армия выглядела могуче, и
самого себя Калхас ощущал по-другому, чем неделю назад. Сознание
важной, большой ответственности накладывало на всех отпечаток
приподнятости и внутренней собранности.
Аркадянину хотелось, чтобы Гиртеада видела сейчас и его, и всех
остальных. Но время, когда они свободно разъезжали вокруг
расположения войск, кончилось. Гиртеада осталась в обозе,
там же, где были и остальные женщины, где была и сама жена
стратега.
Ее привезли в лагерь за несколько дней до автократора. Утром
Калхас мельком видел эту женщину. Несмотря на долгую разлуку с
мужем, она вела себя сдержанно, держалась в стороне. Но ее
совиные, широко открытые светло-голубые глаза внимательно
рассматривали окружение мужа. Дотим попытался завести с ней
разговор - женщина, приветливо улыбнувшись ему, ответила
кратко, односложно. Она была осторожна - то ли хотела
подчеркнуть свое положение жены стратега, то ли стремилась
разобраться в новых соратниках Эвмена.
Чем дальше на запад уходили горы, тем пустыннее становилась
местность. Только берег Евфрата отвлекал глаз нескончаемыми
рощами тополей, плакучих ив, лавра, сквозь которые иногда
проглядывали заводи, словно копьями утыканные сухими стеблями
камыша. Зимние, понурые рощи были все же живыми, не то что
пустая, выжженная степь, раскрывавшаяся между горами и рекой.
Ближе к вечеру небо на юге затянула белесая хмарь. Оттуда
потянуло глиной, песком и безнадежной серой сухостью.
- Опять ветер,- сказал Филипп.- Иногда здесь бывают
настоящие пылевые бури.
- Может, остановить армию? - предложил кто-то из
военачальников.
- Не надо,- после некоторого раздумья произнес
стратег.- Будем надеяться, что до бури дело не дойдет.
Хмарь сгущалась, темнела. Калхасу чудилось в ее глубине
скручивание каких-то гигантских волокон. Медленно, медленно она
затягивала небосвод, и вместе с ней пастуха начали окатывать
волны тревоги. Фыркали кони, до свиты стратега стали доноситься
беспокойные голоса сакаскинов. Воины не останавливались, но все
бессознательно замедлили шаг.
- Скоро мы подойдем к лагерю Амфимаха,- попытался
успокоить свиту Филипп.
- По-моему, буря придет гораздо быстрее,- буркнул
Эвмен.- Останавливайте армию.
Пока свита передавала его приказ, Калхас заметил впереди неясное
движение. Оно расширялось и приближалось, охватывая весь южный
горизонт. Оно было и его не было - на армию неслось что-то
невесомое.
Ветер! Его выдала долина Евфрата. Совершенно беззвучно - так
быстро неслись могучие невидимые крылья - рощи по берегам реки
склонялись перед ним, и эта волна в несколько мгновений достигла
войска.
Конь под Калхасом встал на дыбы. Иероним упал и барахтался на
земле, пытаясь выбраться из-под копыт испуганных лошадей. Пастух
натягивал поводья до рези в ладонях, а кто-то серый, прозрачный,
пришедший с юга, наваливался на него, толкая назад, вбок,
вперед. Ветер гудел в мириады воинских труб, он срывал с
деревьев листья, ломал ветви, вздымал к небу тучи пыли.
Перекрывая грохот, Эвмен и Филипп приказали свите спуститься
с лошадей. Сакаскины уже сделали это; спрыгивая на землю, Калхас
заметил, что вся армия садится, прикрываясь от ветра щитами и
конскими телами. Он вспомнил о Гиртеаде, и им овладел страх за
нее, но ужасное, грандиозное зрелище, неожиданно открывшееся им,
заставило пастуха забыть обо всем.
Огромная, неизвестно откуда взявшаяся колонна, нет, огромная
змея стягивала небо и землю. То иссиня-черная, то
пепельно-синяя, она изгибалась и шла, шла на север. Тучи, вслед
за ветром наполнившие небо, вращались вокруг нее, скрывая
верхушку, а внизу тянулись клубы развороченной почвы. Ветер
начал ежемгновенно меняться, забивая уши, нос пылью, захлестывая
лицо полами одежд. Стон шел от земли - словно смерч высасывал
из нее соки. Калхас был уверен, что он уничтожит всю армию, но,
когда колосс приблизился к ним, стало ясно, что он идет по
другому берегу Евфрата. Смерч метался из стороны в сторону,
угрожающе приседал, наклонялся к людям, но проходил мимо. На
краткий страшный миг потоки воздуха потянули их туда, к
вертящейся, растирающей все в пыль громаде. И вдруг они
кончились. Внезапно налетевшая буря прекратилась так же
неожиданно. Еще громыхала вдали колонна - змея, еще проносились
в воздухе то ли всполошенные птицы, то ли листья пальм, то ли
комья земли, но ветер начал стихать.
Страх стихал вместе с ним, сердце распирало облегчение и смех.
Свита отряхивала нарядные одежды, Иероним кряхтел, потирая
ушибленный при падении бок, сзади доносилось приглушенное
обильной пылью бряцание доспехов и оружия - армия собиралась
двигаться дальше.
Вот только пыль. Она стояла в воздухе, местами столь густо, что
закрывала местность непроницаемым облаком. Калхас чувствовал,
как медленно и знакомо начинают неметь его ребра. Он не успел
еще разобраться в своем состоянии, а рука уже потянулась к
стратегу и дернула того за полу гиматия.
- Что произошло? - спросил Эвмен.
- Кругом слишком много пыли,- выдавил из себя пастух.
Разглядев выражение лица прорицателя, Эвмен насторожился.
- Ну и что?
- Помнишь, я говорил тебе, что нужно бояться пыли? Давай
отступим. Следует укрыться среди войск.
- Чего хочет этот человек? - удивленно обратился к
стратегу Филипп.
Эвмен колебался, явно не желая перед лицом свиты показаться
встревоженным без видимой причины.
- Ты уверен? - спросил он у Калхаса.
Однако тот уже не слышал никого.
- Тиридат! Пусть телохранители прикроют стратега!
И - назад! Все назад, к сакаскинам!
Свита пожимала плечами, но решительность в голосе аркадянина
побудила Тиридата действовать. Армяне вырвались вперед и
полукругом охватили стратега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22