- негодовал он. - Да если б я чуть
замешкался, она бы сломала всю ходовую часть. - С досады он покачал
головой. - Они, эти машины хороши, только когда все в порядке. А случись
что-нибудь - сразу паника. По старинке-то лучше, Джон.
Когда последняя машина вперевалку вползла в каморку, Стаффи со
злостью захлопнул за ней дверь.
- Стаффи, ты хорошо знал Леймонта Стайлса? - спросил Дин.
Стаффи покрутил усы, как бы обдумывая ответ.
- Да, хорошо. Ведь мы с ним были сверстниками, а ты немного постарше.
Ты был заводилой.
Дин неторопливо склонил голову.
- Да, я помню, Стаффи. Только такие чудаки, как мы с тобой, и
остались в нашем старом городе. Сколько народу уехало!
- Леймонт уехал в семнадцать лет. Зачем ему было оставаться? Его
старуха померла, старик с утра до ночи пил горькую, а Леймонт уже пару раз
побывал в переделках. И все в один голос говорили, что из Леймонта не
выйдет ничего путного.
- Легко ли мальчишке, когда весь город восстает против него?
- Что верно, то верно, - отозвался Стаффи. - Никто не был на его
стороне. Уезжая, он мне сказал, что когда-нибудь вернется и покажет им,
кто он такой. Но я-то думал, что он хвастается. Ну, как это обычно делают
ребята, знаешь, чтобы подбодрить самих себя.
- Как ты ошибся, - сказал Дин.
- Уж дальше некуда, Джон. Потому что, пробыв на чужбине больше
тридцати лет, Леймонт Стайлс вернулся, вернулся в старый, овеянный бурями
дом на Мейпл-стрит, в пустой дом, который ждал его все эти одинокие годы;
он вернулся старый, хотя ему едва исполнилось пятьдесят, большой и
сильный, хотя волосы у него теперь были белее снега, а кожа, обожженная
чужими солнцами, стала дубленой; вернулся после долгих скитаний от одной
далекой звезды к другой.
Но Милвилл для него не был своим. Город помнил его, а он забыл город.
Годы, проведенные в чужих краях, исказили его представление о родном
городе, и то, что он помнил о нем, скорее походило на сказку, чем на
правду, на сказку, которую породили годы, заполненные думами о прошлом,
тоской и ненавистью.
- Мне надо идти, - сказал Дин. - У Керри, наверное, ужин готов. Она
не любит, когда на столе стынет.
- Спокойной ночи, Джон, - сказал Стаффи.
Когда Дин закрыл за собой дверь и пошел вниз по улице, солнце почти
село. Он не предполагал, что уже так поздно. Керри обидится на него и
накричит.
Дин что-то пробурчал себе под нос. Керри была несравнима ни с кем.
Она не жена - у него никогда не было жены. Не мать и не сестра - обе
они умерли. Просто домоправительница, преданно служившая ему долгие годы,
немножко жена, немножко сестра, а иногда даже мать.
В привязанностях человека есть нечто странное, подумал Дин. Они
ослепляют, связывают, делают человека таким, каков он есть. Это они
помогают ему выполнять свой долг, с их помощью он достигает вершин, хотя
эти вершины временами бывают серыми, бледными и очень неброскими.
Ничего похожего на ярко блистающие вершины Леймонта Стайлса, который
шагнул на Землю со звезд и привез с собой этих три странных создания,
которые стали сидеть с ребятишками. Привез их, устроил в своем доме на
Мейпл-стрит, а потом через год-другой опять отправился к звездам, оставив
Воспителл в Милвилле.
Чудно, что их провинциальный городок так спокойно принял эти
экзотические создания. Еще чудней, что матери Милвилла в свое время
вверили детей заботам чужаков.
Заворачивая за угол на Линкольн-стрит, Дин встретил женщину с
маленьким, всего по колено ей, мальчуганом.
Он увидел, что это была Милдред Андерсон, вернее когда-то она была
Милдред Андерсон, но потом вышла замуж, и он, хоть убей, не мог вспомнить
ее нынешней фамилии. Занятно, как быстро взрослеет молодежь, подумал он.
Казалось, Милдред кончила школу от силы два года назад; но в глубине души
он знал, что ошибается, прошло уже больше десятка лет.
Он коснулся своей шляпы.
- Добрый вечер, Милдред. Ого, как вырос твой мальчик!
- Я хозю в гьюпу, - пролепетал ребенок.
