Пластырь подсунул ей программу церковного съезда, и она как раз
клеила предварительную статейку, перечисляя будущих ораторов, членов
всяческих комитетов и все создаваемые в этой связи комиссии и намечаемые
мероприятия. Вот уж дохлая работенка, самая дохлая, какую вам могут
навязать, - пожалуй, даже похуже, чем фонды призрения.
Я послушал-послушал, как она сетует на жизнь, и задал вопрос: могу ли
я рассчитывать, что у нее останется хоть немного сил по завершении
рабочего дня?
- Я совсем измочалена, - сказала она.
- Спрашиваю потому, что надо вытащить лодку из воды и кто-то должен
мне помочь.
- Марк, если ты рассчитываешь, что я поеду к черту на рога, чтобы
возиться с лодкой...
- Тебе не придется ее поднимать, - заверил я. - Может, чуть-чуть
подтолкнуть, и только. Мы используем лебедку и поднимем ее на талях, чтоб
я позднее мог ее покрасить. Мне нужно только, чтобы ты ее придержала и не
дала ей крутиться, покуда я тащу ее вверх.
Уломать Джо-Энн было не так-то просто. Пришлось забросить
дополнительную приманку.
- По дороге можно будет остановиться в центре и купить парочку
омаров, - заявил я. - Ты так хорошо готовишь омаров. А я бы сделал соус
рокфор, и мы с тобой...
- Только без чеснока, - отозвалась она.
Я пообещал обойтись без чеснока, и тогда она согласилась.

Так или иначе, до вытаскивания лодки руки у нас в тот вечер не дошли.
Нашлись занятия значительно интереснее.
Поужинав, мы разожгли огонь в камине и сели рядом. Она положила
голову мне на плечо, нам было так удобно и уютно.
- Давай притворимся, - предложила она. - Притворимся, что ты получил
работу, о какой мечтаешь.
Притворимся, что мы в Лондоне, и это наш коттедж на равнинах
Кембриджшира...
- Там же болота, - ответил я, - а болота - не лучшее место для
коттеджа.
- Вечно ты все испортишь, - попрекнула она. - Начнем сначала. Давай
притворимся, что ты получил работу, о какой мечтаешь...
Дались ей эти кембриджширские болота!
Возвращаясь на озеро после того, как отвез ее домой, я засомневался:
а получу ли я эту работу хоть когда-нибудь? В данный момент перспектива
вовсе не выглядела розовой. Не то чтобы я с такой работой не справился: я
заведомо знал, что справлюсь. Полки у меня дома были заставлены книгами о
мировых проблемах, и я пристально следил за развитием международных
событий. Я хорошо владел французским, мог объясниться по-немецки, а на
досуге, случалось, воевал с испанским. Всю свою жизнь я мечтал стать
частицей братства журналистов-международников, отслеживающих состояние дел
по всему свету.

Утром я проспал и опоздал в редакцию. Пластырь отнесся к этому факту
кисло:
- И чего ты вообще трудился появляться в конторе? - прорычал он. -
Чего ради ты вообще сюда ходишь? Вчера и позавчера я посылал тебя на два
задания, а где статьи?
- Не было там никаких статей, - ответил я, изо всех сил стараясь
сдержаться. - Просто очередные досужие сплетни, которые ты где-то выкопал.
- Однажды, - заявил он назидательно, - когда ты станешь настоящим
репортером, ты будешь выкапывать тьмы статей сам без подсказки. В том-то и
беда с нынешними сотрудниками, - добавил он, внезапно распаляясь. - И с
тобой то же самое. Полное отсутствие инициативы, сидите себе и ждете, чтоб
я выкопал что-нибудь и преподнес вам как задание. Никто ни разу не удивил
меня тем, что принес материал, за которым я его не посылал. - И тут он
спросил, сверля меня взводом: - Ну почему бы тебе хоть разок не удивить
меня?
- Уж я-то тебя удивлю, пропойца, - сдерзил я и вернулся к своему
столу.
И задумался. Думал я о старой миссис Клейборн, которая умирала так
тяжко, а потом умерла внезапно и легко. Я припомнил, что рассказал мне
садовник, и припомнил отпечаток под окном. Подумал я и о старушке, которой
исполнилось сто лет и к которой по этому случаю заглянули ее давние
умершие друзья. И о физике, у которого в лаборатории завелись домовые. И о
мальце, перенесшем операцию, которая вопреки ожиданию прошла успешно.
И меня осенило.