Мать уточнила:
- Он говорит, что ходит в группу. Он этим так гордится.
- Конечно, в дошкольную группу?
- Да, мистер Дин. Воспителлы. Они такие милые. И так хороши с
ребятами. Да к тому же плата. Точнее, никакой платы. Просто приносите им
букет цветов или флакончик духов, или хорошую картинку, и они довольны.
Они решительно отказываются брать деньги. Я не могу этого понять. А вы,
мистер Дин?
- Да, - ответил Дин. - И я не могу.
Он уже позабыл, какой болтушкой была Милдред. Сейчас он вспомнил, что
был период, когда ее за это прозвали Трещоткой.
- Я иногда думаю, - сказала она торопливо, будто боясь что-то
упустить, - что мы, люди, здесь, на Земле, слишком большое значение
придаем деньгам. А вот Воспителлы, кажется, вообще не знают, что такое
деньги, или если и знают, то не обращают на них никакого внимания. Словно
это что-то совсем незначительное. Я понимаю, что такие расы тоже
существуют. Это наводит на размышления, верно, мистер Дин?
Теперь он вспомнил еще об одной ужасной особенности Милдред - каждый
речевой период она неизбежно заканчивала вопросом.
Он и не пытался ответить ей. Он знал, что ответа не ждут.
- Мне надо идти, - сказал он. - Я и так уже опоздал.
- Мне было очень приятно вас повидать, мистер Дин, - проговорила
Милдред. - Я так часто вспоминаю школьные денечки, и иногда мне кажется,
что прошли долгие годы, а иногда - будто это было вчера и...
- Правда, это очень приятно, - сказал Дин, приподнявши шляпу, и
припустил чуть не бегом.
- Недостойное зрелище, когда среди бела дня на людной улице тебя
обращает в бегство болтливая женщина, - проворчал он себе под нос.
Подойдя к дому, он услышал сердитую суетню Керри.
- Джонсон Дин, - крикнула она, едва он переступил порог, - сейчас же
садитесь за стол! Все давно остыло. Сегодня вечером у меня кружок. И рук
не мойте.
Дин неторопливо повесил пальто и шляпу.
- Если уж на то пошло, мне и мыть-то их не надо, - сказал он. - У
меня такая работа, что не очень-то испачкаешься.
Она засуетилась, склонившись над столом, налила ему чашку кофе,
переставила на середину стола бутылку пива.
- Ведь сегодня вечером у меня кружок, - сказала она, делая особое
ударение на этих словах, чтобы ему стало стыдно за опоздание. - Я и посуду
мыть не буду. Оставьте ее на столе. Когда приду - вымою.
Дин покорно уселся за стол.
Он и сам не понимал, в чем тут дело, но, бессознательно выполнив
требование Керри, вдруг ощутил уверенность в себе. Она заглушила глодавшие
его беспокойство и ростки страха, которые чуть было не оплели его, хотя он
сам не отдавал себе в этом отчета.
Керри прошла через жилую комнату, непреклонно водрузив шляпу на
непреклонную голову, с видом женщины, которая опаздывает на заседание
кружка не по своей вине. Она поспешила к двери.
- Вам больше ничего не надо? - спросила она, окинув быстрым взглядом
стол.
- Ничего. - Он хмыкнул. - Желаю хорошо провести время в кружке.
Собрать как можно больше сплетен.
Это была его излюбленная колкость и, хотя он знал, что Керри будет
взбешена - выходка и впрямь была детской, - удержаться не мог.
Керри бросилась вон из комнаты, и он услышал, как она нарочито громко
застучала каблуками.
С ее уходом в доме воцарилась гнетущая тишина, и, когда Дин сел за
стол, комнату окутал глубокий сумрак.
Цел и невредим, подумал он, старина Джонсон Дин, учитель, цел и
невредим в доме, который построил еще его дед - сколько же лет назад?
Теперь он кажется несовременным с его комнатами, расположенными на одном
уровне, с камином, выложенным кирпичом, с двойным гаражом, пристроенным к
дому, и с большим пнем перед окнами.
Невредим и одинок.
Невредим, несмотря на угрозу, на подкравшуюся к нему тревогу, такую
незаметную, что ее и распознать нельзя.
Он покачал головой.
Но вот одиночество - другое дело. Это можно объяснить. Молодые и
очень старые всегда одиноки, подумал он. Молодые - потому, что еще не
установили связей с обществом, а старые - потому, что уже разорвали их.