Я поднял подшивку и перелистал ее на глубину трех недель, день за
днем, полоса за полосой. Я сделал кучу выписок и даже сам слегка
испугался, но убедил себя, что все это - не более чем совпадение. А потом
написал:
"Домовые вернулись к нам снова. Знаете, такие маленькие создания,
которые делают для вас всевозможные добрые дела и не ждут от вас ничего
взамен, кроме плошки с молоком на ночь."
При этом я не отдавал себе отчета, что почти точно воспроизвожу
слова, какие употребил физик. Я не написал ни о миссис Клейборн, ни о
столетней старушке с ее гостями, ни о самом физике, ни о малыше,
подвергшемся операции. Ни один из этих сюжетов не совмещался с насмешкой,
а я писал, не скрывая иронии.
Зато я воспроизвел две-три кратенькие, по одному абзацу, заметки,
схоронившиеся в глубине просмотренных мной подшивок. Все это были
рассказики о нежданной удаче, историйки со счастливым концом, но без
серьезных последствий для кого бы то ни было, кроме тех, кого они касались
непосредственно. О том, как кто-то нашел вещь, которую на протяжении
месяцев или лет считал безнадежно утраченной, как вернулась домой
заплутавшая собака, как школьник, к удивлению родителей, выиграл конкурс
на лучший очерк, как сосед безвозмездно помог соседу. В общем, мелкие
приятные заметульки, попавшие в газету только оттого, что надо было
заткнуть зияющие дыры на полосах. И таких заметок набралось множество, -
пожалуй, гораздо больше, чем можно было ожидать.
"Все это случилось в нашем городе за последние три недели", - написал
я в конце. И добавил еще одну строчку: "Выставили ли вы на ночь плошку с
молоком?"
Закончив, я посидел минутку в безмолвном споре с самим собой: а стоит
ли вообще сдавать такую муру?
Но в конце концов я решил, что Пластырь сам напросился на это, когда
позволил себе сморозить лишнее. Я швырнул свое сочинение в ящик для
готовых статей на столе завотделом и, вернувшись на место, взялся за
очередную муниципальную колонку.
Пластырь ничего не сказал мне о прочитанном, да я его ни о чем и не
спрашивал. Вообразите себе, как у меня вылезли глаза на лоб, когда
рассыльный принес из типографии свежие оттиски, и моя писанина про домовых
оказалась заверстанной как гвоздь номера - вверху первой полосы на все
восемь колонок!
И никто это никак не откомментировал, кроме Джо-Энн, которая подошла,
потрепала меня по голове и даже заявила, что гордится мной, хотя одному
Богу известно, было ли тут чем гордиться. Потом Пластырь послал меня на
новое высосанное из пальца задание - к кому-то, кто якобы мастерит
самодельный ядерный реактор у себя на заднем дворе. Оказалось, что это
старый болван, однажды уже построивший вечный двигатель, разумеется,
неработоспособный. Как только я узнал про вечный двигатель, мне так все
опротивело, что я не стал возвращаться в редакцию, а поехал прямо домой.
Я соорудил блок с талями и кое-как вытащил лодку на берег, хоть без
помощника пришлось попотеть. Затем я съездил в деревушку на другом конце
озера и купил краску не только для лодки, но и для домика. И был очень рад
тому, как удачно начал работу, неизбежную в осенние месяцы.
А на следующее утро, когда я добрался до конторы, там был сумасшедший
дом. Коммутатор не успокаивался всю ночь и был обвешан записками
читателей, как - рождественская елка. Одна из телефонисток хлопнулась в
обморок, и ее как раз пытались привести в чувство. Глаза Пластыря пылали
диким огнем, галстук у него съехал набок. Заметив мое появление, он
ухватил меня за локоть, подвел к моему месту и чуть не силком усадил на
стул.
- А ну, черт тебя побери, за работу! - заорал он, плюхнув передо мной
груду записей.
- Что тут происходит?
- Это все твоя затея с домовыми! - надрывался он. - Звонят тысячи
людей. У всех домовые, всем помогаю домовые, а кое-кто даже видел домовых.
- А как насчет молока? - осведомился я.
- Молока? Какого еще молока?
- Ну как же, молока, которое надо ставить домовым на ночь.
- Откуда я знаю! - возмутился он. - Почему бы тебе не позвонить в
две-три молочные компании и не справиться у них?
Я так и сделал - и, чтоб мне провалиться, молочные компании оказались
на грани тихого помешательства. Шоферы наперегонки возвращались за
дополнительным молоком, поскольку большинство постоянных покупателей брали
пинту-другую сверх обычного. Возле складов возникли очереди машин,
растянувшиеся на целый квартал, - поджидали новых поставок молока, а
поставки шли туго.