Общество состоит из разных слоев, сказал он себе, из разных слоев и
прослоек и делится на группы по возрасту, роду занятий, образовательному
цензу и финансовому статусу, И это еще не все. Такое деление можно
продолжать до бесконечности. Было бы интересно, если б у кого-то хватило
времени создать таблицу расслоения человечества. В законченном виде - если
это только вообще возможно - такая таблица стала бы потрясающим
документом.
Он кончил ужинать и тщательно вытер рот салфеткой. Встал из-за стола,
крадучись пошел по объятому тьмой помещению.
Он знал, что надо хотя бы собрать тарелки и навести порядок на столе.
По совести говоря, посуду следовало бы вымыть. Он своим опозданием
причинил Керри столько хлопот! Но он не мог заставить себя приняться за
работу. Никак не мог. Он цел и невредим, но он все еще не пришел в себя.
Теперь он понял, что бессмысленно оттягивать это дело, бессмысленно
увертываться от страха, который его изводит. Он понимал, с чем ему
придется столкнуться, если только до этого дойдет дело.
Конечно, у Стаффи ум за разум зашел. Это не может быть правдой.
Слишком уж он умничает, наверное, воображение разыгралось.
Ребята теперь такие же, как и всегда.
Разве что за последний десяток лет у них заметно улучшилась
успеваемость.
Разве что, как и следовало ожидать, возросла их эрудиция.
Разве что притягательность спортивных соревнований для них
уменьшилась.
Разве что здесь, в Милвилле, почти перевелись преступления.
Да еще эти торжественные детские лица с сияющими глазищами, они
неотрывно глядят на него с бумаг на столе.
Он стал медленно расхаживать взад-вперед по ковру возле большого
кирпичного камина, чья мертвенно-черная утроба с резким запахом сгоревшего
старого ясеня казалась ему пастью, и эта пасть хохотала над ним.
Он ударил старым, слабым кулаком по дрожащей ладони.
- Не может этого быть! - твердо сказал он себе.
И все же перед лицом очевидности следовало признать, что это правда.
Дети в Милвилле взрослели, росли в интеллектуальном отношении намного
быстрее, чем им было положено.
А может, здесь кроется и еще что-то.
Вдруг они растут в каком-то качественно ином отношении, подумал он.
Еще один шаг вперед из дикости, в которой пока прозябает человечество.
Потому что спорт, на какой бы то ни было основе, хоть и
усовершенствованный, все же остается продуктом пещерной эпохи - под
различными масками человек протаскивает соперничество, временами оно
прорывается в открытую именно в области спорта.
Если б он только мог поговорить с учениками, подумал он, если б он
только мог как-нибудь проникнуть в их мысли, тогда, вероятно, что-то и
удалось бы для них сделать.
Но это невозможно. Слишком высоки и сложны барьеры, слишком сильно
забиты линии коммуникаций. Ибо он стар, а они молоды, он власть, а они его
подчиненные. Опять разные напластования отделяют их от него. Никак к ним
не подойти.
Конечно, всегда можно сослаться на что-нибудь, но это может
прозвучать нелепо. Однако самое главное при случае выяснить, какие цели
преследуют эти Воспителлы, и выработать свою линию поведения.
Стаффи мог ошибиться. Фантастично само предположение, что Воспителлы
расставляют какие-то сети.
Особенно странно, что эти чужаки обосновались в Милвилле солидно, как
старожилы. Он был уверен, что они не пожелают подвергнуть хотя бы
малейшему риску уже завоеванное ими положение - ведь все их признали,
предоставили в основном самим себе и говорят о них мало.
Они делают все возможное, чтобы не привлекать к себе внимания. За эти
долгие годы слишком уж много чужаков нажило себе неприятности из-за того,
что совали нос в чужие дела или занимались самолюбованием. Хотя, если
пораскинуть умом, то, что с человеческой точки зрения можно счесть
самолюбованием, с точки зрения чужаков представляется нормой поведения.
Этим еще сильно повезло, что у них на родине мыслящие существа внешне
похожи на человека. Они на деле зарекомендовали себя прекрасными детскими
воспитателями, поэтому их стали высоко ценить и с готовностью приняли в
свои ряды.
Вот уже много лет они пекутся о детях Милвилла: ведь они обладают
всеми достоинствами воспитателей. Некогда они организовали дошкольную
группу, хотя теперь он припоминает, что в связи с этим было немало шума,
поскольку Воспителлы совершенно сознательно не придерживались
установленных правил обучения.
1 2 3 4 5