У нас в конторе в то утро не осталось никого, кто делал бы что-нибудь
еще, кроме как сочинял байки про домовых. Мы заполнили ими весь номер -
всевозможными историями о домовых, помогающих людям. С одной оговоркой - в
большинстве своем люди и не догадывались, что им помогают именно домовые,
пока не прочитали мое сочинение. До того они просто думали, что ухватили
за хвост удачу.
Когда первый выпуск был готов, мы какое-то время сидели сложа руки,
как бы переводя дыхание - хотя звонки не прекращались, - и готов
поклясться, что моя пишущая машинка раскалилась к тому времени докрасна.
Наконец свежую газету подняли наверх, каждый получил по экземпляру и
углубился в нее, и тут до нас донесся рык из кабинета Дж.Х. Мгновением
позже Дж.Х. вынырнул лично, размахивая зажатой в руке газетой, а его
физиономия была на три порядка багровее свежеокрашенной пожарной машины.
Он рысью подбежал к столу завотделом, швырнул газету Пластырю под нос и
прихлопнул ее кулаком.
- Как это понять? - гаркнул он. - Ну-ка изволь объясниться. Мы теперь
станем общим посмешищем!
- Но, Дж.Х., по-моему, это отличный розыгрыш и...
- Домовые!... - фыркнул Дж.Х.
- Столько звонков от читателей, - пролепетал Пластырь Билл. - Звонки
продолжаются до сих пор. И я...
- Довольно, - проревел Дж.Х. - Ты уволен! - Повернувшись к завотделом
спиной, он уставился на меня. - Это ты затеял! Ты тоже уволен!
Я поднялся со своего места и подошел к бывшему заву.
- Мы вернемся попозже, - заявил я, адресуясь Дж.Х., - за выходным
пособием.
Он слегка вздрогнул, но не отступился. Пластырь снял со стола
пепельницу и выпустил ее из рук. Она упала на пол и разбилась, а Пластырь
отряхнул пепел с ладоней и пригласил:
- Пошли, Марк. Выпивка за мной.

Мы отправились на перекресток. Джо притащил бутылку с парой стаканов,
и мы взялись за дело. Вскоре в бар стали загадывать и другие ребята из
конторы. Принимали с нами по рюмочке и возвращались на работу. Тем самым
они давали нам понять, что соболезнуют и жалеют о том, как все обернулось.
Вслух никто ничего не говорил, просто они заглядывали один за другим. За
весь день не набралось и нескольких минут, когда мы сидели бы вдвоем и
никто не составил бы нам компанию. А уж нам с Пластырем пришлось
накачаться основательно.
Мы с ним толковали про домовых, сперва довольно скептически - всему,
мол, виной человеческое легковерие. Но чем больше мы задумывались и чем
больше пили, тем искреннее верили, что без домовых и впрямь не обошлось.
Прежде всего, слепая удача не ходит косяками, как вроде бы получалось у
нас в городе на протяжении последних недель. Удача скорее склонна
рассредоточиваться в пространстве и времени, а если иной раз собирается в
ручейки, то и они на поверку оказываются жиденькими. А у нас удача,
по-видимому, посетила многие сотни, если не тысячи людей.
Часам к трем-четырем пополудни мы окончательно согласились, что за
этой заварушкой с домовыми кроется что-то реальное. И, само собой, стали
прикидывать, кто такие домовые и чего ради им помогать нам, людям.
- Знаешь, что я думаю? - спросил Пластырь. - По-моему, они
инопланетяне. Пришельцы со звезд. Может, те самые, что прежде летали в
тарелках.
- Но с какой стати инопланетяне станут нам помогать? - не замедлил
возразить я. - Они, конечно, принялись бы наблюдать за нами, постарались
бы выяснить все, что смогут, а спустя какое-то время попробовали бы
вступить с нами в контакт. Может даже, им захотелось бы нам помочь - но
помочь нам как племени, а не как отдельным людям...
- А может, они по натуре хлопотуны, - предположил Пластырь. - Есть же
такие и у нас на Земле. Помешанные на том, чтоб творить добро, сующие свой
нос, куда их не просят, не способные оставить людей в покое ни на секунду.
- Нет, не думаю, - не отступался я. - Если они стараются нам помочь,
то, наверное, это у них что-то вроде религии. Как монахи, что бродили по
Европе в прежние века.
1 2 3 4 5